Бродяги Дхармы - Керуак Джек. Страница 31

Джефи напек отличных гречневых блинов, к блинам у нас был сироп и немного масла. Я спросил, что означает его песнь «гоччами».

– Это распевают перед едой в японских буддистских монастырях. Значит: «Буддам саранам гоччами» – нахожу прибежище в Будде; «сангхам» – нахожу прибежище в церкви, и «дхаммам» – в Дхарме, в истине. Завтра приготовим на завтрак «сламгальон» – «кутерьму всмятку», это знаешь чего? Яичница с картошкой, вот и все.

– Пища лесорубов?

– Забудь это слово – «лесорубы», это по-вашему, по-восточному, а по-нашему – логгеры. Давай доедай блины, пошли вниз, покажу тебе, как обращаться с двусторонним топором. – Он вынул топор, наточил его и показал мне, как это делается. – И никогда не коли прямо на земле, попадешь на камень и затупишь, всегда надо подкладывать бревно.

Возвращаясь из уборной и желая удивить Джефи дзенской штучкой, я забросил в окно рулон туалетной бумаги – и с самурайским воинственным кличем выскочил он на подоконник в трусах и бутсах, с кинжалом в руке, да как прыгнет на пятнадцать футов вниз, в заваленный бревнами двор! С ума сойти. В прекрасном настроении спустились мы с холма. Все распиленные бревна были более или менее треснуты; вставляешь в трещину тяжелый железный клин, потом заносишь над головой пятифунтовую кувалду, чуть отступив, чтоб не попасть себе по ногам, хрясь со всей силы по клину – и бревно пополам. Потом ставишь по половинке на опорное бревно, и тут уже в ход идет двусторонний топор, длинный, красивый, острый, как бритва, крак! – и четвертинки. Потом четвертинки раскалываешь на осьмушки. Джефи показал мне, как орудовать кувалдой и топором, не вкладывая лишней силы, но когда он сам озверел, то стал лупить напропалую, испуская свой знаменитый рык и ругательства. Скоро я наловчился и фигачил вовсю, как будто всю жизнь только этим и занимался.

Кристина вышла посмотреть, как у нас дела, и крикнула:

– У меня для вас вкусный обед.

– О'кей. – Джефи и Кристина были как брат и сестра.

Мы накололи кучу дров. Совершенно особое ощущение – махать тяжелой кувалдой, всем своим весом обрушиваясь на клин, и чувствовать, как бревно подается, если не с первого, то уж со второго раза точно. Запах опилок, сосны, морской ветерок поверх голов безмятежных гор, жаворонки заливаются, бабочки в траве, красота. Потом мы зашли в дом, поели сосисок с рисом и супа, запивая красным вином, закусили свежими кристиниными бисквитами и сели, скрестив разутые ноги, проглядывая книги обширной шоновской библиотеки.

– Знаешь, как один ученик спросил мастера: «Что такое Будда?»

– Нет, и что?

– «Будда – это кусок высохшего дерьма», ответил мастер. И внезапное просветление снизошло на ученика.

– Просто, как посрать, – сказал я.

– А знаешь, что такое внезапное просветление? Один ученик пришел к мастеру и ответил на его коан, а мастер как даст ему палкой, так что тот отлетел с веранды футов на десять и шлепнулся в грязную лужу. Ученик встал и рассмеялся. Позже он сам стал мастером. Он получил просветление не от слов, а от здорового удара палкой.

«Изваляться в грязище, чтоб постичь кристальную истину сострадания,» – подумал я, но ничего не сказал: как-то не хотелось больше произносить «слова» перед Джефи.

– Эй! – крикнул он, кинув мне в голову цветком. – Знаешь, как Касьяпа стал первым патриархом? Будда собрался излагать сутру, тысяча двести пятьдесят бхикку ждали, скрестив ноги и расправив свои одеяния, а Будда просто-напросто поднял цветок. Все были смущены. Будда не произнес ни слова. Один лишь Касьяпа улыбнулся. Так Будда избрал Касьяпу. Это известно как «цветочная церемония».

Я сходил на кухню за бананом и, вернувшись, спросил: «Знаешь, что такое нирвана?»

– Что?

Я съел банан и выкинул кожуру. «Это банановая церемония».

– Ха! – воскликнул Джефи. – Я не рассказывал тебе про Старика Койота, как они с Серебряным Лисом положили начало миру – стали топтаться на пустом месте, пока у них под ногами не выросло немножко земли? Кстати, глянь-ка, это знаменитые «Быки». – Это была серия китайских картинок, типа комиксов: вначале юноша отправляется в горы, с посошком и котомкой, как американский нэт-уилсовский бродяга образца 1905 года; на следующих изображениях он встречает быка, пытается приручить его, оседлать, наконец приручает и ездит на нем верхом, но потом бросает быка и просто сидит, медитируя под луной, потом спускается с горы просветления, и вдруг на следующей картинке не нарисовано абсолютно ничего, а дальше – цветущие ветви, и на последней картинке юноша, уже не юноша, а толстый старый смеющийся волшебник с большим мешком за спиной, просветленный, входит в город, чтобы напиться там с мясниками, а новый юноша отправляется в горы с посохом и котомкой.

