Вадимка - Алпатов Михаил Антонович. Страница 8

— Ну, спасибо. Может, когда-нибудь придётся встретиться! — благодарил кавалерист, принимая часы.

— По нынешним временам и не такое бывает.

— Ну, желаю благополучно добраться до дому. Бывай здоров!

Такие разговоры победителей с побеждёнными совсем успокоили Вадимку. Подумаешь, плен!

— Дядя Василь! — тронул он за рукав Алёшина. — А ничего страшного!.. А?

— Солдатский разговор, — улыбнулся дядя Василий.

А солдатский разговор все продолжался.

— Иванов! Митрий! Вылезай из этой каши! — кричал ещё один красный, махая кому-то из шедших в колонне. И пока пленный вылезал, Вадимка внимательно вслушивался, что говорил всадник. — Вот уж никак не ждал, что тебя сюда черт занесёт! Ты же был в знаменитом 27-м Донском казачьем!.. Помнишь, как мы с тобой в Карпатах воевали? Мы же с тобою, чертяка, под Глубокой вместе Чернецова громили… Давай тряхнём стариной!.. — но его уже не было слышно.

А что случилось дальше, уж совсем изумило Вадимку.

— Александр! — услышал он сквозь шум, который теперь стоял над колонной.

— Андрюшка! — поднял руку в ответ шедший недалеко пленный. Этим пленным оказался сотник Карташов.

— Теперь уж нам, наверно, удастся окончить Новочеркасский политехнический!

— Дай-то бог! — и Карташов стал выбираться из колонны.

Вадимка, вытягивая шею и поднимаясь на цыпочки, старался разглядеть, что будет дальше. Он видел, что человек, окликнувший сотника, слез с коня, и друзья обнялись.

— Встречают нас прямо-таки с почётом, парень… Сплошная кавалерия, — говорил дядя Василий. — Какой части? — спросил он конного, мимо которого проходили.

— Жлобинцы! — последовал ответ.

…Колонна уже шла по булыжному шоссе, скользкому от обильной грязи.

— На крейсере сверкнуло! — неожиданно крикнул кто-то.

Так же неожиданно послышались резавшие слух звуки. Вадимка успел подумать — в Хомутовской он слышал, как летят снаряды, которые падали за станицей. Теперь он слышал те же звуки, только на этот раз они были куда громче, снаряды проносились, казалось, над самой его головой.

— Ложи-и-ись! — вразнобой скомандовало сразу несколько голосов.

Дядя Василий, падая, свалил своего спутника прямо в грязь. Но необстрелянный Вадимка не прятал голову, ему хотелось посмотреть, что тут будет дальше. Рядом с их дорогой, немного впереди, буруны огня и земли с оглушительным грохотом взлетали кверху. Сильно вздрогнула земля, Вадимка почувствовал, как его обдало грязью. Это повторялось дважды. У Вадимки зазвенело в ушах, он перестал видеть, впопыхах начал протирать глаза, догадался, что лицо ему залепило глиной. Когда он снова мог смотреть, уже не стреляли, но все продолжали лежать. Спереди доносились стоны, заржала лошадь. Потом люди стали подниматься.

— Кажется, перестали.

— Из дальнобойных, сволочи, ударили!

— Бывало и похуже! — слышал Вадимка.

Но его больше всего удивил дядя Василий. Тот тяжело встал, пошатываясь на скользком булыжнике, повернулся в сторону моря и смотрел туда такими глазами, что Вадимке стало страшно — таким он приветливого дядю Василия ещё никогда не видал. Помолчав, Алёшин заговорил совсем негромко, но с силой выдавливая каждое слово:

— По донцам из главного калибра?.. Союзнички… Да какое же право вы имеете стрелять по мне? Я же на своей земле, сука заморская! Белые, красные, зелёные! Да завтра можа объявятся какие-нибудь голубые! Вам-то какое дело?! Мы уж как-нибудь без вас разберёмся! К нам не суйся, сволочь! Привыкли в чужие земли соваться!.. С Россией у вас так не выйдет! Вашими холуями мы всё равно не будем. Так и знайте!

Алёшин замолчал, тяжело дыша.

— Утрись, что ли! — посмотрел он на Вадимку. — Ты же весь заляпан грязью, одни глаза остались… Ну, как? Не задело?

— Не-е-е! — улыбнувшись, громко ответил Вадимка. Ему было забавно — дядя Василий требовал утереться, а сам был весь в грязи. Со скользкого резинового плаща глина сползала целыми комьями. — А ты тоже утрись, дядя Василь!

