Иное царство - Керни Пол. Страница 42

Эти глаза! Ему уже чудилось, что они горят в полутьме за кругом света, отбрасываемого лампой. Странно, сколько ушло из памяти за долгие года: он уже почти забыл Рингбона, Меркади, брата Неньяна. Но только не Котт и не Розу. Слишком глубоко вошли они ему в душу, чтобы можно было исцелиться. Но все остальное расплывалось в тумане — детские сны, и фантазии, и полузабытые истории. Так было годы и годы. И вот теперь и наяву, и во сне он с каждым днем вспоминает все больше и больше. И не просто вспоминает, а видит… На прошлой неделе в метро.

В вагоне они были набиты как сардинки, дышали в лицо друг другу, утыкались локтями в чужие ребра. Было душно, и все-таки какие-то чертовы идиоты пытались читать «Файнэншл таймс». Смешно было смотреть, как они тщатся разворачивать широкие листы в плотном скоплении человеческих тел. Он, как всегда, отключился и уставился в грязное окно. Темные туннели, тускло освещенные станции, приливы и отливы входящих и выходящих пассажиров.

И вдруг по ту сторону стекла — треугольное лицо, сверкающие щелки глаз, красно ухмыляющийся рот…

Кровь отлила у него от щек, горло мучительно сжалось. Вирим здесь, в городе…

В двух-трех футах от него.

Дверь! С рычанием он растолкал стоявших рядом, опрокинул троих с «дипломатами», как костяшки домино, заработал локтями.

Двери почти сомкнулись.

Он вдвинулся между ними под испуганные и сердитые возгласы, раздвинул их с усилием, от которого на его толстой шее вздулись жилы, и почти упал на жесткий бетон платформы, вертя головой, как маньяк. Люди пятились. Поезд тронулся. Где же он? Где?

И тут это лицо проплыло мимо, смеясь, скаля белые зубы. В вагоне поезда, уплывая в темноту туннеля. И он услышал его хохот, злорадное хихиканье.

Он согнулся, хватаясь за колени, с трудом переводя дух, а кто-то в синей форме спрашивал, какого… он вытворяет?

Случилось это три дня назад.

Плод разгоряченного воображения? Перенапряжение нервной системы, ведущее к срыву? Или попросту алкоголь будоражит укрытое в мозгу?

Что с ним происходит? Начинается снова? Даже царапина от когтей или зубов волка-оборотня убивает, заражая жертву. В ту ночь, когда племя подверглось нападению, Майкл находился на четверть дюйма от смерти. Спасла его только толщина туники, подаренной Меркади, хотя когти и сорвали ее с его спины.

Вот так — все время совсем рядом, пока он бежал по лезвию ножа вместе с Котт. В Ином Месте смерть всегда находилась на расстоянии плевка, а расстояние это было жизнью, напряженной, нагой жизнью с кожей куда более тонкой, чем у него сейчас. Жизнь на бегу, расцвеченная страхом, и настолько полная насилия, что оно превращалось во вторую натуру. Если человека разломать, внутри он неотличим от зверя.

Но все это уже позади него — такова его нынешняя мантра. Эти мышцы, развиваясь во второй раз, развились по-другому. Он — другой человек, даже бороды не носит. Все это не имеет права снова вторгаться в его жизнь. Волки-оборотни, только подумать! Никакого права! Даже Котт. Хотя порой случайное сходство заставляет его замереть на секунду, он не хочет вновь забираться на эту карусель. Даже с ней жизнь не была сплошными розами. Иногда он видел ее нечеловеческую часть, видел в ней вирим.

Он взмолился, чтобы все это не настигло его вновь.

14

Они сожгли убитых и продолжали свой путь на юг, следуя через лесные чащи по редким звериным тропам. Теперь они стали еще более осторожными, выискивали волчье лыко, чтобы сделать свое оружие надежнее. А Майкла преследовала неотвязная мысль, что в ночь нападения волка-оборотня, он ответил на зов, и он не мог забыть, как когти волка коснулись его лица почти вопросительно перед появлением воинов.

