Мартовские фиалки - Керр Филипп. Страница 16

Ильман посмотрел на часы и допил пиво. Похлопав меня по плечу, он сказал с неожиданной сердечностью в голосе:

– Как хорошо, что мы встретились, Берни! Я словно вернулся в старые добрые времена. Как приятно говорить с человеком, которому не приходит в голову пользоваться прожектором и кастетом в процессе расследования. И все же, хотя я привязан к своей работе, но скоро мне придется расстаться с Алексом. Наш замечательный рейхскриминальдиректор Артур Небе увольняет меня, как уволил уже многих старых сотрудников.

– Я и не знал, что ты интересуешься политикой, – сказал я.

– А я политикой не интересуюсь, – ответил он. – Но именно так Гитлер и пришел к власти – в этой стране было слишком много людей, которым было абсолютно все равно, кто там у руля государства. Самое смешное, что сейчас меня это волнует еще меньше, чем раньше. Я оказался в одном бандитском фургоне с этими «мартовскими фиалками», и теперь они меня оттуда выбрасывают. Это так, но я не жалею об этом. Я устал от этой вечной грызни между Зипо и Орпо – кому из них должно подчиняться Крипо. Я, когда готовлю отчет о вскрытии, не знаю, нужно посылать копию в Орпо или нет, и это меня страшно раздражает.

– А я думал, что работу Крипо контролирует Зипо и Гестапо.

– В высших эшелонах власти это действительно так, – подтвердил мои слова Ильман, – но на среднем и низшем уровнях сохранились прежние порядки. На муниципальном уровне местные полицей-президенты, входящие в состав Орпо, также контролируют работу Крипо. Однако поговаривают, что руководитель Орпо негласно оказывает поддержку тем полицей-президентам, которые вставляют палки в колеса этим громилам из Зипо. Такая ситуация устраивает президента нашей берлинской полиции. Он и рейхскриминальдиректор Артур Небе ненавидят друг друга лютой ненавистью. Не скучно, правда? А теперь, если не возражаешь, я должен идти.

– Интересные дела творятся у нас в полиции.

– Поверь мне, Берни, тебе повезло, что ты во всем этом не участвуешь. – Он приветливо улыбнулся. – Но дальше может быть еще хуже.

Информация, которую я получил от Ильмана, обошлась мне в сотню марок. Я всегда считал, что за сведения, которые ты получаешь, надо платить. Но в последнее время мои расходы в процессе расследования что-то уж очень выросли. Впрочем, это легко объясняется – все дорожает, и коррупция в той или иной форме сверху донизу пронизывает это государство. Придя к власти, нацисты стали трубить на всех углах о том, что политические партии времен Веймарской республики были насквозь продажны, однако продажность этих партий не идет ни в какое сравнение с коррумпированностью нацистов. Все знают, что творится в правящей верхушке национал-социалистов, поэтому остальные считают, что и им тоже что-нибудь должно перепасть. Все подряд – и я тоже не исключение – давно забыли о былой щепетильности в делах. Мы попали в такую ситуацию, что почти уже не замечаем коррупции, и когда нам нужны продукты, которых нет в магазинах, мы покупает их у спекулянтов, а если нам необходимо содействие государственного чиновника, мы, не задумываясь, предлагаем взятку.

Глава 6

Когда я очутился на улице, мне показалось, что весь Берлин сорвался с места и спешит в Нойкельн на представление, которое дает Геббельс. Не всем, конечно, посчастливилось попасть в зал и своими глазами лицезреть Великого просветителя немецкого народа, но партия позаботилась и о них. Она сделала все, чтобы граждане могли насладиться хотя бы звуком этого голоса, в котором слышалось то мягкое, обволакивающее пение скрипок, то грозный голос труб. В соответствии с законом, в ресторанах и кафе были установлены радиоприемники. Мало того, почти всюду на афишных и фонарных столбах висели громкоговорители. В каждом доме назначались лица, в чьи обязанности входило проверять, все ли жильцы выполняют свой гражданский долг, слушая речи партийных лидеров.