– Все повторяется, все через это проходят, ученики и учителя, вначале надо найти и приручить быка собственного сознания, потом отказаться от него, наконец постигнуть ничто, как показано на этой пустой картинке, и, постигнув ничто, постичь все – весеннее цветение деревьев, а затем спуститься в город, чтобы напиться с мясниками, подобно Ли Бо. – Мудрые были картинки, они напомнили мне мой собственный опыт: сперва я приручал собственное сознание в лесу, потом осознал, что все пребывает в пустоте и бодрствовании, и не нужно ничего делать, а теперь напиваюсь с мясником-Джефи. Мы послушали пластинки, перекурили и пошли опять рубить дрова.

Наступил вечер, похолодало, мы поднялись к себе в домик, вымылись и переоделись к большой субботней вечеринке. За день Джефи раз десять бегал вверх-вниз: то звонить по телефону, то взять у Кристины хлеба, то за чистыми простынями на ночь (ожидая девушку, он всегда стелил на свой тощий матрасик чистое белье, это был такой ритуал). Я же просто сидел на травке, ничего не делал, сочинял хокку да смотрел, как кружит над холмом старина стервятник. «Где-нибудь в округе, наверное, падаль,» – думал я.

– Сколько можно задницу просиживать! – в очередной раз проносясь мимо, воскликнул Джефи.

– Я занимаюсь не-деланием.

– Ну и что? К черту неделание, мой буддизм – деятельный, – и он поскакал с холма, а через минуту, насвистывая, уже пилил бревно далеко внизу. Он не мог затормозить ни на минуту. Медитировал он регулярно, по часам: первым делом, просыпаясь с утра, потом дневная медитация, всего минуты три, и последний раз перед сном, вот и все. Я же знай слонялся да грезил. Мы были два странных, совершенно разных монаха на одной тропе. Правда, я взял лопатку и сровнял землю под розовым кустом – раньше спать было не совсем удобно из-за склона, теперь же я сделал ровно и той ночью, после большой пьянки, спал отлично.

Пьянка удалась на славу. Джефи пригласил девушку по имени Полли Уитмор, темноглазую брюнетку с испанской прической – настоящая сногсшибательная красотка, вдобавок альпинистка. Она недавно развелась с мужем и жила в Милбрэй. Приехал кристинин брат Уайти Джонс со своей невестой Пэтси. И Шон, конечно, вернулся с работы и наводил в доме порядок перед приемом гостей. Еще на выходные приехал длинный светловолосый Бад Дифендорф, он работал сторожем-уборщиком в Буддистской ассоциации, чтобы платить ренту, и бесплатно посещал там занятия – большой добрый Будда с трубкой в зубах и разными занятными идеями. Бад мне нравился, неглупый парень, мне нравилось, что вначале он учился на физика в Чикагском университете, потом перешел на философию, а теперь пришел к убийце философии – Будде. Он сказал: «Однажды мне приснилось, что я сижу под деревом, наигрываю на лютне и пою: «У меня нет имени». Я был безымянным бхикку». Приятно было после утомительного автостопа встретить столько буддистов разом.

Шон был странным буддистом, мистиком, полным предчувствий и суеверий.

– Я верю в чертей, – сказал он.

– Что ж, – сказал я, гладя по головке его дочку, – вот детишки знают, что все в конце концов окажутся на небесах. – Он мягко согласился, грустно кивнув бородатым черепом. «Э-хе-хе,» – приговаривал он, когда нам пришлось грести в залив, чтобы вычерпать воду из его лодки, которая стояла там на якоре, и ее постоянно затапливало штормами. Не лодка, а старая развалюшка футов двенадцати в длину, о кабине и говорить нечего, жалкая скорлупка, болтающаяся на ржавом якоре. Уайти Джонс, брат Кристины, славный двадцатилетний малый, никогда ничего не говорил и безропотно сносил подначки. Например, под конец вечеринки все разгулялись, три пары разделись донага и, взявшись за руки, отплясывали в гостиной замысловатую невинную полечку, пока дети посапывали в своих кроватках. Нас с Бадом это ничуть не смутило, мы как сидели, так и продолжали сидеть себе в уголке, попыхивая трубками и беседуя о буддизме, – наилучший выход, ибо своих девушек у нас не было. А тут прямо перед нами скачут три аппетитные нимфы. И вот Джефи с Шоном потащили Пэтси в спальню и стали понарошку приставать к ней, чтобы подразнить Уайти, а тот, голый, покраснел с головы до пят; смех и возня по всему дому. Скрестив ноги сидели мы с Бадом прямо перед танцующими голыми девушками и смеялись – кажется, это уже было.