Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Чернов Виктор Михайлович. Страница 83

   Согласно Львову, услышав о «бойне», грозящей Советам, Керенский воскликнул: «Отлично!», вскочил и потер руки. Он также не возражал против расширения правительства за счет правых и замены «советских социалистов» теми, кого он называл «социалистами сильного правительства». Это убедило Львова, что Керенский поручает ему ведение переговоров с правыми элементами, которых следует привлечь в правительство. Но позже Керенский прямо сказал, что «не давал Львову никаких поручений и никакой власти». Тем не менее Львов поспешил в ставку. Он заверил Корнилова, что Керенский не цепляется за власть, что он не против реорганизации правительства за счет включения в него «всех элементов общества». Львов, в голове которого кружился вихрь идей и планов, рекомендовал одновременно и расширить правительство, и сузить его, создать широкую коалицию и узкую «директорию», установить военную диктатуру – конечно, во главе с Корниловым – и снова возвращался к идее объединения власти главнокомандующего с властью главы правительства. Корнилов сказал, что он больше не доверяет ни Керенскому, ни Савинкову, но согласен оставить за последними посты министра юстиции и военного министра. Наконец Львов и Корнилов сошлись на том, что в Петрограде будет объявлено военное положение, как предлагал Савинков; кроме того, правительство по собственному желанию подаст в отставку; текущими делами в Петрограде будет заниматься коллегия заместителей министров, а Керенский и Савинков прибудут в ставку. Там Корнилов получит от них всю полноту гражданской и военной власти и создаст новое правительство с их участием. После соглашения с Савинковым Корнилов считал, что Керенский хочет сделать еще один шаг к выполнению собственной программы Корнилова, и не сомневался, что он ведет переговоры с действительным представителем Керенского. Однако для Керенского Львов был всего лишь нечаянным лазутчиком, которого можно было использовать для раскрытия секретов противника.

   Львов возвращается к Керенскому. На этот раз он признается, что «реальной силой», от которой он привез конкретные предложения, является главнокомандующий. Керенский настороже. Львов выкладывает ему все, что знает: Корнилов приглашает Керенского в ставку – единственное место, где может гарантировать ему безопасность (хотя, как признавался Завойко, сторонники Корнилова хотели принести Керенского в жертву «народному гневу» офицеров). Керенский чувствует, что на кону стоит его голова. Он напуган и одновременно глубоко оскорблен тем, что при Корнилове ему хотят поручить незначительную должность министра юстиции. Он превращается в Ната Пинкертона и устраивает ловушку своему обожателю: он делает вид, что согласился, и заставляет Львова все рассказать снова в присутствии спрятавшегося свидетеля. Когда Львов в порыве энтузиазма достает «документ» с записанными предложениями Корнилова, Керенский дает сигнал, и Львова арестовывают. Затем Керенский пытается получить от Корнилова прямое доказательство вины. Он звонит ему по прямому проводу и представляется Львовым. Не повторяя утверждений Львова, он требует от Корнилова подтверждения всех его предложений. После этого он снова разыгрывает комедию, уже говоря от своего лица и притворяясь, что хочет идти с Корниловым до последнего. Паук премьер сплетает свою сеть, и большая оса, главнокомандующий, летит прямо в нее.

   Но осе едва не удалось разорвать паутину.

   В последующие дни настроение в Петрограде и ставке царило совершенно разное. Корнилов понимал, что первый шаг – самый трудный. Приехав в ставку, Савинков и Керенский сожгли бы за собой мосты. Трудности, трения и компромиссы внутри планировавшейся «директории» были неизбежны. Но переход от директории к диктатуре был намного легче, чем переход от коалиционного полусоветского правительства к директории, контролируемой ставкой. После окончательного решения в пользу директории Корнилов конфиденциально сообщил Добринскому: «Я по-прежнему собираюсь стать военным диктатором, но никто не должен знать об этом раньше времени».

