Звезда заводской многотиражки 4 (СИ) - Фишер Саша. Страница 24

Она задрала рукав. На ее предплечье и правда проступили темно-синие пятна.

— В общем, ужас, — Даша вздохнула. — Там пожилой дядька был, понимающий. Молодой сразу хотел психушку вызывать, мол сбрендила тетка. А пожилой говорит, что, успеется, мол. Возьмем с собой девочку, места хватит. Молодой сходил в комнату, принес мне пальто и сапоги. Потому что меня Дарья Ивановна не отпускала вообще. А потом в больнице меня в ординаторской положили спать. Мол, куда ты ночью поедешь?

— А больница какая? — спросил я.

— Шестиэтажка, — ответила Даша. — Оттуда пешком можно было дойти, но я что-то так перенервничала, что даже согласилась на какую-то таблеточку, которую мне тот пожилой дядька предложил. Так и проспала потом до девяти почти.

— А Дарья Ивановна как? — спросил я.

— Навестила ее утром, — сказала Даша. — Руки в повязках. Испуганная такая. Ничего не помнит. Но больше не кидалась в меня вцепляться. Просто стребовала обещание, что я ее заберу отсюда, когда врачи отпустят. Ну и все, собственно. Потом я вернулась домой, переоделась и пришла на работу. Не в халате же было идти... ЭсЭс бы не оценил. Кстати, как-как ты его назвал? Я думала, его удар хватит, когда он услышал фамилию...

— Да это... — я рассмеялся. Но как-то больше от облегчения что ли. Ничего смешного, в общем-то, не произошло. Просто как-то было до сих пор хорошо, что ночью случились не всякие грозные необратимые события, после которых надо обзванивать морги и расспрашивать задерганных девочек из регистратуры, не поступал ли в их скорбное заведение труп неопознанной девушки с изящной попой и модной стрижкой, а рядовая такая житейская драма. Никто не умер. Никакого злого умысла, простое стечение обстоятельств. — Я же был у Феликса Борисовича, и он рассказал мне кое-что...

Тут дверь редакции открылась. На пороге стоял ЭсЭс с серьезным и задумчивым лицом. Он посмотрел на меня. Потом на Дашу. Потом снова на меня. За спиной его маячила стриженая голова Эдика.

— Мельников, — деревянным тоном сказал ЭсЭс. — Нам с вами надо составить один серьезный разговор.

Глава тринадцатая. Искусство ведения переговоров

Мы остановились у окна в конце коридора. ЭсЭс остановился на фоне грозного плаката «Не курить!», и пальцы его начали делать такое очень характерное движение, будто он разминает папиросу. На подоконнике стояла пол-литровая банка, полная окурков. Поставил ее тот же самый человек, который и плакат повесил. Хороший мужик, в профкоме работает. Ему поручили проводить на заводе меры по борьбе с курением, вот он и старался, как умел. Вешал в каждой официальной курилке нескладные вирши собственного сочинения о жутких последствиях втягивания внутрь табачного дыма, расклеивал эти вот самые плакаты, и даже пару раз объявил в актовом зале лекцию «О вреде курения!» Только никто не пришел. Точнее, пришел один человек — я. Мне стало любопытно, что за активист устраивает столь непопулярное мероприятие. Ну и поболтали. Его неявка публики вообще нимало не расстроила, потому что ведь если бы они явились, то это пришлось бы лекцию читать. А так — галочку поставил, проведено, мол. И спокойно можешь топать домой.

Я смотрел, как ЭсЭс мнет в пальцах воображаемую папиросу, и думал об этом самом парне. С одной стороны, эта показуха для галочки — вещь бесячая, с другой... А с другой, ты бы, Жан Михалыч, присмотрелся, как люди на общественной работе баллы себе зарабатывают... А то ведь так и не сдвинешься никуда, останешься газетным писакой, пусть даже и с хорошим слогом...

— Ты вот что, Мельников... — хрипло проговорил ЭсЭс и вцепился одной своей рукой в другую. И тут я его узнал. И понял, почему до этого он не показался мне знакомым — мне просто в голову не приходило, что рассмотреть в нем ЭТОТ образ. Я знал его не как Сергея Семеновича Торопыгова, главного редактора многотиражки шинного завода. И не как шизофреника Пурова из Владивостока. Я знал его как Жабуню. Знаменитого на весь Новокиневск, а то и всю Россию и русскоязычное зарубежье сумасшедшего бомжа.

