Слава - Кертис Джек. Страница 80

– Какую же?

– Ну как тебе объяснить? На простом языке она означает «Сообщать истинное количество денег на всех счетах, кроме этого; сообщать, что на этом счету лежит один доллар». – Она нажала кнопку в подлокотнике и откинулась в кресле назад. – Я опустошила счет.

– На сколько?

– Точно не знаю. Думаю, что на миллионы. Все, что внесли друзья Чедвика. Весь фонд «Нимрод». – Она сонно улыбнулась. – Сегодня он есть, а завтра его нет.

– Куда ты послала эти деньги?

– В никуда. Это не деньги, это просто цифры. Я заставила их исчезнуть. – Она прикрыла глаза, потом открыла и закрыла опять. – Разве наука – не чудо?

Чедвик ничего не знал об однодолларовом счете, потому что ему не пришло в голову осведомиться о состоянии фонда «Нимрод». Его больше не интересовал ни фонд, ни его вкладчики. Он почти забыл о Волкове, о «Лос Либертадорес» и о Стейнере. Он думал только о себе и о том, что с ним произошло.

Босс провел всю ночь и половину следующего дня в своей квартире на последнем этаже. Он знал, что там его никто не побеспокоит и дела некоторое время будут идти своим чередом. Хотя и недолго. Он знал это.

Всю ночь напролет городские огни горели, точно сигналящие друг другу маяки на холмах; Потом появилась темная предрассветная синева. Чедвик продолжал сидеть, сложив руки на коленях и прислушиваясь к биению своего сердца. Перед ним стоял полупустой стакан с бренди, но он к нему не притрагивался. Некоторое время его мозг судорожно искал выход – так пойманное животное мечется по клетке и нервно втягивает носом воздух за ее прутьями. Потом он успокоился, будто забившись в самый темный угол клетки.

Светало. Темно-жемчужное небо окрасилось сначала в бледно-желтый цвет примулы, потом первые лучи солнца посеребрили пики небоскребов. На улицах остатки ночной жизни тонули в первых волнах жизни дневной. Мусорные грузовики, тоненькие ручейки машин, заступающие на смену рабочие отелей, люди, которые проснулись полчаса назад, и люди, которые только еще собирались ложиться сдать. В воздухе появилось ощущение свежести, которое, впрочем, почти сразу пропало.

Чедвик сидел спокойно и неподвижно, а на заполнявшихся людьми и машинами улицах нарастал шум, успехи и поражения минувшего дня обретали конкретную форму. Начинавшийся день был похож на предыдущий: жаркий, без малейшего ветерка. К полудню тепловая вспышка почти испепелила город. Улицы пылали жаром.

Четверо мужчин вошли в аптеку на Третьей авеню, согнали покупателей и персонал в заднюю комнату, изнасиловали двух женщин и забрали всю наличность. В вест-сайдской квартире подросток, которого часто бил отец, улучил момент, когда тот лежал пьяный в постели, и ударил его ножом. Город входил в обычный ритм жизни.

Из квартиры Чедвик поднялся по винтовой лестнице в зимний сад на крыше: огромные терракотовые кадки с цветущими растениями, телескоп, защищенные от непогоды столы и стулья. Он подошел к парапету и глянул вниз. Машины, автобусы, люди двигались беспорядочно, как персонажи компьютерной игры, которыми управляет программа, предоставляющая каждому игроку определенный шанс.

Он устремил взгляд на башни и небоскребы, на невидимые и неразрывные сети власти. Там, внизу, находилась жизнь, которую он больше не понимал. Нужны образы, формы, модели – да, модели поведения людей, модели событий, приливов и отливов, которыми надо управлять сверху. Сила всегда, исходит сверху. Нерон, глядящий с холма на Рим. Блеск ножа ацтекского жреца, приносящего жертву на верху пирамиды; бесшумные взрывные волны от попадающих в цель бомб, распускающиеся точно цветок. В тронутых золотом окнах он увидел перед собой великие империи – Ниневию и Фивы. Он увидел горящий Карфаген.

