Слепой. Большой куш - Воронин Андрей. Страница 13

– Ключ торчал в замке изнутри, я не мог открыть дубликатом. Когда он проснулся, я послал сперва горничную. Он уже давно был один, но не впустил ее, попросил прийти потом. Хотел убраться незамеченным. Тем более он не впустил бы незнакомого мужчину.

Тренированным слухом Глеб услышал в дальнем конце коридора шаги целой группы деловитых мужчин. Прибыли главные силы. Он испытал облегчение и одновременно поспешил дать виновнику ЧП несколько полезных советов. Они были сверстниками – старшего по возрасту Глеб вряд ли стал бы учить.

– Напирай, что «Восток – дело тонкое». Где тонко, там и рвется.

– Да я учился на востоковеда, ездил туда в командировки, – сотрудник обхватил руками голову.

– Не клади заранее голову на плаху. Если слишком старательно это делать, ты не оставишь начальству другого выбора. Отчитался максимально четко и жди оргвыводов.

Из группы прибывших выделялся один человек, в котором Глеб узнал напарника по «берлинской операции». Все рьяно занялись несостоявшимся куратором пакистанца, и только Шестаков с искренне огорченным видом остановился возле мерно покачивающегося мертвеца.

Заметив Сиверова, он протянул ему руку.

– Это ведь я устанавливал скрытые камеры. Надо снять их по-быстрому. Пакистанцам, конечно, не разрешат проводить собственный досмотр, но береженого Бог бережет. Наши закадычные друзья из милиции вполне могут подкинуть им улику, чтобы только нас обделать.

– Давай помогу.

– Я и фотографии отбирал. Всего было полста, не меньше. Смеялся много – бедняга ведь так и не снял чалмы. А теперь жалко его до слез.

– В самом деле жалко, – согласился Сиверов. – Не захотел работать на чужих. Это, как минимум, достойно уважения.

Их сочувствие покойнику было разным – у Сиверова буднично-спокойным, у Шестакова чересчур эмоциональным. Углы его улыбчивого рта опустились, как у куклы Пьеро, всегда веселые карие глаза поблескивали от влаги.

«Странный все-таки мужик, – подумал Глеб. – Как он держится в Комитете? И не похоже, чтоб крепкую спину имел за собой – такие смолоду тренируются курсировать между кабинетами».

Его впечатления от разговора с незадачливым сослуживцем пока никого не интересовали, он слышал через дверь, как куратору заново задают те же вопросы. Им с Шестаковым разрешили уходить – здесь в их услугах больше не нуждались.

По дороге в лифте и в фойе они успели еще немного пообщаться. Шестаков откровенно объяснил, что съемки скрытой камерой не его главная специальность, он вообще-то системный программист.

Теперь его личность немного прояснилась для Сиверова. Глеб уже успел соприкоснуться с этой породой людей, в восьмидесятые годы еще не такой многочисленной. Их отличали специфический юмор, особая манера общаться. Компьютер был для них гораздо роднее человека, поэтому реакция их иногда казалась неадекватной: временами слишком ироничной и холодной, временами чересчур чувствительной.

Так или иначе вторая встреча только укрепила симпатию Глеба к Шестакову. Тогда Слепой не мог предугадать, что они видятся в последний раз.

Сиверов начал действовать одновременно в нескольких направлениях. По Семену Ершову информация была скудной. Постоянного адреса мужик не имеет, бичует по вокзалам и станциям Москвы и области.

– Инвалид, – объяснил Потапчук. – Если б в нашем спецназе воевал, его бы не бросили. У министерства обороны народу слишком много, они там привыкли дивизиями разбрасываться.

– Бывших спецназовцев без кола без двора я знавал. Но чтоб бандит до бомжа скатился…

– Говорят, характер у мужика не сахар. Неуживчивый.

Кроме клички, от которой Семену вряд ли удалось отделаться, у Сиверова была в распоряжении одна характерная деталь: нерабочая правая рука. Припарковавшись на площади «Трех вокзалов», он принялся опрашивать людей. На Казанском обнаружился носильщик по кличке Курносый, но старше по возрасту, чем Ершов, и со здоровыми сильными ручищами. На Ярославском ему показали бомжа-инвалида с ампутированной рукой, но плюгавенького мужичка при всем желании нельзя было представить бывшим спецназовцем.