Это совершенно точно был он. Сначала я увидел вот эти вот его трясущиеся пальцы, а потом... Потом образ как-то сам собой всплыл. Вместе с диким приступом испанского стыда.

Жабыня был не просто бомж. Он прославился тем, что делал всякие мерзкие и унизительные вещи за бухло и сигареты. Чем активно пользовались подростки — снимали об этом ролики и выкладывали в интернет. Не сказал бы, что это добавляло Новокиневску положительных очков в глазах жителей других городов.

— Может лучше в курилку пойдем? — сочувственно предложил я.

— Нет! — нервно взвизгнул ЭсЭс и спрятал руки за спину. — Не знаю, Мельников, где вы услышали эту... фамилию, но...

— Сергей Семенович, боюсь, что я знаю немного больше, чем просто фамилию, — сказал я. — Так уж вышло.

— Вы ничего не докажете, — тихо проговорил ЭсЭс. Его лицо на мгновение перекосилось, превратившись в гримасу страдания. — Ничего. Не. Докажете.

— Я и не собираюсь ничего доказывать, — пожал плечами я. Черт, все-таки шантаж — это отдельное высокое искусство, которое мне так постичь и не удалось. Почему-то у одних людей, владеющих некими стыдными секретами, получается раскрутить хозяев этих самых секретов на практически любые действия, а я... А я обычно просто вываливал все, как есть. В угоду некоей мифической Истине, не иначе.

— Чего тебе надо? — буркнул ЭсЭс, бросив на меня злой взгляд.

— Сергей Семенович, — вежливо сказал я. — У меня в мыслях не было как-то на вас давить или чего-то требовать, но... Но вам не кажется, что вы установили слишком драконовские порядки в нашей газете? Мы отлично справляемся с заданиями, развиваемся, газету любят рабочие...

— Уж не ты ли мне собрался тут указывать... ще... Мельников?! — прошипел он.

Нет, все-таки он и правда псих. Как его вообще пустили работать главным редактором? Я напряг память, чтобы вспомнить подробности про Жабыню. Один мой коллега писал о нем статью, и даже рассказывал что-то... То ли его судили и оправдали, признав психом. То ли суд — это про кого-то другого было... Хотя нет, кажется, все-таки про него. Он кого-то убил, кажется при куче свидетелей... Черт, вот почему я не интересовался скандальными новостями про бомжей и подростков? Подростки, гм. Да, точно. Его где-то в десятом году компашка малолетней шпаны и угробила. На всю Россию тогда Новокиневск прогремел. Трое парней и две девчонки его выследили, взяли бейсбольные биты и забили насмерть. Видел репортаж, как они нервно похихикивая, рассказывали, что просто хотели посмотреть, как человек умирает. А этот... Ну все равно же бесполезный...

— Сергей Семенович, разве нам обязательно нужно ссориться? — вздохнув, спросил я. — Это же вы редакцию вознамерились в тюрьму превратить, а не я. Я пока что ни одного вашего правила не нарушил. Хотя не сказал бы, что мне это нравится...

— Да что ты себе... — начал он раздуваться от возмущения, но как-то вдруг неожиданно сник. Пальцы его снова стали мять невидимую папиросу.

— Может мы все-таки как-нибудь договоримся? — спросил я.

Интересно, что именно превратило ЭсЭса в Жабыню? Увольнение Антонины и замена в поле произошла явно без какого-то моего вмешательства, значит сейчас его судьба стоит именно на тех рельсах, которые и приведут к плачевному результату с конфетными фантиками в бороде, выбитыми передними зубами и траченой молью солдатской ушанке — внешние признаки Жабыни, по которым его зрители ютуба и запомнили.

Взгляд ЭсЭса перестал тревожно бегать и снова стал неподвижным. Змеиным. И уперся в меня где-то на уровне лба. Вроде бы и в лицо смотрит, а поймать глаза не получается.

— Вы, Мельников, слишком много о себе возомнили, — холодным тоном обычного нашего ЭсЭса проговорил редактор. — Не в вашем положении мне ставить условия, ясно вам?

— Так я пока что и не ставил, — пожал плечами я. Черт, ну вот зачем я опять вспомнил будущее? Настроен был весело размазать ЭсЭса по стенке, пригрозить, что директору напишу докладную о том, что он, ЭсЭс, не соответствует занимаемой должности, потому что забыл упомянуть о своем лечении в психбольнице. Но пожалел, натурально, ведь. И упустил инициативу в разговоре. Как школьник, прямо. Этот вот самый Иван Мельников. Тот самый, каким выгляжу. Восторженный неопытный пацан.