Полимат. История универсальных людей от Леонардо да Винчи до Сьюзен Сонтаг - Берк Питер. Страница 9

В своей знаменитой работе «Культура Италии в эпоху Возрождения» (Die Kultur der Renaissance in Italien), впервые опубликованной в 1860 году, но регулярно переиздаваемой по сей день, Буркхардт представил нескольких выдающихся деятелей эпохи – Франческо Петрарку, Леона Баттисту Альберти, Джованни Пико делла Мирандолу и Леонардо да Винчи – как примеры «всесторонних» или по крайней мере «многосторонних» личностей (der allseitige Mensch, der vielseitige Mensch) [80]. Называя их «гигантами», Буркхардт особенно подробно останавливается на двоих: Альберти и Леонардо.

Другие авторы XIX века пишут о выдающихся личностях эпохи Возрождения сходным образом. Еще до Буркхардта французский историк Эдгар Кине писал о Леонардо: «Гражданин всех миров… анатом, химик, музыкант, геолог, импровизатор, поэт, инженер, физик» [81]. После Буркхардта и, по-видимому, вторя ему, Джордж Элиот в романе «Ромола» (Romola, 1862–1863) восхваляет Альберти: «…сильный универсальный ум, одновременно практический и теоретический, художник, ученый муж, изобретатель, поэт» [82].

Идеал универсальности

Идеал разностороннего, или универсального, человека (uomo universale) появился именно в эпоху Возрождения. Один из великих итальянских учителей XV века, Витторино да Фельтре, «часто хвалил то универсальное образование, которое греки называли encyclopaedia, говоря, что ради пользы товарищей совершенный человек должен уметь рассуждать о натурфилософии, этике, астрономии, геометрии, гармонии, арифметике и топографии». Его идеалом было знание «многих и разных наук» [83]. Персонаж диалога о «гражданской жизни» (la vita civile), написанного флорентийцем Маттео Пальмиери, задается вопросом: «Как человек мог бы изучить множество вещей и сделать себя универсальным (farsi universale) во многих прекрасных искусствах?» [84] Знаменитым воплощением идеала универсального человека был Фауст. Герой оригинальной немецкой «Книги о Фаусте» (Faustbuch) 1587 года «обладал неутолимой жаждой знаний» [85].

В этих определениях идеала универсального человека главное место занимает научное знание, центральная тема нашей книги. Другие варианты еще более амбициозны и требуют от человека способностей и умений как в деятельной жизни (vita activa), так и в созерцательной (vita contemplativa): в те времена это противопоставление часто уподоблялось различию между «оружием» и «словом» [86]. Есть и определения, предполагающие, что универсальный человек должен быть сведущ в изящных искусствах. Например, во впервые опубликованном в 1528 году диалоге Бальдассаре Кастильоне о придворном один из персонажей говорит, что идеальный придворный должен не только уметь обращаться с оружием и быть «образованным выше среднего» (più che mediocremente erudito) в гуманитарных науках, но и владеть искусством танца, живописи и музыки [87].

Идеал универсального человека нашел отражение и в рыцарском романе императора Максимилиана «Белый король» (Weisskunig, 1505–1516), написанном за несколько лет до книги Кастильоне. Герой этого сочинения искусен в каллиграфии, свободных искусствах, магии, медицине, астрологии, музыке, живописи, строительстве, охоте, военном и даже плотницком деле, а также владеет одиннадцатью языками [88]. Француз Франсуа Рабле живо описывает многостороннее образование в вымышленных биографиях своих персонажей – великанов Гаргантюа и Пантагрюэля. Гаргантюа изучал не только свободные искусства, но и военное дело и медицину, а когда на улице шел дождь, отправлялся наблюдать, как работают ремесленники. Своему сыну Пантагрюэлю он советовал учиться так же: осваивать свободные искусства, право, медицину и естествознание, короче говоря, «бездну знаний» (un abysme de science) [89].

В Англии история представлений об универсальном знании восходит к началу XVI столетия: первопечатник Уильям Кэкстон упоминает об «универсальном человеке, сведущем почти во всех науках» [90]. Идеал разностороннего человека сформулировал сэр Томас Элиот в «Книге, именуемой Правитель» (Book Named the Governor, 1531) – трактате об образовании юношей из высшего сословия. Элиот не только рассуждает о том, что называет «кругом учения», которому должны следовать студенты, но и пишет, что джентльмену полагается уметь сочинять музыку, писать красками и даже ваять, а не только изучать академические дисциплины [91]. Однако этот образ благородного любителя, уже заметный в «образованном выше среднего» герое Кастильоне, следует отличать от идеала, которым руководствовались люди, подобные Альберти, стремившиеся преуспеть во всем, чем занимались.

Миф об универсальности

Несмотря на приведенные выше яркие примеры, можно сказать, что Буркхардт и некоторые его современники преувеличивали самобытность того интеллектуального «вида», который называли универсальным человеком или человеком Возрождения (вопрос о женщине эпохи Возрождения мы рассмотрим чуть ниже). Не все процитированные свидетельства современников настолько ясны и однозначны, как это может показаться на первый взгляд. Например, Кастильоне в своем диалоге позволяет другим персонажам оспаривать многостороннюю образованность, осуждая людей, которые «все время пытаются делать вещи, о которых ничего не знают, игнорируя при этом то, в чем разбираются» (традиционно считается, что этот пассаж содержит намек на Леонардо) [92].

Кроме того, «гаргантюанская» в буквальном смысле образовательная программа, описанная Рабле, часто всерьез воспринимается как выражение ренессансного идеала, но в ней можно усмотреть и пародию на этот идеал. Что касается Фауста, его неуемная жажда знаний в оригинальной «Книге о Фаусте» осуждалась как пример духовной гордыни. Доктор Фауст представлен в ней не как герой, а как образ-предостережение. Осуждение любознательности богословами, например Августином, в XVI веке по-прежнему воспринималось всерьез.

Сам Буркхардт тоже был разносторонним человеком: он писал стихи, делал зарисовки и играл на фортепиано, а также преподавал и писал книги по истории и истории искусства (в его время в немецкоязычной ученой среде эти две дисциплины стали самостоятельными). Как историк Буркхардт не хотел специализироваться на конкретном периоде и писал об истории культуры Греции, эпохе Константина Великого и (в лекциях, опубликованных уже после его смерти) о том, что считал мировым кризисом своего времени. Поэтому неудивительно, что его привлекали такие разносторонние фигуры, как Альберти и Леонардо, и он хотел видеть в них типичных представителей эпохи – золотого века, предшествовавшего железному веку интеллектуальной и культурной специализации. В этом смысле Буркхардт внес свой вклад в то, что мы ранее определили как «мифологию полиматов» [93].

Существует множество определений мифа. В том, которому мы будем следовать в этой книге, выделяются две главные черты. Это история о прошлом, которая рассказывается, чтобы оправдать или осудить ситуацию в настоящем, а также история, в которой протагонисты больше, чем просто живые люди. Сама история может быть полностью вымышленной, но не обязательно лживой. Под шелухой преувеличений в ней часто содержится зерно истины. Давайте посмотрим, жили ли люди той эпохи согласно идеалу универсального человека и до какой степени им это удавалось.