Аламейк: Стрела Судьбы (СИ) - Саммерс Анабелла. Страница 46

Возможно, мне стало мерещиться, но буран в лесу потихоньку стихал. Из-за перепадов высоты почвы, сугробов здесь было меньше, чем на поле, и нового снега на одежду я не подцепила. Когда мы прошли Веланову хижину, я с облегчением вздохнула, но из горла вырвалось только страшное сиплое кряхтение.

– Куда? – Крикнул Скала, и мне показалось, что и его голос я слышу чётче. Чужак подтолкнул меня со спины и ответил вместо меня.

– Теперь направо. Ид…иди направо к широкой дорожке. Там справа будут два густа, в кон..конце дороги пелена тумана. – Голос Чужака страшно дрожал, но я была рада, что он помнит, где мы вышли. Я бы не смогла промолвить и звука.

Буйная Брена не переставала колотить Скалу руками по спине, и это меня позабавило: для него такие тумаки, всё равно, что удары игрушечного молоточка. Ноги меня уже совсем не слушались, коже стало даже жарко от адского пламени льда. Я надеялась, что Чужак заберёт Брену, а Скале удастся отнести меня в дом. И всё бы закончилось. Этот ужас бы закончился навсегда. Остался бы только ночным кошмаром, мучающим меня до самой смерти.

До самой смерти.

А что, если вот она? Смерть во льду?

– Это здесь?

– Да. – Выкрикнул Чужак и остановился. Я тоже остановилась, на автомате. Единственное, что я хотела, это чтобы этот кошмар быстрее кончился.

– Что теперь? Ау! Люди! Я принёс гадюку!

– Да как ты смеешь! – Не унималась Брена. Ей, видимо, было теплее и удобнее всего.

– Поставь…Поставь её на землю. Мы войдём вместе. Если так будет нужно – я отвечу за содеянное. – Я обернулась и в последний раз посмотрела Чужаку в лицо. Метель успокоилась, ко мне вернулось зрение, и я постаралась запомнить его лицо. Две голубые льдинки, затерянные во льдах. Ровная кожа, крепкий подбородок, прямой нос, неуверенная улыбка с поджатыми бледными губами.

– С-спасибо. – Прошептала я в последний раз и вжалась всем телом в утопающий под моим весом хрустящий снег. Я падала вниз на метры, на километры, в настоящую бесконечность, проваливаясь, тонула в ледяной безмятежной глади. Снег заполнил всю меня, сквозь ноздри, рот и уши он проник внутрь, став всем моим естеством, став мной, а я, в свою очередь, снегом. Он дарил мне тепло, обжигал, облобызал каждый волосок на моей голове, каждую ресничку, покрыл коркой льда мою несчастную старую одежду, навсегда, похоронив меня под трагичной землёй моего настрадавшегося поселения. Моя хроника, то, во что я постаралась вложить частичку своей души, превратилась в тончайший ледяной пергамент с размытыми очертаниями былых букв.

Все мои внутренние органы превратились в айсберги, кровь застыла и больше не курсировала по венам. Сердце, бившееся раньше без остановки почти восемнадцать лет, с траурным видом испустило свой последний вздох. Один лишь только мозг не поддавался чарам владычицы льдов, он позволял мне думать, вспоминать лица тех, кого я оставила в мире живых, дышащих, тёплых.

Но и он вскоре навсегда застыл. Вместе со всеми воспоминаниями: со счастливыми моментами, с невероятными пейзажами, ароматами вкусной еды, звуками самодельных музыкальных инструментов и обещаниями, данными самой себе давно и недавно.

Тишина. Она звучит так мелодично, так по-чародейски. Я остаюсь упокоенной под толщей льда вечно служить покою и безмятежности.

– Алатея! Ти! Теа!

Наверное, мой мозг ещё не до конца отключился. С чего я вдруг слышу голоса из прошлого? Какая глупая злая шутка!

– Ти, вставай! Вставай же, давай!

Кто-то просит меня встать? Но разве я могу? Здесь так уютно, в этой благой необыкновенной пустоши… Я везде и нигде. Кто я? У меня было имя? У меня была жизнь?

– Теа, открой глаза! Ну же! Алатея!

