Полимат. История универсальных людей от Леонардо да Винчи до Сьюзен Сонтаг - Берк Питер. Страница 29

О маркизе де Кондорсе отзывались как о человеке «выдающемся, даже в энциклопедический век, благодаря своему широчайшему кругу интересов и занятий» [334]. Вместе с Жаном д'Аламбером он занимался математикой, опубликовал работу об интегральном исчислении и часто бывал в салоне мадемуазель де Леспинас, которая отмечала его интерес к «философии, литературе, науке, искусствам, государственному управлению, юриспруденции». Кондорсе дружил с политическим экономистом и государственным деятелем Анном Робером Жаком Тюрго, который поставил его во главе французского монетного двора. Он применил математическую теорию вероятностей для анализа голосования, расценивая это начинание как часть науки о человеческом поведении, которую называл «общественной математикой».

Как секретарь Академии наук, Кондорсе писал некрологи ее членам. Эта задача требовала хорошей осведомленности в тех темах, которыми они занимались. Интерес Кондорсе к истории, которая, как и в случае Вольтера, включала в себя историю цивилизаций, ярко проявился в его самом знаменитом труде «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума» (Esquisse d'un tableau historique des progrès de l'esprit humain, 1795). В этом очерке история человечества поделена на девять эпох, которые определялись не политическими или военными, а технологическими критериями, например эпохи сельского хозяйства, письменности и книгопечатания.

Упомянутые выше выдающиеся личности были частью гораздо более широкого круга писателей и мыслителей, работавших в этот период. Например, Рене де Реомюр наиболее известен изобретением термометра, Антуан де Лавуазье – вкладом в химию, а Тюрго – политической карьерой и трудами по политической экономии. Но все трое имели гораздо более широкие интересы. Так, друг семьи писал о юном Лавуазье как о человеке, чей «врожденный вкус к наукам вызвал в нем желание разобраться во всех них, прежде чем сосредоточиться на какой-то одной» [335].

Шотландское Просвещение

В Шотландии XVIII столетия, как и во Франции, можно найти целую группу образованных людей с разносторонними интересами. Если интеллектуалы-французы встречались друг с другом в салонах, то общественная жизнь их шотландских коллег сосредоточивалась в мужских клубах, таких как «Избранное общество Эдинбурга», основанное в 1754 году. Изначально в нем состояли пятнадцать человек, в том числе Дэвид Юм, Адам Смит, Адам Фергюсон, Уильям Робертсон, лорд Кеймс и лорд Монбоддо. Все шестеро отличались широтой интересов и различными достижениями, и этот пример подтверждает важность малых групп в истории учености, как и в прочих инновационных областях [336].

Дэвид Юм прожил некоторое время в Париже, где часто посещал салоны мадам Жоффрен, мадемуазель Леспинас и мадам Деффан и завел знакомство с Тюрго. Его помнят как одного из ведущих британских философов, хотя в каталоге Британской библиотеки он раньше числился как «Дэвид Юм, историк» – напоминание о том, что его достижения не ограничивались философией, а книга «История Англии» (History of England, 1754–1761) принесла ему и славу, и богатство (он получил от издателя 4000 фунтов). Широта интересов человека, писавшего в автобиографии о своей страсти к «универсальной учености», еще ярче проявляется в его «Моральных, политических и литературных эссе» (Essays Moral, Political and Literary, 1741–1742), где рассматриваются как «легкие» (любовь, бесстыдство, алчность и т. д.), так и «серьезные» темы, например вкус, суеверия, демография, коалиция партий, совершенное содружество, изучение истории и подъем наук и искусств. Записные книжки Юма также свидетельствуют о его интересе к натурфилософии. Нетрудно понять, почему один из биографов Юма подчеркивал его роль «не как специалиста», а как беллетриста, писавшего в неформальном, доступном стиле для широкой образованной публики, которая включала в себя и мужчин, и женщин [337].

