Банджо - Кертис (i) Джек. Страница 11

Улица, на которой стояла гостиница, была пустынной, на площади Гэс тоже не обнаружил толпы возмущенных граждан. Гроувер Дарби сидел на своем тяжелом деревянном стуле перед полицейским участком, который служил также и тюрьмой. Он притворялся, что спит.

Номер, где жил Лу, находился на первом этаже гостиницы, рядом с фойе. Когда Гэс постучал, дверь открыл доктор Винкельман. В комнате было так тихо и лицо у врача было таким мрачным, что у Гэса невольно вырвалось:

— Он еще... жив?

— Можешь взглянуть на него, — сказал врач и повернулся к кровати.

Лу лежал в забытьи, невидящий глаз приоткрыт, верхняя часть головы обмотана толстым слоем бинтов.

— Я ему сделал успокоительный укол, — продолжал врач. — Когда он упал, он сильно разбил себе голову. Потерял много крови, но он так часто и много терял своей крови, что еще немного потерянной крови для него уже не имеет значения.

Гэс смотрел на Лу с болью в сердце. Как все нелепо, как все нелепо! Как жаль, что Лу сейчас не встанет и не скажет: “Что, беспокоитесь о потере рабочих рук?”

— Он ничего не слышит, Гэс. Раз ты приехал один, мне придется, наверное, поговорить с тобой.

Гэс повернулся к врачу — он боялся того, что тот скажет.

— Здесь должен был бы присутствовать твой отец, а не ты. Не по-Божьи это как-то.

— Он ни за что не придет сюда.

— Я знаю. А сколько лет тебе, девятнадцать?

— Восемнадцать.

— Можешь, кстати, рассказать своему отцу, что Лютера в городе никто все это время не видел, разве что, может быть, миссис Ларсен. Сегодня он появился на улицах чуть ли не в первый раз.

— Да, сэр, я знаю. Он все время говорил, что чувствует себя прекрасно и что ему становится все лучше.

— Видишь ли, я думаю, армейские врачи сообразили, что он умрет в госпитале, вот и постарались от него побыстрее избавиться и отправили домой. Чтоб поменьше было беспокойства — бумажки там всякие не нужно оформлять. Должен сказать тебе, что мне еще не встречались люди, у которых в организме было бы столько неполадок. Сегодня утром он упал потому, что у него невероятно низкое давление — удивительно, как у него вообще не началась гангрена пальцев рук и ног! К тому же его легкие не в состоянии снабжать кровь достаточным количеством кислорода. Он жив только благодаря своей молодости. В таком возрасте организм никак не хочет умирать, как бы ни тяжело было жить.

— Вы хотите сказать, что губит его вовсе не виски?

— Виски здесь ни при чем. Может быть, виски — это единственный продукт, который может принимать его организм. А сегодня утром он не пил — я абсолютно уверен в этом. Он упал просто потому, что ему не достало сил держаться на ногах.

— Ну и что теперь делать?

— Можно заказать инвалидную коляску, но поверь мне, купить ее — выбросить деньги на ветер. А деньги ваш отец зарабатывает большим потом. Вам бы лучше начинать подготовку к похоронам.

— Вы что, отказываетесь помогать ему потому, что он безнадежен? — воскликнул Гэс гневно. — Вы даже не пытаетесь его как-то лечить!

— Я тебе объясняю, сынок, что он был безнадежен уже тогда, когда уезжал из Франции. Сюда, в западный Канзас, он добрался лишь благодаря своей молодости, чувству юмора и еще виски. Ну и, наверное, ему хотелось сюда вернуться. И вовсе я не отказываюсь помогать ему как могу. Я могу давать ему всякие таблетки, даже поднять немного давление, но легкие и почки уже почти совсем не работают. И рассказываю я это тебе только потому, что считаю — твоему отцу надо знать, что его сын может умереть со дня на день.

— Я знал, что от него остались лишь кожа да кости, но он все улыбался, шутил, говорил, что по-прежнему бегает за девочками.

Когда Гэс поворачивался, чтобы снова подойти к Лу, он услышал голос Мартина, доносящийся с улицы:

— Доктор! Доктор Винкельман! Вы здесь?

И Гэс каким-то образом сразу догадался, что произошло, почему это произошло, и кто виноват в том, что произошло.

— Доктор, это Мартин, мой брат, — сказал Гэс. — У нас на ферме что-то случилось!

