Гатчина - Керенский Александр Федорович. Страница 5

– Вы видели ген. Краснова, он разделяет ваше мнение? – спросил я его.

– Генерал Краснов с минуты на минуту приедет ко мне из Острова.

– В таком случае, генерал, немедленно направьте его ко мне.

– Слушаюсь.

Генерал ушёл, сказав, что идёт прямо на заседание военно-революционного комитета; там окончательно выяснит настроение местных войск и вернётся ко мне доложить. Отвратительное впечатление осталось у меня от свидания с этим умным, способным, очень честолюбивым, но совершенно забывшем о своём долге, человеком. Значительно позже я узнал, что по выходе от меня, генерал не только пошёл в заседание военно-революционного комитета. Он пытался ещё по прямому проводу уговорить Командующего Западным фронтом ген. Балуева не оказывать помощи Правительству…

Отсутствие Черемисова тянулось безконечно долго. А между тем каждая минута была дорога, ибо всякое опоздание могло вызвать в СПб. событие непоправимое. Был одиннадцатый час ночи. Разве мы в Пскове могли знать тогда, что в это самое время Зимний Дворец, где заседало Временное Правительство, выдерживал бомбардировку и последние атаки большевиков. Только в первом часу ночи явился, наконец, ген. Черемисов, чтобы заявить, что никакой помощи он Правительству оказать не может. А если, продолжал генерал, я остаюсь при убеждении необходимости сопротивления, то мне нужно немедленно ехать в Могилёв, так как здесь в Пскове мой арест неизбежен. Говоря о Могилёве, генерал Черемисов, однако, не доложил мне, что начальник Штаба Верховного Главнокомандующего генерал Духонин дважды добивался непосредственного разговора со мной и что дважды он ему в этом отказал, не спрашивая меня.

– «А Краснов»? – спросил я.

– «Он был и уже уехал назад в Остров».

– «Но позвольте, генерал, я же просил Вас прислать Краснова ко мне». – Насколько помню, на это восклицание ответа не последовало. Во всяком случае я его не помню. Да и не всё ли мне равно, что ответил генерал. Его преступное уклонение от исполнения своего долга было очевидно, и я торопился от него отделаться. У меня не было никаких колебаний. Я должен вернуться в СПб., хотя бы с одним полком. Обсудив вместе с ген. Барановским и моими молодыми спутниками создавшееся положение, я решил немедленно ехать в штаб-квартиру 3-го конного казачьего корпуса в Остров, а если там ничего не выйдет, продолжать путь в ставку в Могилёв. В ожидании автомобиля я прилёг отдохнуть. В ночной тишине, казалось, слышен был стремительный бег секунд, и сознание, что каждый потерянный миг толкал всё в пропасть, было прямо невыносимо. Никогда ещё так ненавидел я этот бессмысленный бег времени всё вперёд, всё вперёд… Вдруг звонок у парадной двери. Краснов со своим Начальником Штаба. Желает сейчас же меня видеть. В зале меня дожидались оба офицера. Оказывается, получив от генерала Черемисова моим именем приказ, отменявший начатое движение на СПб., генерал Краснов в подлинности этого приказа усомнился и вместо от'езда в Остров стал тут же ночью разыскивать меня. – «А я, генерал, только что должен был уехать к Вам в Остров, рассчитывая на Ваш корпус и предполагая, несмотря ни на какие препятствия, идти на СПб.».

Было решено, что мы сейчас вместе выезжаем в Остров с тем, чтобы в то же утро с наличными силами двинуться к столице. Здесь, чтобы легче понять все последующие роковые события, нужно на минуту остановиться и вспомнить прошлое 3-го конного корпуса, с которым судьбе угодно было связать последнюю попытку Временного Правительства спасти государство от большевистского разгрома. 3-й конный корпус был тот самый, знаменитый корпус, который во главе с «дикой дивизией» под командой ген. Крымова был брошен ген. Корниловым 25-го августа против Временного Правительства. После «неудачи» деморализованные части этого корпуса были разбросаны по всему Северному фронту. Вот почему вместо «корпуса» я нашёл в Острове лишь несколько полков. С другой стороны, самое участие в Корниловском походе сильно понизило дух корпуса, разрушило в значительной степени воинскую дисциплину и поселило глубокое недоверие к офицерству в строевом казачестве. Офицеры же в свою очередь никак не могли примириться с крахом Корниловского начинания и ненавидели всех его противников, в особенности, конечно, меня… Сам ген. Краснов держал себя в сношении со мной с большой, но корректной сдержанностью. Он был, вообще, всё время очень, как говорится, себе на уме. Однако, у меня сразу создалось впечатление, что он лично готов всё сделать для подавления большевистского мятежа.

