Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Чернов Виктор Михайлович. Страница 75

   Корнилов не жалеет правительство. Он бьет прямиком в Керенского, с презрением говоря о людях, которые «думают, что могут с помощью слов командовать на поле боя, где царят смерть, измена, трусость и эгоизм». Он угрожает: «Либо революционное правительство покончит с этим безобразием, либо история неизбежно выведет вперед других людей». Кто же эти «другие люди»? Нетрудно догадаться: «Я, генерал Корнилов, посвятивший всю свою жизнь беззаветному служению отечеству, по собственной инициативе заявляю, что отечество гибнет». Тем самым он выдвигал свою кандидатуру на роль спасителя.

   Позже выяснилось, что эту телеграмму отредактировал Савинков. В первоначальном тексте содержалась «скрытая угроза в случае невыполнения Временным правительством предъявленного требования установить на Юго-западном фронте военную диктатуру». Получив согласие Корнилова на удаление этой фразы, Савинков заявил Керенскому, что он «поддерживает каждое слово» заявления генерала.

   Телеграмма от 11 июля была секретной, и Керенский смирился с ее содержанием, включая нелицеприятные высказывания о самом себе. Однако 12 июля она была опубликована в газете «Русское слово». Все пошло насмарку. Керенский пришел в бешенство. В ставке было назначено совещание командующих всеми фронтами, но Корнилову сообщили, что его присутствие не требуется.

   Казалось, что план Савинкова «поженить» Корнилова и Керенского и создать новый, чисто военный триумвират для решения судьбы революции с треском провалился. Однако на совещании произошло два недоразумения, которые пришли ему на выручку.

   Первое недоразумение, самое пустяковое, произошло между Керенским и Брусиловым. Вот как его описывает последний:

   «Нам сообщили, что министр прибудет в 14.30, но он приехал на час раньше, когда мы с начальником штаба готовили оперативные приказы. Приехать на станцию вовремя, чтобы приветствовать его, я уже не успевал. Ввиду срочности решавшихся вопросов мы решили никуда не ехать; генерал Лукомский посоветовал то же самое... Нашу работу прервал адъютант Керенского, передавший требование министра, чтобы мы с начальником штаба немедленно прибыли на станцию. В тот же день я услышал, что на станции Керенский кипятился и выходил из себя, говоря, что генералы совсем распустились, что с них следует снять стружку, что я сознательно игнорировал его, что он требует уважения к себе, что «бывших» встречали на станции в любую погоду и стояли там часами до самого конца... Все это было очень мелко и смешно, особенно на фоне трагической ситуации на фронте, которую я в то время обсуждал со своим начальником штаба».

   Этот эпизод так же описывают другие участники совещания Деникин, Лукомский и Алексеев. На следующий вечер Алексеев пришел к выводу, что «дни Брусилова сочтены», но он не догадывался, что «сочтены не дни, а часы Брусилова»⁷.

   Второе недоразумение произошло с генералом Корниловым. Его отсутствие на совещании из-за опалы превратилось в преимущество. Совещание было нервным, споры – острыми и бесплодными. Выступление Деникина было официальным предъявлением обвинения правительству, которое «втоптало русские знамена в грязь», и лично Керенскому, который должен был бы покаяться в случившемся, «если бы у него была совесть». Выговор, который Керенский устроил Рузскому, был резким и даже истеричным. Никаких конкретных выводов сформулировано не было. На этом фоне «девять пунктов» Корнилова казались чудом практичности. В одном пункте Корнилов, принципиальный враг комиссаров и комитетов, на сей раз, в полном согласии с Савинковым, выступил за создание института «корпусных комиссаров, без которых некому подписывать похоронки». В другом пункте он предлагал «немедленно провести тщательную и беспощадную чистку командного состава». Керенский, который только что вступил в острый конфликт с этим командным составом и выслушал множество нареканий на работу комиссаров и комитетов, на правительство и Советы, решил, что в ультиматуме Корнилова содержится «более широкий взгляд на вещи». Он жестоко ошибся: Корнилов всего лишь хотел скинуть на плечи комиссаров неприятную обязанность рассылать извещения о смерти, а под чисткой командного состава имел в виду избавление от «оппортунистов» и их замену непримиримыми консерваторами.