Это меня зовут? Меня раньше звали Алатея? Какое причудливое имя. Интересно, что оно означает. Стойте. Где же лёд? Я что-то слышу. Я слышу голоса. И чем-то пахнет… Это запах трав и жжёных поленьев…

Владычица льда отступила. Она отпустила меня. Точнее, с презрением изгнала из своих владений. Я летела обратно – наверх, к поверхности земли, к теплу и жизни, туда, где меня ждали. Снег трусливо отступал, бросил меня, оставил на произвол судьбы. Он обжёг меня на прощание, чтобы растаять и превратиться в талую воду, в лужу давних слёз. Я восстала из заморозившего цветы моей юности зла, воскресла из некогда счастливой земли моего родственного народа. Моя хроника сбросила ледяной панцирь и стала воспоминанием – мокрой насквозь тряпочкой, но свободной от злой магии.

Все мои внутренние органы оттаяли, айсберги разбились в дребезги, выплёскивая наружу горячую кровь, словно гончую, стремящуюся гонять по венам. Сердце, почувствовавшее зарождение новой жизни забилось с силой бегущей от хищника добычи, давшей ответный бой. В мозгу, от которого также отступили чары владычицы льдов, снова появились духи воспоминаний: грустных моментов, неистового смеха, задушевных ночных разговоров и отчаянных прыжков со стогов сена.

Шум. Он мешает, раздражает, побуждает к действию. Я забываю о покое, мне хочется ответить, хочется, чтобы эта какофония прекратилась, остановила свои попытки разрушить мой ледяной покой и гипнотизирующую безмятежность.

Я чувствую резкий запах, доселе мне неизвестный. Запах химии, запах лекарств, запах страха.

Я делаю свой первый вздох, первый вздох новой жизни. Тёплый, почти горячий воздух вливается внутрь через ноздри, наполняет меня живительной силой чужеродного, мистического мира. Одновременно с этим я начинаю чётко слышать голоса и звуки вокруг, не как раньше, словно зажеванную ленту старой магнитофонной кассеты, а так, будто я стала эпицентром звука, главным слушателем радиоволны.

Тяжёлые, налитые свинцом веки не желают подниматься, не повинуются мне так, как я повиновалась когда-то льду. Мне следовало бы поучиться у них сопротивляемости, но я уже давно потеряла сноровку, если она когда-то у меня и была. В этом местевне времения чувствую себя обмякшей плотью, ничего из себя не представляющей размокшей от суточного дождя газетной вырезкой с несколькими уже нечитабельными буквами… Т – Е – А.

6

– Теа, вставай! Очнись же, дочка!

Я ощущаю покалывание в чём-то, что когда-то было моими конечностями. Чувствительность по ихоньку возвращается к кончикам пальцев. Кто-то крепко сжимает мои бесчувственные ладони, кто-то…

Я вдыхаю новый энигматический воздух полной грудью, в ту же секунду открываю глаза и судорожно кашляю, не имея никакой возможности остановиться. Глаза не различают совершенно ничего, кроме ослепляющих белых полос.

– Держи, выпей! – Слышится страшно знакомый голос, и я различаю во всём этом свете какой-то тёмный объект.

– Что… что… – Только и получается вымолвить у меня сквозь приступ кашля. Вдруг это яд? Или какое-то неизвестное мне лекарство, с сотней побочных эффектов? – Это обычная вода, пей же!

Я большими глотками опустошаю стакан, первый раз прикасаясь к предмету этого мира. Он немного шершавый на ощупь, но очень лёгкий. Какая-то порода дерева? Странно, ведь я и сама была деревом, совсем недавно, или давно…

Белые полосы сменяются размытыми очертаниями, я лежу на какой-то мягкой подстилке на полу… Кашель отступает, но сразу же на меня накидывается новая неожиданность.

– Теа, ты меня так напугала! Ты такая глупая! Глупая! У-у-у-у-жас! – Выл мне прямо в ухо всхлипывающий детский голос, а его обладатель двумя руками обвил мою шею, не давая пошевелиться. Руки всё ещё меня не слушались, и ответить на объятия я не могла. Что-то тёплое и мокрое коснулось моей левой ладони, словно влажная кисть художника, словно папина щётка для бритья...

– Ти… Тигра. Прости.

– Никогда тебя не прощу! Слышишь? – Плакал брат не ослабляя хватки.

– Давай же, Тигра, пойдём. Сестре надо отдохнуть.

– Но…я ей не всё рассказал!

Я сильно потёрла оттаявшими ладонями, словно запотевшие глаза, и через какое-то время уже могла разглядеть лица, усевшихся рядом со мной людей. Растрёпанная кудрявая шевелюра отца казалась была путаннее, чем когда-либо. Мамины глаза на осунувшемся лице с острыми скулами опухли от непрекращающихся слёз. Лицо не так давно знакомой мне Марии, как обычно, совершенно ничего не выражало, а лицо стоящего чуть поодаль Капитана Тиона…