Пришлось возвращаться к машине и продолжать объезд. На Курском и Белорусском Курносого вспомнили – там он достаточно долго ошивался. Память о себе оставил не слишком хорошую.

– Амбиций имел до хера, – объяснил у пассажирского вагона «коробейник» с шоколадными плитками, наборами авторучек и прочей мелочевкой. – Поработал, как я, и бросил, не понравилось, что пассажиры морды воротят. Конечно, воротят – кто хотел, тот уже накупил в городе достаточно. Полсотни отвернется, полсотни скривит рожу и обольет презрением и один купит на копейку – такая вот пропорция. Его не устроило…

Уборщица в халате и клеенчатом фартуке, казалось, занималась в зале ожидания сизифовым трудом. Протирала шваброй плитки пола, которые тут же испещряло множество новых грязных следов – в Москве с утра моросил дождь.

– Был такой. Не слыхала, чтоб звали Курносым, но, судя по роже, кличка вполне подходящая. И рука сухая, висела, как плеть. Левой управлялся нормально, только злился по каждому поводу. Пассажиров чуть ли не жаться к стенкам заставлял. Один наследил по свежевытертому, так он на него с кулаками накинулся. Парень здоровый был, но струхнул.

– Короче, не прижился у вас Семен.

– Не прижился. Через две недели поперли. Денег вообще не заплатили, сказали, испытательный срок не выдержал. Он, конечно, сразу на коня. Но шашкой помахать не дали, быстренько скрутили…

Одно время Ершов работал и живой рекламой – топтался у входа на Курскую-Кольцевую со щитом на груди.

– Мы с ним отдых на море рекламировали, – рассказал напарник. – Турция, Греция, Кипр. Каждый день звал в переулок: там и магазин и местечко укромное, где можно без проблем пузырь раздавить. Я вначале думал, мерзнет с непривычки, посоветовал больше ходить, не стоять подолгу на месте. А он мне: я, мол, бывший спецназовец, я двое суток без движения мог в засаде просидеть. И ничего, нормально – если для дела надо. Он правда в спецназе служил?

– В афганскую.

– Кто ж виноват, что он льготы себе не выцарапал. Ну, сели раз, выпили. Вначале жаловался, что скучно торчать с рекламой. Потом такие понты развел. Я зову на место возвращаться, чтобы прогул не засчитали, а он меня шестеркой обзывает. Кончай, мол, шестерить, такой поганой работы можно сколько угодно найти. Если такой генерал, какого черта вообще нанимался?

Главного Глеб так и не узнал – Курносый ни с кем не делился планами на будущее. Скорее всего, он их вообще не имел. Просто пытался найти хоть какое-то место, где мог бы работать, не теряя самоуважения. С каждой новой неудачей, новым увольнением, ему становилось еще сложней – характер, если и менялся, то не в лучшую сторону.

Мог он быть предателем, виновником гибели Шестакова? Трудно представить. Но нельзя спешить и заранее вычеркивать его из списка подозреваемых.

В задачу Шумахера входило привлечь к себе внимание и в то же время проскочить достаточно быстро, чтобы никто не успел заметить мелких отличий мнимого броневика от настоящего. Его отъезд зафиксировали те камеры наружного наблюдения, которые дым еще не успел забить белой ватой.

По машине открыли стрельбу те, кто находился снаружи, – дежурные полицейские и сотрудники собственной службы охраны ювелирных фирм, не допущенные администрацией внутрь комплекса.

Все они сидели в двух кафе на противоположной стороне Златницкой. Охранники разных фирм занимали разные столики, ревниво друг на друга посматривая. Их хозяева вели между собой жесткую борьбу на рынке, и охранники прекрасно это знали. И тем не менее проявили солидарность, как только это потребовалось.

Зажимая платками нос и рот, они стреляли по приземистой движущейся тени вместе с полицейскими. Потом ринулись к припаркованным машинам, одновременно дозваниваясь по мобильникам к старшим представителям на выставке. Кричали в трубки, одинаково срываясь на кашель, пытались отбежать или отъехать от ползущих во все стороны белых клубов.