Алёшин посмотрел на себя и Вадимку.

— Ничего, отскребемся как-нибудь!

Вадимка посторонился, чтобы пропустить казака, выбиравшегося на обочину шоссе. Это был тот самый, в полушубке, который ночью грозил раздвоить шашкой голову капитану парохода.

— Браток! — кричал он всаднику, у которого только что убило осколком коня. С помощью пленных конник снимал седло. — Браток, веди меня к твоему начальству!

— А в чём дело?

— Да дело-то, понимаешь, неотложное. Разговор у меня с их превосходительствами только теперь начинается. Берите меня с собою, иначе мой разговор с ними не состоится… Давай к командиру!

По колонне передали приказание стоять на месте. Поднявшиеся на ноги пленные, стирая с себя грязь, уставились вперёд — туда, где разорвались снаряды. Вскоре к ним дошла весть:

— Полегло там и нашего брата и красных!

К тому месту впереди поскакал какой-то начальник офицерского вида в лихо заломленной серой папахе. «Комиссар!» — подумал Вадимка.

Потом до Вадимки долетел его голос:

— Гони сюда санчасть. Со всеми колымагами!

Этот же конный, которого Вадимка считал комиссаром, показался вновь — он шагом проезжал обратно мимо колонны.

— Врачи есть?.. Среди пленных врачи есть? — спрашивал он.

— Есть! — раздалось в ответ, и несколько человек стали протискиваться к нему.

— А что может сделать врач, у которого ничего нет в руках? — сказал один из них.

— Была бы умная голова да умелые руки, остальное приложится… Спешите к раненым! Очень прошу!

— Викентий! Предводитель команчей! Вот ты какой стал! — вдруг выкрикнул подошедший к комиссару пожилой пленный. — По голосу я тебя сразу узнал, но сослепу-то сразу не разглядишь, — заволновался он, поправляя очки.

— Иван Петрович! Дорогой!.. Вот где довелось встретиться! — обрадовался комиссар. — Поторопитесь! Увезут раненых, поговорим.

И врачи вслед за всадником заспешили вперёд.

…Когда двинулись дальше, раненых и убитых уже увезли, валялись мёртвые лошади, рядом с дорогой Вадимка увидел развороченную землю; в воронки уже набежала вода, но над ними слегка поднимался пар.

— Шли люди домой… Вот тебе и дом… Деревянный с крышкой… И бою-то никакого не было, — вздохнул Алёшин. — Загадываешь одно, а выходит другое.

Рядом с проходившими на обочине дороги стояли и разговаривали комиссар и его знакомый Иван Петрович.

— Русская интеллигенция! — донеслось откуда-то сзади. — Все это изменники, продались большевикам. Решают одни и те же дурацкие вопросы — «Что делать?», «С чего начать?» и «Кто виноват?». И до сих пор так и не знают, что же делать? И по сей день никак не могут решить — кто же виноват в трагедии.

Вадимка был ошеломлён недавними взрывами снарядов, голос, доносившийся сзади, сначала не привлёк его внимания. Но злобный голос не умолкал, и вдруг он показался казачонку очень знакомым. «Никак, полковник Мальцев опять шумит! Ей-богу, это он!.. Значит, в Крым не пробился!.. Значит, тоже попал в плен!» — старался сообразить Вадимка.

Это заставило забыть обо всём остальном. Сразу вспомнился тот страшный день в станице Хомутовской, когда бушевала вьюга…

Парнишка оглянулся, разыскивая глазами полковника. Узнать Мальцева оказалось очень трудно. Вид этого подтянутого, щеголеватого, самоуверенного человека сегодня был самый жалкий. Полковник обрядился в заношенную шинель, которой, как говорят казаки, «в обед сто лет, а в ужин сто дюжин», на нём — сапоги, просившие каши, на глаза надвинута старая солдатская шапка, а из неё «лезли кишки», на плече висел мешок, в нём, наверно, харчи. Знакомые усы коротко подстрижены. Но, как и раньше, был тяжёл взгляд его больших зелёных глаз, и так же повелительно звучал голос.

— Но отставай!.. Отобьёшься… в этой каше тебе будет хана, парень, — строго посмотрел на Вадимку Алёшин.

Они уже входили в город. На тротуарах было полно народу, жители Новороссийска молча смотрели на сплошной поток пленных — кто с любопытством, кто со злорадством, кто с грустью.