Поздней ночью мы выехали в Остров. На рассвете были там. Данный по корпусу приказ об отмене похода в свою очередь был отменён. Поход на СПб. – об'явлен. Мы не знали тогда, что Правительство, на помощь которому мы спешили, уже во власти большевиков, а сами министры сидят в Петропавловской крепости. Но мы воочию наблюдали, с какой стремительной быстротой Петербургские события отзывались на фронте, разрушая дисциплину, и едва налаженный после Корнилова порядок. Не успели мы в'ехать в Остров, как стали уже кругом поговаривать о том, что местный гарнизон решил прибегнуть к силе, дабы не выпустить казаков из города. Действительно, присутствуя утром, по просьбе ген. Краснова на собрании гарнизонных и казачьих делегатов, я сам мог убедиться, что каждый лишний час промедления в городе делал самое выступление корпуса из Острова всё более гадательным. Постепенно, вокруг самого здания штаба 3-го корпуса скапливалась, всё разрастаясь солдатская толпа, возбуждённая и частью вооружённая.

Наконец, около десяти часов утра с вокзала сообщили, что воинские поезда готовы к нагрузке. Наши автомобили пошли к станции, конвоируемые казаками, напутствуемые рёвом и угрозами разнузданной солдатчины. На вокзале новые серьёзнейшие затруднения. Псков под разными предлогами, чтобы парализовать наше начинание, не давал пути нашим поездам. Только моё личное присутствие среди войск, в конце концов помогло устранить препятствие. С большим опозданием поезда, гружёные эшелонами 3-го конного корпуса, двинулись в путь. Вся «боевая мощь» корпуса сводилась к 500—600 казаков и к нескольким пушкам. С этими «силами» мы решились, однако, во что бы то ни стало пробить себе дорогу к СПб., не ожидая никаких подкреплений и нигде не останавливаясь. Теперь я думаю, что это была ошибка непоправимая. Если бы в то утро, 26-го октября, я уже знал о захвате большевиками Вр. Правительства, я наверное, не остановился бы на этом слишком рискованном плане. Основной его недостаток заключался в том, что, пробивая себе с казаками путь через все препятствия, мы оставляли за собой все опасные пункты в руках враждебных Правительству сил и теряли всякую связь с тылом, откуда нужно было подтягивать подкрепления. Только к вечеру этого дня в поезде под Лугой, мы получили первое известие о захвате Зимнего Дворца. Специальный курьер привёз мне эту новость от ген. Барановского, который в свою очередь получил сообщение по прямому с телеграфной станции Зимнего Дворца от одного из офицеров военного кабинета. Казалось бы, известие о катастрофе пришло из безукоризненного источника… Но, как это в жизни часто встречается, самое достоверное показалось невероятным, а сам гонец из Пскова – подозрительным.

Ведь у нас в поезде офицер, покинувший Петербург утром 26-го октября. По его словам в это время Правительство ещё оборонялось в дворце, а в городе силы сопротивления против большевиков увеличивались. Сопоставляя это показание «очевидца» с содержанием привезённой из Пскова телеграммы, невольно напрашивалась мысль, что трагическое известие было сфабриковано большевистским агентом для того, чтобы вызвать смятение и деморализацию в рядах правительственных сил. И как бы не было трудно, почти безнадёжно положение СПб., ещё утром 25-го, в час нашего от'езда, нам всё-таки представлялось невероятным, что большевики к двум часам утра на 26-е могли уже сделаться хозяевами Дворца и Штаба.

27-го на рассвете наш отряд приблизился к Гатчине, которая к этому времени была уже официально во власти большевиков; во власти местного военно-революционного комитета. Город был переполнен различными большевистскими войсками: местной пехотой, артиллерией, матросами из Кронштадта, блиндированными автомобилями из Петербурга и т. д. Несмотря на подавляющее численное превосходство «врага» было решено город занять немедленно. Войска были выгружены, и военные операции начались. Эти операции быстро и блестяще закончились. Почти без выстрела и, насколько помню, без всяких жертв, Гатчина была занята правительственными «войсками». «Революционные» же войска удирали во все стороны или сдавались со всеми своими ружьями, пулемётами, ручными гранатами и т. п. При поспешном отступлении даже один блиндированный автомобиль оказался просто брошенным своей командой… Около 4 часов дня я снова вместе со всеми своими спутниками входил в квартиру коменданта, которую менее двух суток тому назад так во время и так счастливо покинул.