   В Петрограде все было по-другому. Для Временного правительства доклад Керенского об ультиматуме Корнилова и наступлении 3-го кавалерийского корпуса Крымова на Петроград стал взрывом бомбы. К тому времени от правительства остались рожки да ножки. Кокошкин и его друзья вышли из него, потому что не могли действовать против Корнилова. Чернов ушел в отставку, потому что теперь, когда ветер приподнял край занавеса, скрывавшего от левого крыла правительства длинную историю подозрительных заговоров, сделок и соглашений между Керенским, Корниловым и Савинковым, ему было бы трудно вместе с Керенским бороться против Корнилова.

   В величайшей спешке, без соответствующего коллегиального решения, без соблюдения формальностей Корнилову была послана телеграмма, снимавшая его с должности главнокомандующего. Ее отправили не от имени правительства и даже не от имени премьера, без титула подписавшего, без номера и обычного адреса «Главковерху, Ставка». Она напоминала частную телеграмму, была подписана «Керенский» и адресована «генералу Корнилову, Могилев».

   Корнилов отказался сложить с себя полномочия, а начальник штаба генерал Лукомский, которому эти полномочия должны были перейти по уставу, не принял их. Керенский приказал командующему Северным фронтом генералу Клембовскому остановить эшелоны с отрядами генерала Крымова. Ответ гласил, что у генерала нет таких полномочий, поскольку эти части относятся к стратегическому резерву главнокомандующего. Тогда Керенский назначил Клембовского главнокомандующим; Клембовский отказался. Все остальные командующие фронтами телеграфировали, что отставка Корнилова будет роковой для армии и России; он должен оставаться главковерхом независимо от политических осложнений.

   Эшелоны с отрядами генерала Крымова приближались к столице. Им навстречу спешно выслали части петроградского гарнизона. Солдаты и офицеры были ошеломлены случившимся; они относились к борьбе между Керенским и Корниловым как к семейной ссоре, которая им безразлична и не стоит того, чтобы проливать из-за нее кровь.

   Дублер Савинкова Филоненко, по пути из ставки в Петроград проехавший этот импровизированный «антикорниловский фронт», позже саркастически говорил: «Поведение петроградских частей было ниже всякой критики». Мнение генерала Верховского, высказанное впоследствии, было не лучше: «Во время корниловского мятежа одна кавалерийская дивизия или полк тяжелой артиллерии могли бы разогнать весь Петроградский гарнизон».

   После выхода из правительства Керенского Чернов взял с собой офицера генерального штаба Бойера и бывшего волонтера французской армии Каллистова и отправился на передовую. Вернувшись оттуда, он доложил Центральному исполнительному комитету, что против отрядов, наступающих со стороны фронта, были выдвинуты пехотные части без передовых конных разъездов, не имеющие между собой никакой связи. Солдаты жаловались на отсутствие пулеметов и до смешного скудный боезапас. Части расположились на пересеченной местности, где пехота могла легко обороняться против кавалерии с помощью самых элементарных полевых укреплений; однако по каким-то непонятным причинам у них не было ни лопат, ни колючей проволоки, ни саперов. Согласно полученным приказам, при приближении врага они должны были отступить с пересеченной местности, трудной для действий кавалерии, на равнину перед Петроградом и стать идеальной мишенью для артиллерии Корнилова, которая могла бы накрыть их огнем с холмов и лесистых возвышенностей. Это дало бы корниловской кавалерии полную возможность гнать беспорядочно отступающие правительственные части перед собой и ворваться в город на их плечах. Все это напоминало план не обороны Петрограда, а его как можно более безболезненной сдачи мятежному генералу. Совет направил специальную делегацию в военное министерство, где Савинков с ледяной вежливостью ответил Войтинскому, Чернову и другим: «Не извольте беспокоиться, до вооруженного столкновения не дойдет, все закончится мирно».