   Колеса истории завертелись. По дороге из ставки в Петроград в личном поезде Керенского состоялась беседа Керенского и Терещенко со специально приглашенными Савинковым и Филоненко, в ходе которой обсуждались меры «по спасению армии и страны». Было решено убрать из правительства левых министров Чернова и Скобелева и заменить «слабого» Брусилова. Савинков свидетельствует: «Керенский прямо спросил меня, кто может заменить последнего. Я назвал Корнилова. Генерал Корнилов был назначен главнокомандующим». Продвигавших его кандидатуру тоже не забыли: Савинков стал военным министром, а беспринципного авантюриста Филоненко, «второе я» последнего, сделали верховным комиссаром ставки.

   В тот момент Керенский и не подозревал, что меняет «кукушку на ястреба». Но ястреб быстро показал свои когти. В ответ на свое назначение Корнилов телеграфировал: «Как солдат, обязанный соблюдать воинскую дисциплину, я принимаю назначение, но как главнокомандующий сообщаю, что принимаю это назначение на следующих условиях: 1) я несу ответственность перед моей совестью и всем народом; 2) никто не будет вмешиваться ни в мои оперативные приказы, ни в назначения высшего командного состава». Кроме того, Корнилов требовал использования в тылу всех карательных мер, применяемых на фронте, и (самое главное) выполнения «программы из девяти пунктов», которую он представил «военному совету».

   Даже такой убежденный сторонник Корнилова, как генерал Деникин, только пожимал плечами, говоря об «очень оригинальном с точки зрения конституции взгляде на роль главнокомандующего вплоть до Учредительного собрания», выраженном Корниловым в крылатой фразе об «ответственности перед моей совестью и моим народом». Но точка зрения конституции волновала Корнилова меньше всего на свете; он претендовал на диктаторскую власть во всех военных делах. Керенский и сам довольно любопытно определил свои обязанности в первом приказе, изданном от имени военного министра: «Принимая в свои руки военную власть страны, я заявляю, что отечество в опасности... Я не буду принимать прошений об отставке, продиктованных желанием избежать ответственности». Таким образом, Корнилов частично вступал в завуалированную полемику с Керенским, а частично пародировал высказывания последнего. Савинков говорит, что он снова успокоил Керенского, заверив его, что этот новый бунтарский документ подсунули Корнилову какие-то интриганы, что генерал подписал его по беспечности и что беспокоиться не о чем. «Тогда мне даже понравилась мстительность Корнилова, – позже признавался Керенский. – Я продвигал его упорно, несмотря на сопротивление высшего командования и враждебность левых групп». Керенского не волновало, что он назначил Корнилова главнокомандующим, «несмотря на мнение военных авторитетов»⁸. В этом весь Керенский; он всегда считал себя «сверхавторитетом».

   Однако на этом сложности не кончились. Назначив Корнилова главнокомандующим, Керенский одновременно назначил его преемником на посту командующего Юго-западным фронтом генерала Черемисова. Но Корнилов был абсолютно серьезен, когда требовал единоличного права назначения на высшие командные должности. Он отказался признавать Черемисова и поставил на этот пост генерала Балуева. Два человека, назначенных разными властями, должны были неминуемо столкнуться между собой. Что делать? Дуумвират в лице Савинкова и Филоненко взялся за работу. Как верховный комиссар, Филоненко позвонил Черемисову по телефону: исправить ситуацию может только «добровольное» заявление Черемисова, что он может принять назначение только от Корнилова. Изумленный генерал ответил, что он служит не лично Корнилову или кому-то другому, а России и что приказы Временного правительства не могут отменить закулисные интриги каких-то «зловещих сил». «Можете включить в эти «зловещие силы и Савинкова с Филоненко», – иронически ответил верховный комиссар ставки и повесил трубку.