Если Юма помнят как философа, то его друга Адама Смита – как экономиста, и всё благодаря его шедевру «Исследование о природе и причинах богатства народов» (An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations, 1776). Однако эта знаменитая книга представляет собой нечто значительно большее, чем трактат по экономике в современном – специализированном – смысле слова. В ней продемонстрирована связь этого предмета с этикой, правом и политикой. Друг Смита, Уильям Робертсон, писал ему: «Ты привел в регулярную и последовательную систему одну из важнейших частей политической науки» [338]. В книге также содержится много исторического материала, особенно в главе «Возникновение и развитие городов после падения Римской империи».

В любом случае Смит начинал свою научную карьеру не в качестве политического экономиста. Сначала он был профессором логики, а затем преподавал этику в Университете Глазго, где опубликовал «Теорию нравственных чувств» (Theory of Moral Sentiments, 1759). Он также читал лекции по риторике, теологии и юриспруденции. Обратившись к политической экономии, Адам Смит не оставил прочие интересы. Например, он написал статью о происхождении языка – в конце XVIII столетия эта тема привлекала многих. В личной переписке он признавался, что во время работы над «Богатством народов» «занимался изучением ботаники» и «некоторых других наук, которым ранее не уделял большого внимания» [339]. Результаты этих занятий можно увидеть в опубликованных посмертно «Опытах о философских предметах» (Essays on Philosophical Subjects, 1795), посвященных истории астрономии, античной физике, логике и метафизике, сходству между музыкой, танцем и поэзией и между английским и итальянским стихосложением.

Другие члены «Избранного общества…» тоже не страдали узостью интересов. Робертсон был священником Шотландской церкви и ректором Эдинбургского университета, а также известным историком древнего и современного ему мира. Соперники по палате лордов, юристы Кеймс и Монбоддо не ограничивались изучением предметов, необходимых для карьеры. Кеймс писал об образовании, истории, сельском хозяйстве, религии и морали, а Монбоддо опубликовал многотомные труды о языке и метафизике [340]. Адам Фергюсон, который сначала был профессором натурфилософии, а затем этики в Эдинбургском университете, опубликовал «Историю Римской республики» (History of the Roman Republic, 1783), но больше всего прославился своим «Опытом истории гражданского общества» (Essay on the History of Civil Society, 1767). Социологи до сих пор считают его одним из своих выдающихся предшественников [341].

Другое созвездие ученых шотландцев собралось вокруг журнала Edinburgh Review, основанного в 1802 году. Помимо редактора, полимата Фрэнсиса Джеффри, который действительно жил в Эдинбурге, сообщество включало в себя экспатриантов Томаса Карлейля, занимавшегося философией, литературой, историей и математикой, поэта и политика Томаса Маколея, писавшего исторические труды и очерки по самым разнообразным предметам, и Генри Брума, юриста, оставившего после себя сочинения по физике, окаменелостям, естественной теологии и поддерживавшего идею всеобщего образования.

Английское Просвещение

В Англии XVIII века Сэмюэль Джонсон был примером литератора, одновременно являвшегося полиматом, а Джозеф Пристли – полимата, который также был литератором.

Джонсон, который был сыном книготорговца из Личфилда и по этой причине с раннего возраста читал много книг, сочинял стихи на английском и латыни, написал пьесу «Ирена» (Irene, 1749) и роман «Расселас» (Rasselas, 1759). Он также был литературным критиком и редактором изданий Шекспира. Однако его интересы были гораздо шире. Он известен как «доктор Джонсон», поскольку получил степень доктора права дважды – в дублинском Тринити-колледже и в Оксфорде. Джонсон написал серию биографий ученых для Gentleman's Magazine и планировал написать историю «возрождения учености в Европе» [342]. Своему биографу, Джеймсу Босуэллу, он признавался, что очень любил перелистывать страницы «беспорядочным образом» и «заглядывал во многие книги, о которых в университетах знают далеко не все». Он прислушался к совету своего кузена: «Усвой основы всех вещей – возможно, нет нужды переворачивать лист за листом, просто крепко ухвати самый ствол, и тогда ты сможешь встряхнуть все ветви» [343]. Джонсон утверждал, что «любое знание имеет некоторую ценность. Нет ничего настолько мелкого и незначительного, о чем я скорее хотел бы не знать, чем знать» [344].