Так умирают короли (СИ) - Блейк Анна. Страница 5

Доменик

Монфокон, Париж

Ночь с 30 апреля на 1 мая 1315 года

Ему приходилось держаться в тени, надвинув на глаза капюшон, прячась от света и случайных зевак, которые еще могли в это время слоняться вокруг Соколиной Горы. Ему приходилось сторониться людей, как какому-нибудь прокаженному. Чума на их головы! Эти четыре месяца растянулись на целую жизнь. И он не мог понять, как жить в новом теле, с новыми ощущениями, но старой памятью. Оставив неразрешимые вопросы в стороне, тот, кого человечество запомнит под именем короля Филиппа IV, пришел проститься со старым слугой. И, наверное, другом. С тем, кто сидел на советах по правую руку. С тем, кто заключал перемирия, договаривался о наилучших для Франции условиях из возможных. Тем, чья карьера взлетела с благословения Железного Короля. И завершилась на Монфоконе по велению короля Сварливого и его прихлебателей.

Он поправил ткань и поднял глаза. Монфокон. Его Монфокон, спроектированный верным, талантливым Ангерраном де Мариньи, его советником, финансистом, инженером, слугой, правителем Франции. Де Мариньи казнили вчера. Филипп наблюдал. Не без гордости – Ангерран до последнего держал лицо. Король никак не мог показать старому слуге, что он рядом и принимает эту жертву. Люди жестоки. Они с удовольствием используют слабости друг друга. Налетели на Ангеррана, оставшегося без поддержки всемогущего патрона. И кто мог подумать, что Людовик, сын, наследник, а ныне король Людовик X, которого за дрянной характер отец прозвал Сварливым, с таким остервенением станет избавляться от всех верных Филиппу людей? Он должен был знать! Он умер пять месяцев назад. Не прошло и полугода! Но это полугодие перечеркнуло все, за что Филипп и Ангерран боролись, на что работали, не жалея себя. Оба ставили интересы государства выше любых частных. Оба стремились к высокой, большой цели. И оба вынуждены были отступить пред ликом смерти.

О, он должен был понять. Возможно, принять жесткое решение, но обеспечить Франции светлое будущее в лице достойного монарха. Можно ли было спасти государство? Да. Если бы однажды на охоте Филипп не упал с лошади. Если бы некто по имени Юлиан не положил своей целью уничтожить короля и, судя по всему, страну. Иногда судьба принимает облик рока, перед которым не властны даже короли. Де Мариньи начал ошибаться, действовать наперекор воле нового короля. Против него использовали даже брата-кардинала!

Как это грустно.

Странник горько усмехнулся. Он не мог теперь называть себя Филиппом. Юлиан сдержал обещание. Он лишил его имени. Титула. Положения. Жизни. Он оставил только память. Жестокую и абсолютную память, с которой сдернул мутную вуаль, чтобы она могла обрушиться на несчастное создание. И сокрушить его. Филипп теперь помнил все. С самого раннего детства. Каждую ошибку. Каждое сожаление. Каждый поступок, наложивший отпечаток на день или на всю жизнь. Он вынужден был переживать заново все то, что когда-то смущало его чувства. Прошлое приходило к нему во сне. Оно наваливалось, душа. Он просыпался в холодном поту, погружаясь в самые мрачные уголки. А потом сходил с ума от осознания, что это всего лишь сон – и Железного короля больше нет.

И вот он вынужден наблюдать за тем, как постепенно вступает в силу проклятие, в которое так легко поверили простодушные. Мощный еще не старик Мариньи качается на ветру на перекладине собственного детища.

Мысли унеслись в холодную декабрьскую ночь в то время, пока взгляд следил за тем, как ветер играет волосами покойника.

«Я знаю, ты не в восторге от монашеских орденов, - сказал Юлиан в ночь обращения, мерзко и величественно улыбаясь. - Именно поэтому я назову тебя Домиником».

Доминиканцы. Тогда еще Филипп с усмешкой ответил, что никто не запретит ему исказить имя и окрестить себя Домеником. Но эта мимолетная шутка утонула в чужой воле.

