Знак алхимика. Загадка Исаака Ньютона - Керр Филипп. Страница 26

– Так вам нужен я или мой аппетит? – спросил я.

– И то и другое.

Мы отправились пешком в Ньюгейт, и по дороге Ньютон принялся жаловаться на строительство, не приносящее, по его словам, пользы городу. Он сказал, что скоро к старому городу прибавится новый и места для пригородов не останется; будет только Лондон, который быстро превратится в огромную метрополию, пугающее место для тех, кто здесь живет и вынужден мириться с грязью и всеобщим беззаконием. Мне сразу стало ясно, что он совсем не любит Лондон. Хотя он говорил мне, что устал от Кембриджа, мне нередко казалось, что он скучает по тишине и покою университетского городка.

В Уите нас поджидали плохие новости: Джон Бернингем, который делал фальшивые гинеи, подцепил какую-то желудочную болезнь и был при смерти. При таком скопище людей, которые ожидали в Ньюгейте суда или наказания, было немудрено заболеть, а заболевшие часто умирали, поскольку врачи отказывались переступать порог тюрьмы. Но болезнь Бернингема была невероятно мучительной и причиняла ему столь невыносимые страдания, что Ньютон заподозрил отравление. Охранник, стороживший камеру, где находился бедняга, после расспросов моего наставника вспомнил, что Бернингема начало рвать сразу после посещения жены.

– Какое интересное совпадение, – заметил Ньютон, разглядывая содержимое горшка Бернингема, словно рассчитывал найти там подтверждение своей догадки.– Вероятно, она его отравила. Полагаю, у нас имеется быстрый способ это доказать, по крайней мере, себе самим.

– Каким образом? – спросил я и тоже заглянул в горшок.

– Каким образом? Это просто. Если миссис Бернингем покинула свое жилье на Милк-стрит, то она виновна, как Мессалина, а этот несчастный отравлен.

– Не могу поверить, что женщина способна на такое преступление! – воскликнул я.

– Что ж, скоро мы узнаем, кто из нас лучше понимает женщин, – сказал Ньютон и собрался уходить.

– Неужели мы ничего не можем сделать для несчастного Бернингема? – спросил я, задержавшись возле грязной койки.

Ньютон фыркнул и ненадолго задумался. Затем достал из кармана шиллинг и поманил к себе девочку.

– Как тебя зовут, девочка?

– Салли, – ответила она. Ньютон вручил ей шиллинг.

– Получишь еще один, если сделаешь то, о чем я тебя попрошу.

К моему удивлению, Ньютон наклонился к камину и вытащил из него кусок холодного угля, который быстро разбил на маленькие кусочки.

– Я хочу, чтобы ты заставила его проглотить побольше угля, когда он будет есть. Как написано в псалме Давида: «Я ем пепел, как хлеб, и питие мое растворяю слезами» 18.

Он должен как можно больше есть, пока не умрет или пока не прекратятся конвульсии. Понятно?

Девочка молча кивнула, а у Бернингема снова начался такой сильный приступ рвоты, что мне показалось, будто у него изо рта сейчас вывалится желудок.

– Очень похоже, что уже слишком поздно, – невозмутимо заметил Ньютон.– Но я читал, что уголь поглощает некоторые растительные яды. А я думаю, что этот яд сделан на растительной основе, потому что я не видел крови в его рвоте, и это указывает на что-то вроде ртути, а в этом случае я бы порекомендовал кормить его только белком яиц.

Ньютон кивнул, словно вспомнил нечто важное, но давно забытое. С ним такое часто бывало. У меня сложилось впечатление, что его разум подобен огромному дому, комнаты которого набиты самыми разными вещами, но поскольку он их редко посещает, то сам удивляется знаниям, накопленным им в жизни. Я сказал ему об этом, когда мы шагали по Чипсайд к Милк-стрит.

– Главное, что мне удалось понять, – сказал Ньютон, – так это то, как мало я знаю. Иногда я кажусь себе ребенком, который играет на берегу моря. Я перебираю красивые камушки и раковины, а передо мной катит свои волны бескрайний океан истины.

– Нам и в данном случае еще многое предстоит узнать, – заметил я.– Но у меня сложилось впечатление, что очень скоро выяснится нечто важное.

– Наверное, вы правы.