На Лейпцигерштрассе мне пришлось остановить машину и даже выйти из нее, поскольку вдоль улицы в сторону Вильгельмштрассе маршировали колонны «коричневорубашечников» с факелами в руках. Чтобы избежать неприятностей – могли просто избить, – я поднял руку в нацистском приветствии. Я понимал, что в окружавшей меня толпе было немало таких, как я, – вытянувших вперед правую руку, привычный жест дорожной полиции, только для того, чтобы избежать неприятностей. Мне думалось, что и они тоже чувствуют себя круглыми идиотами. Впрочем, кто знает. Ведь, если задуматься, то станет ясно, что все политические партии Германии культивировали разные формы приветствий: социал-демократы поднимали над головой сжатый кулак; коммунисты, те, что КПГ, – тот же кулак, но на уровне плеча; центристы приветствовали друг друга «пистолетом» – они выставляли вперед два пальца, подняв при этом большой. Я хорошо помню те времена, когда вся эта гимнастика воспринималась как нелепость, по крайней мере, отдавала дешевой мелодрамой, и, может быть, потому никто не принимал это всерьез. И вот теперь мы, как последние идиоты, уже сами стоим, вытянув руку в нацистском приветствии. Бред какой-то.

Баденшештрассе, начинающаяся от Берлинерштрассе, находится в пяти минутах ходьбы от Траутенауштрассе, где я живу, но у этих двух улиц нет ничего общего, кроме того, что они расположены рядом. Дом номер семь по Баденшештрассе оказался многоквартирным домом, построенным по самому последнему слову архитектуры. Событие такое же исключительное, как обед по поводу воссоединения Птолемеев [17]. Соответственно, и обитатели этого дома принадлежали к самому что ни на есть избранному обществу.

Я поставил свою, маленькую грязную машину между огромным «дойзенбергом» и сверкающим «бугатти» и вошел в вестибюль, на который, как мне показалось, ушло столько же мрамора, сколько на отделку двух соборов. Как только я переступил порог этого храма, две фигуры, толстого привратника и штурмовика, отделились от стола, на который был водружен радиоприемник, уже исторгавший из себя мощь и величие Вагнера, предвещая скорое начало трансляции выступления Геббельса. Привратник и штурмовик преградили мне путь, очевидно опасаясь, что мой костюм и самодельный маникюр повергнут в шок кого-нибудь из жильцов этого престижного дома.

– Вы же грамотный, там написано, что это частное владение, – прорычал толстяк.

Однако атака не произвела на меня никакого впечатления. Я уже давно привык к тому, что мое появление по той или иной причине нежелательно, и не собирался отступать.

– Не видел я никакой надписи, – со всей искренностью ответил я.

– Господин, вы хотите неприятностей? – Штурмовик продолжал наступать. У него была хрупкая на вид челюсть, и я представил себе, как она хрустнет, словно сухая ветка, стоит мне только раз пощупать ее кулаком.

– Я ничего не собираюсь продавать в вашем доме, – пытался я отбить атаку.

Но тут в разговор вмешался толстяк:

– Что бы вы ни продавали, здесь у вас никто ничего не купит.

Я слегка улыбнулся.

– Слушай, толстяк, мне ничего не стоит отшвырнуть тебя, пройти туда, куда мне надо, однако у тебя ужасно пахнет изо рта. Тебе, наверное, трудно будет дотянуться до телефонной трубки и позвонить фрейлейн Рудель. Но ты все-таки позвони, чтобы убедиться, что она меня ждет.

Толстяк поглаживал свои пышные коричневые с черным усы, нависавшие над искривившимся в презрении ртом, словно летучая мышь в пещере. Запах, который шел у него изо рта, был действительно не выносим.

– Ну, смотри, болтун, если ты меня обманываешь, тебе не поздоровится. Я с удовольствием вышвырну тебя вон.

Ругаясь про себя, он проковылял к столу и резкими движениями набрал номер.

– Скажите, фрейлейн Рудель ждет сегодня кого-нибудь? – спросил он, понижая голос. – Она меня не предупредила.

Я увидел, как вытянулось его лицо, когда он услышал, что фрейлейн Рудель ожидает меня. Он положил трубку и, мотнув головой в сторону лифта, прошипел:

– Четвертый этаж.