Путь к Вавилону - Керни Пол. Страница 9

Он больше не может писать. Ему не о чем писать. Совсем.

Ривен вообще никогда не отличался терпением, и его успехи в попытках научиться ходить — как бы бурно ни восхваляли их «инструктора», Дуди с сестрой Коухен, — для него самого были подобны успехам при проходке тоннеля через горный массив швейной иголкой. Ривен ужасно злился и раздражался, смутно осознавая, что его пребывание в Бичфилде подходит к концу. Такие мысли страшили его. Он даже представить себе не мог, что будет потом.

Ничего, мы все обдумаем в будущем году. Этот уже на исходе.

— Уже на Рождество, сэр, вы у нас сможете совершать забеги на длинные дистанции; если кто из сестер станет вас доставать, вы всегда сумеете спастись бегством, — изрек Дуди, наблюдая, как Ривен ковыляет по коридору со своей ходовой рамой. — Впрочем, сдается мне, Энн и так никого к вам не подпустит, — с хитрющей ухмылкой добавил он.

Ривен остановился и обернулся.

— Хватит юродствовать, Дуди. Я теперь шлеп-нога на железных болтах, и мне следует привыкать к этой дряни.

Дуди замотал головой.

— Идиотина. Должно быть, вам при падении головку зашибло.

Ривен, шатаясь, как пьяный, толкал раму вперед.

— Я… не могу, Дуд.

Дуди сменил тон.

— Тогда, похоже, нам с вами опять предстоит нализаться, сэр. Вы сейчас вряд ли в том состоянии, чтобы всю ночь напролет танцевать.

Интересно, когда-нибудь я смогу танцевать?

Он решительно опустил раму и подтянул за ней свои ноги.

Пелена белизны, покрывавшая горы, постепенно опускаясь к морю, сходила на нет. Море сияло в лучах зимнего солнца, беззвучно мерцая под замершим без движения холодным пространством. Он вдыхал студеный воздух. Снег под ногами тихонько поскрипывал в тишине. Его ушибы болели.

— Бла-Бейнн, Сгарр-Алисдайр, Сгарр-нан-Гиллеан… — мелодичным голоском проговорила девушка, указывая рукой, затянутой в перчатку, на зазубренные ледяные пики, что громоздились вокруг. Названия звучали как языческое моление.

Ривен пристально поглядел на нее. Лицо ее раскраснелось на морозце, в карих глазах мерцали искорки, влажные губы слегка приоткрылись.

Перехватив его взгляд, она вдруг зарделась.

— Знаете, это невежливо — так откровенно пялиться. — Но она продолжала улыбаться:

— Наверное, — ответил он просто, — но меня впечатляет пейзаж… с тобой.

Они рассмеялись; смех их слышали горы. Ему хотелось прикоснуться к ее лицу, но он заставил себя отвести глаза, чтобы невольно не выдать взглядом напряжения своих мыслей.

— А шумный и суматошный Белфаст далеко-далеко отсюда, — сказал он, глядя, как пар их дыхания растворяется в морозном воздухе.

— Угу, — сказала она. — Я вообще не люблю города. Ненавижу их. Даже Эдинбург. А Лондон — особенно. Горы и море, они у меня в крови. Я пропитана ими насквозь. Настоящая девчонка со Ская.

— Девчонка со Ская, — повторил он, точно опробуя слова. Звучало великолепно.

Она развернулась, — снег скрипнул под ногами — и указала рукой на восток.

— Вон, видишь Бла-Бейнн? Который нависает над Слайгаханской долиной, а она прорезает Квиллины насквозь. Там, где долина открывается к морю, находится старое пастбище, Кемасанари, и там у отца есть небольшой домик. Это лучшее место на свете. Никаких дорог, только тропинка, что проходит под хребтом к Торрину. Я там провожу каждое лето.

— Я его видел. Останавливался неподалеку, по дороге в Гленбриттл, — Ривен выдавил кривую улыбку. — Дул такой ветер, что дождь летел горизонтально, а если встать лицом к морю, то нельзя было дышать.

Она улыбнулась.

— Да уж. Здесь приходится ко всему быть готовым.

На этот раз побуждение было неодолимым: он прикоснулся к ее щеке, провел ладонью по волосам.

— Мне бы очень хотелось жить здесь и не возвращаться на юг. Чтоб мне незачем было возвращаться.

Она смотрела на него с улыбкой, которую он успел уже изучить. Застенчивая, заговорщическая улыбка: один уголок рта немного приподнят. Она легонько коснулась пластыря у него на лбу.