Доктор схватил свой чемоданчик, и они вышли из номера Лютера. В это время в фойе ворвался Мартин. У него был полубезумный вид, но глаза оставались проницательными и колючими.

Он сразу рассказал, что произошло.

— Несчастье с папой! Его затянуло в культиватор. Он не смог сдержать лошадей... — Мартин посмотрел на Гэса и сказал так, будто зачитывал обвинительный акт в суде: — Тызапрягал этих лошадей.

— Я поеду на машине, — сказал врач. — Но вы мне покажете дорогу.

Машина “Форд” модели “Т” производила намного больше шума, чем коляска Мартина, но ехала немного быстрее.

— А что с лошадьми? — спросил Гэс, когда они с грохотом, на полной скорости, выезжали из города. Люди на улицах смотрели им вслед, чувствуя, что произошло несчастье, что спешка неспроста.

— Я обрезал поводья. Они тут же умчались к черту. Может, они уже в Монтане.

— Он был жив, когда ты отправился в город? — прокричал доктор. Он склонялся над большим деревянным рулем, не отрывая глаз от дороги и выжимая полный газ.

— Жив. Он кричал, — сказал Мартин, — ну, как вот верещат кабаны, когда их подстрелят в брюхо.

Они мчались по гравиевой дороге, прыгая по ухабам и выбоинам, притормаживая на крутых поворотах, а потом, с прежней скоростью, снова устремляясь вперед. Они проехали новоприобретенные участки Гилпинов, пронеслись мимо всего этого приумножения, оставили позади большой дом центральной фермы.

Выбрав относительно ровное место, доктор на небольшой скорости съехал с дороги, перебрался через канаву, отделявшую дорогу от поля, и выехал на поле. Здесь он снова прибавил газу. Когда он увидел, куда именно ему нужно ехать, то еще прибавил скорости. И черная машина с высокими колесами помчалась сквозь зеленую кукурузу, потом по грядкам. Подъехав к культиватору, который стоял недалеко от ореховой рощицы, доктор резко затормозил, остановил машину, и, не открывая дверцы, перепрыгнул через нее и соскочил на землю. На стальных зубьях культиватора висел человек.

Глаза отца сделались серо-зелеными, как у зверя, попавшего в ловушку; челюсть была упрямо выставлена вперед, будто он и сейчас не хотел признать поражения, не допускал мысли, что сталь может пронзить его внутренности.

— Не двигайтесь, мистер Гилпин, — спокойно сказал врач, доставая из чемоданчика шприц. Наполняя его, он так же спокойно сказал сыновьям: — Может, вы попросите у него благословения, пока еще есть время?

— Да, сэр. — Гэс первый бросился к отцу, наверное, подгоняемый странным чувством вины, которое наполнило его глаза слезами. — Папа, папа, извините меня, извините, что я вот так уехал, извините, что из-за меня вы!..

А Мартин спросил:

— Папа, а что мне сейчас нужно сделать?

— Боже, я еще не готов, — простонал отец, когда врач наклонился к нему, чтобы сделать укол.

— Наверное, никто никогда не готов к такому, — мягко сказал врач. — Вы хотите что-нибудь сказать своим сыновьям?

— Будьте достойными людьми, ребята, не позорьте моего имени, заботьтесь о матери. С гордостью носите фамилию Гилпин... — Он стал говорить что-то несвязное, голос срывался на рыдание. Потом снова произнес четко: — Заботьтесь о матери, о сестре, молитесь, когда положено, и работайте, работайте без передышки, все должно давать доход, приумножение.

Опиум наконец подействовал: у отца отвалилась челюсть, глаза затуманились, речь стала совершенно бессвязной. И, наконец, голос стих, как иногда неожиданно стихает в прерии ветер, гонявший пыль.

— Он умер? — спросил Мартин.

Доктор Винкельман взял старика за запястье, стал нащупывать пульс. Потом, после долгого молчания, кивнул головой.

— А какой это укол вы ему сделали? — спросил Мартин холодным и подозрительным голосом.

— Болеутоляющий. Я хотел, чтобы он не мучился так сильно. Я думал, и вы хотели, чтобы я сделал именно это. Но если вы недовольны, если вас что-то беспокоит, можете мне не платить за услуги.

— Подождите, подождите, — сказал Гэс сквозь слезы. — Не сердитесь, доктор Винкельман. Что нам теперь делать?