Весна была в полном разгаре. Подснежники под деревьями уступали место нарциссам, коврам колокольчиков, примулам. Лес светлел, оживал у них на глазах, а ночи укорачивались. Когда первое потрясение прошло, племя заметно ободрилось. Через две недели они наткнулись на широкую звериную тропу, и несколько охотников отправились по ней попытать удачу, потому что вяленое мясо просто не лезло в горло. Майкл с ними не пошел. С каждой новой милей, уводившей на юг, в нем росла безотчетная тревога. Они с Котт ушли из лагеря и поднялись на лесистый холм над протянувшейся на запад долиной. До самого горизонта протянулась она, будто удлиненная чаша, наполненная деревьями в зеленой дымке развертывающихся почек и более темными вкраплениями не меняющихся хвойных.

— Ни людей, ни домов, ни дорог. Ничего.

— Это глушь, Майкл, дикие места. А чего ты ждал?

Он взглянул на нее. Котт ладила с лисьими людьми, но ни с кем не подружилась. Они еще ее побаиваются, решил он. Вероятно, вирим в ней им виднее, чем ему. Для него она оставалась такой же прелестной: тоненькая, как ветка ивы, закаленная, как стальной клинок. У него екало сердце, когда ее губы изгибались в улыбке, зеленые глаза вспыхивали. На ней был балахон из кожи лани, мягкой, как шелк. Он открывал матово-кремовую шею по ключицы. За пояс она заткнула кремневый нож.

— Деревенские жители так далеко на юг не заходят, — продолжала она. — Лес тут слишком дик, слишком много хищников, а по ночам поляны объезжает Всадник. И до Волчьего Края всего лишь несколько жалких лиг.

— Ну а твои? Они обитают тут. Или и они боятся?

Она невесело улыбнулась ему.

— Они все — мои, и волки, и вирим. Мы все одинаковы.

— Неправда, Котт.

— Разве? Спроси любого брата, любого купца, который странствует по большим дорогам под охраной наемных воинов. Спроси рыцарей, — она протерла глаза, словно устав. — Тут есть тролли. Темные, те, что не терпят солнца. И… гоблины. Так, по-моему, ты их называешь. У них есть крепости в некоторых долинах. Они сами по себе. Меркади рассказывал мне, что они едят все живое, а оружие изготовляют из мозговых костей, но он мог и шутить. Иногда они охотятся вместе с волками.

— А Рингбон знает про это? — внезапно лес показался ему полным тайн и коварства. Он уставился на пустельгу. Она кружила над залитыми солнцем древесными вершинами, а под ними его воображение, на миг вырвавшись на волю, рисовало зловещие тени.

— Конечно. Он ведь живет здесь.

— А я нет, — всегда чужой. Какая-то его часть навеки останется мальчиком с фермы. Он знал это. Вот почему он не пошел на охоту с остальными. Что-то в нем было против. Она поцеловала его в шею, пока он смотрел, как пустельга камнем упала на добычу.

— Эти братья. Они тоже не дома тут, — сказал он.

— Мне кажется, они из твоего мира. Возможно, порождение иных времен, но дышавшие тем же воздухом. Наверное, Рингбон может сообщить тебе больше, чем я.

— От Рингбона и его людей не услышишь ничего, кроме мифов и легенд. Поверить ему, так они по прямой линии происходят от владетельных князей или королей-воинов. Но они — дикари, Котт.

Она шутливо подергала его за бороду.

— А тогда, кто же мы?

— Чужаки. Иноземцы. Ты тут не больше дома, чем я.

— Мой дом здесь — рядом с тобой. Если мне достаточно этого, почему не тебе?

Он ответил ей растерянным взглядом и увидел, как по ее лицу разлилась краска.

— Проклятая женщина, которая, по-твоему, здесь! — сказала она. — Ты все еще думаешь так?

— Меркади сказал это.

— Меркади будет учить лису, как летать. Не все, что он говорит, правда. Он не все время заботится о твоем благополучии или о чьем-то еще. Таков обычай его народа.

— Твоего народа, — заметил он с улыбкой, но она не улыбнулась в ответ.

— Если эта твоя родственница и правда здесь, Майкл, то она потеряна для тебя, пропала навсегда. Этот мир не слишком приспособлен для счастливых концов. Смерть — вот что ты найдешь, если думаешь о поисках серьезно.

— Я люблю тебя, Котт.

Она растерянно промолчала. На ее лице радость боролась с раздражением. Потом она рассмеялась — громко и звонко.

— Дурень! — и она целовала его, пока у него не заболели губы.

— Я хочу, чтобы ты проводила меня в Замок Всадника.