— Тогда погости здесь еще, — сказала она.

Бичфилд потихонечку продвигался к Рождеству через темное средоточие зимы, и даже больные прониклись тем, что зовется праздничным настроением. Ривен, впрочем, держался особняком, не принимая участия в хлопотах. С отвращением он наблюдал за тем, с каким воодушевлением больничные старички взялись за изготовление бумажных гирлянд и прочей ерунды. Он теперь проводил много времени, сидя у какого-нибудь окна, выходившего на реку, с нечитанной книгой на коленях, стараясь по возможности избегать доброжелательного внимания персонала — даже Дуди. Чтобы не думать о Сгарр Диге, он думал о вершинах, что были и выше, и дальше.

«К востоку от западного хребта, севернее сурового моря, земля горбилась холмами и ниспадала в Долы и моховые низины, заросшие вереском. Пастухи в Долах пасли стада, крестьяне обрабатывали ячменные поля — житницы хлеба и пива. Жители Долов держались особняком и сходились друг с другом только для купли-продажи, а зимой еще — чтобы защитить дома от волков и иного изголодавшегося зверья. В каждом Доле была своя древняя крепость: у слияния рек или на тучной земле. Эти крепости, опоясанные торфяным валом и каменной стеной, строили еще первые поселенцы — пришельцы с севера. У жителей каждого Дола был свой Рорим, — оплот и твердыня, — дом властителя Дола и его войска. Воины Долов сражались со Снежными Исполинами, гриффешами, оборотнями и прочими тварями, которых немногим доводилось видеть вблизи, — лишь мельком, за темным окном, глухой ночью…»

Ривен моргнул. Почти слово в слово он повторил про себя отрывок из своей книги. В сознании его это звучало почти столь же торжественно, как мог бы звучать стих из Библии. Он уставился в ночь за окном, словно бы выглянул из бойницы крепости. Может быть, Моулси сейчас там? Моулси — не пациент, это ясно.

Что-то зашевелилось в зарослях ив у воды — низкорослая фигура, перебегающая от одной тени к другой. Ривен приподнялся в кресле. Собака. Какой-нибудь беспризорный пес подбирает объедки.

Вот он опять… нет, это другой. Еще один пес. Теперь Ривен не сомневался уже: их двое — крадущихся в густой тьме под обнаженными кронами деревьев. Ему стало как-то не по себе. Собаки, только и всего. Но он чувствовал на себе их взгляды. Они терпеливо ждали в ночи и глядели, не отрываясь, на освещенные окна больничных корпусов.

Собаки… да. Но они пробудили в нем страх. Древний, забытый страх.

Воображаю черт-те что и сам себя довожу до психоза. Так и свихнуться можно.

Собаки… но они так похожи на волков.

— Приближается Рождество, мистер Ривен, а вы как тот гусь, который вовсе не разжирел, — проговорила сестра Коухен у него за спиной. Она неодобрительно окинула взглядом его костлявую фигуру. — Нам бы надо постараться и немножечко вас откормить. И особенно теперь, когда вы совершаете все эти свои прогулки.

— Прогулки! — воскликнул Ривен. — А я и не знал, что это так теперь называется.

— Это только начало, мистер Ривен, и у вас замечательно все получается. Как я вижу, вы твердо намерены встретить Рождество на ногах.

Ривен склонил голову.

— Вы часто бываете ночью на улице? — спросил он, ощущая себя идиотом.

Вопрос, кажется, озадачил ее.

— В такие холодные ночи не особенно тянет на улицу. Когда кончается моя смена, я пулей несусь к машине и еду домой. Но почему вы спросили?

Он помрачнел.

— Просто так. — Его самого так тянуло на улицу, в ночь, к холодному мерцанию реки. Как будто что-то звало его туда. И в то же время он знал: ничто сейчас не заставит его выйти во тьму в одиночку.

Что это? Больное воображение?

Ничего. Все это просто фигня. Не будь идиотом.

Сестра Коухен вдруг положила руку ему на затылок, руку нежную и легкую, точно перышко. Прохладные пальцы. Он вдохнул льняной чистый запах ее медицинской формы и застыл. Челюсти непроизвольно сжались. Ее лицо внезапно обратилось в лицо той молоденькой смуглой девушки, которая была недавно в его видениях. Он отшатнулся от ее руки. Сестра тихо вздохнула и потрепала его по плечу.