Доменик передернул плечами в тщетной попытке отогнать воспоминания прочь. О, да. Юлиан сдержал обещание. Он подарил ему темную жизнь. Подарил. И не оставил. Не помогая, но и не мешая. Первый месяц Доменик умирал от голода. Он не испытывал страха перед неизвестностью, разочаровав мучителя. Но никак не мог понять, что имеет в виду под словом «голод». Юлиан молчал. А его юному созданию претила сама мысль о человеческой крови.

Доменик повернул голову, наблюдая за уличным вором. Мальчишке было лет девять. Мелкий и наглый, шустрый. И что он забыл ночью у Монфокона? Увидев фигуру в темном плаще, он вскрикнул и дал деру. Фигура поправила ткань и привалилась спиной к дереву. Она не торопилась шевелиться.

Юлиан исчез несколько дней назад – Доменику не хотелось думать о том, куда направился вампир. Потому что из каждого такого путешествия он привозил неприятные, а то и страшные новости. Людовик никак не мог получить развод с Маргаритой, заточенной и осужденной. Измена – недостаточно веская причина, чтобы добиться расторжения брака. Решить это мог только папа, а папу до сих пор не выбрали. Сын Филипп пытался контролировать процесс, но безуспешно. Страна гудела, как растревоженный улей. Нет сильного правителя – нет покоя, нет развития. И бывший король с ужасом понимал, что даже если сейчас все сложится наилучшим образом, никому не удастся поднять Францию с колен, на которые она так легко становилась.

Хартии! Черт возьми, молодой король мановением руки 19 марта отменил все, что удалось достичь во время правления Филиппа. Больше никакой единой монеты! Он позволил вассалам чеканить свою. Он позволил им содержать армии. Он закрепил крестьян! О, небо, страна откатилась в доисторические времена. Доменик сжал кулаки до хруста, с ужасом осознавая, что вспышка боли физической ничто – Юлиан в красках описал тот совет, на котором Людовик так легко и безжалостно подмахнул документы, положившие конец всему. Каким чудовищным напряжением воли Филиппу удалось объединить многие земли под своим крылом. И не войной! Переговорами! И все это полетело к чертям. О, небо, если ты наказываешь человека, то недостойными детьми. Нет наказания страшнее. Особенно, если речь идет о королях.

Наконец он решился сделать несколько шагов. Монфокон закрыт в это время. Его охраняют четверо стражников. Из глубин памяти всплыло донесение – люди отказываются нести вахту на Соколиной Горе. Боятся ночей. Тела, безобразные, разлагающиеся тела преступников, пугают их до состояния дрожи в коленках. И почти всю ночь стражники пьют у себя в сторожке, не обращая внимания ни на гостей, ни на ночных воров, мечтающих поживиться чем-нибудь у покойников. Сейчас Монфокон был практически полон. Доменик, сосредоточившись, оказался на нужном ярусе. Замер у тела Ангеррана, взялся за колонну и посмотрел вниз, несколько удивленный. Он не ожидал, что так легко прыгнет на второй этаж виселицы. Человеку это не подвластно.

- Вот к чему все привело, мессир Ангерран, - проговорил Доменик, обойдя вокруг тела со свернутой шеей.

Финансист был мертв. Еще вчера он разговаривал, смотрел в глаза стражникам, пытался поймать взгляд палача. Но, что скрывать, в ночь смерти короля он уже знал, что будет именно так. Знал. Хоть и боролся. Сильные при прошлом монархе всегда падают при монархе новом. Людовик не стал продолжать линию отца. Доменик нахмурился. В это мгновение, стоя рядом с лучшим доказательством, что все покатилось к чертям, Железный король не чувствовал ничего. Он был жестоко болен бессмертием, и с каждым днем конкретные дни растворялись в постепенно расширяющимся потоке той вечности, в которую его привел Юлиан. И в этой вечности уже не оставалось места для переживаний. Или он просто пытался найти успокоение в этой простой мысли.

Присутствие постороннего Доменик почувствовал за миг до того, как услышал окрик.

- Э! Стоять!

Он поправил капюшон и обернулся. Стражник стоял, схватившись за меч. Меч?

- Кто таков будешь? Поди прочь, здесь нечем поживиться.

- А поговорить со старым другом? – Доменик откинул капюшон и посмотрел человеку в глаза.