Что касается меня, то я мог бы и дальше существовать без тех открытий, которые мы сделали. Очень скоро оказалось, что никакая миссис Бернингем или особа, похожая на нее, никогда не проживала в доме на Милк-стрит, к которому тридцать шесть часов назад ее подвезла карета Ньютона.

– Теперь я припоминаю, что она так и не вошла в дверь, – проворчал Ньютон.– Нельзя не восхищаться дерзостью этой девки.

Однако я был сильно разочарован ее обманом, ибо надеялся, что она невиновна в отравлении мужа.

– Кто бы мог подумать, что я лучше вас разбираюсь в женщинах? – возмущался мой наставник.

– Но отравить собственного мужа…– проговорил я, тряхнув головой.– Представить себе невозможно.

– Вот почему закон так строг, – сказал Ньютон.– Это настоящее предательство, и если ее поймают и будет доказано, что она действительно отравила мужа, миссис Бернингем будет сожжена.

– Тогда я надеюсь, что ее никогда не поймают, – сказал я.– Никто, тем более женщина, не должен так умирать. Даже женщина, которая убила своего мужа. Но почему? Почему она так поступила?

– Потому что знала, что мы подозреваем ее мужа. И надеялась кого-то защитить, возможно, саму себя. Или кого-то другого.– Он на мгновение задумался.– Например, тех типов, которые, как вам показалось, приставали к ней возле Уита.

– Почему вы подумали про них?

– А вы совершенно уверены, что они действительно хотели причинить ей вред?

– Что вы имеете в виду?

– Когда я их увидел, вы уже вступили с ними в схватку. Я снял шляпу и смущенно почесал в затылке.

– Возможно, меня ввело в заблуждение их оружие и грубые голоса. Честно говоря, никто из них к ней даже не прикоснулся.

– Так я и думал, – сказал Ньютон.

Мы вернулись в Тауэр, где нас сразу же пригласили в Лейтенантский дом, который выходил на Тауэрский луг и стоял в тени Колокольной башни. В зале совета, где, по слухам, был вздернут на дыбу Гай Фокс 19, нас уже ждали лорд

Лукас и капитан Морней из Управления артиллерийского снабжения. Лорд Лукас сказал, что нам следует обращать все вопросы, связанные со смертью мистера Кеннеди, к капитану, который в соответствии с законом получил указание собрать жюри из восемнадцати представителей Тауэра. Жюри должно решить, является ли смерть мистера Кеннеди убийством или несчастным случаем.

– Я говорю вам, что это убийство, – заявил Ньютон.– Это столь же очевидно, как то, что железо ржавеет.

– А я говорю вам, что этот вопрос будет решать жюри, – возразил лорд Лукас.

Но понятное раздражение Ньютона быстро перешло в настоящий гнев, когда выяснилось, что восемнадцать членов жюри будут людьми из гарнизона и Управления артиллерийского снабжения и что среди них не будет представителей Монетного двора.

– Что? – воскликнул он с негодованием.– Вы намерены провести все по-своему, лорд Лукас?

– Это дело подпадает под нашу юрисдикцию, а не под вашу, – заметил капитан Морней.

– И вы всерьез считаете, что смерть мистера Кеннеди могла быть случайной?

– Улики весьма сомнительны, – сказал капитан Морней.

Мертвенная бледность его лица заставила меня предположить, что он болен. У него были огромные глаза, и он избегал смотреть прямо на собеседника, а его руки казались слишком короткими для человека его роста. В целом он производил странное впечатление, и если бы не военная форма, я принял бы его за поэта или музыканта.

– Сомнительны? – фыркнул Ньютон.– Вы хотите сказать, что он сам связал себе руки?

– Прошу прощения, сэр, поправьте меня, если я ошибаюсь, но, поскольку одна из рук мистера Кеннеди уже не имела отношения к телу, у нас нет оснований считать, что его руки были связаны.

– А кляп? А камень у него во рту? – настаивал Ньютон.– Объясните эти факты.

– Иногда человек грызет деревянную палку, чтобы приглушить боль, в особенности если ему предстоит хирургическая операция. Я сам видел, как солдаты сосут мушкетные пули, чтобы избавиться от сухости во рту, когда у них нет возможности выпить воды. А однажды я видел, как человек сам повязал себе повязку на глаза перед расстрелом.