Солнце, растекшееся по обширным стеклянным поверхностям, ослепило его. Босс стоял, возвышаясь над миром, и ему в голову пришло воспоминание об одном дне из его детства: жаркий, похожий на сегодняшний день, он идет за руку с матерью от низкого заборчика к церковной двери и видит склоненную над аналоем голову священника.

Повергни себя... все царства мира и всю славу их... все это я дам тебе...

Чедвик улыбнулся этому воспоминанию. Он пожалел, что оставил в живых Дикона, но теперь уже ничего нельзя было поделать. У него появилось какое-то странное ощущение, которое он даже не смог сначала выделить из других. Потом он понял, что ему захотелось есть. Он уловил аромат кофе, будто принесенный ветерком, ощутил во рту вкус яиц и сдобных булочек.

Он сделал шаг вперед и оказался у самых перил. Он перешагнул их и уперся пятками во внешний скат парапета, держась рукой за невысокую решетку позади себя. Заполненная людьми и машинами улица, казалось, рванулась ему навстречу. Ее неумолчный гул показался ему чуть слышным. Так шумит море в пустой раковине моллюска.

Его пальцы разжались, и он упал.

Падать было так высоко, что он ощутил свободный полет. Он уже не надеялся долететь до земли. Снова и снова он переворачивался в воздухе, пролетая сквозь золотистое свечение и отражаясь в бесконечных зеркалах закрытых от солнца окон. Казалось, он падал бы вечно, если бы сине-голубой, мерцающий на высоких зданиях свет не поглотил его навсегда.

Глава 47

Это было похоже на бурный разлив реки. Партизаны пробились к столице, подавляя и сметая сопротивление противника. Теперь их силы разлились, словно вода в дельте, и заняли всю территорию, сдерживаемые там и сям локальными арьергардными боями, которые прекращались, возникали снова и опять затухали. «Это займет дней десять», – сказал в свое время Чедвику Стейнер. На деле все происходило гораздо быстрее.

Генерал путешествовал налегке. Шесть чемоданов уже были погружены в его лимузин. В четырех лежали его веши, в двух остальных – миллион долларов наличными. Это была плата за проезд, сопоставимая с содержимым его номерного счета в цюрихском банке. Остальной багаж он отправил еще два дня назад – картины, золотые статуэтки, несколько безделушек Фаберже. Теперь на стенах президентского дворца, в тех местах, где раньше висели полотна, остались темные, невыцветшие прямоугольники.

Был час ночи. На окраине города вспыхивали зарницы минометного огня и короткие белые следы трассирующих пуль, которые, казалось, удлинялись и ускорялись при приближении к цели. Обстрел не прекращался, ни на минуту. Глухие низкие орудийные звуки выстрелов перекрывались сухим треском автоматных очередей. Где-то невдалеке просвистели мины, от их разрывов задрожали стекла и загорелись дома в южной части городского сквера. Любовница генерала завизжала от страха и отпрыгнула в сторону, покачнувшись на высоких каблуках. Генерал складывал бумаги в «дипломат». Он засмеялся и ободряюще похлопал девушку по руке, потом продолжил свое занятие с удвоенной скоростью.

Вскоре, после того как его любовница погибла в церкви, генерал заскучал по маленьким радостям женского общества. Новая девушка не только умела все это делать, но и занималась этим охотно и с видимым удовольствием. Иногда у генерала создавалось впечатление, что с ним его прежняя любовница. Она семенила сбоку от него по длинному коридору, ведущему во двор. Ее тяжелые груди раскачивались, когда она, отстав, пыталась догнать генерала; ее глаза были широко раскрыты от страха. В шелковом платье и модных туфлях она выглядела так, словно собралась на прием в саду. Девушка цокала каблуками по выложенному плитками полу и часто спотыкалась, пока наконец не взяла генерала под руку. Причиной ее неловкого поведения был страх.

Эскорт состоял из четырех машин: два джипа спереди лимузина, два – сзади. Они проехали на юг восемь миль, все больше и больше удаляясь от полыхающего зарницами неба и оглушительных разрывов. На одном конце взлетной полосы в мертвенно-белых галогеновых лучах прожектора стоял готовый к взлету самолет. Пока перегружали чемоданы, генерал стоял возле входного люка. При таком освещении его лицо казалось бледным как мел.