Бродяги Дхармы - Керуак Джек. Страница 39

– Все равно все кончается слезами, – сказал Альва.

31

Теперь, словно Джефи указывал мне пальцем путь, я двинулся на север к своей горе.

Было утро 18 июня 1956 года. Спустившись с холма, я попрощался с Кристиной, поблагодарил ее за все и потопал по дороге вниз. Она помахала мне из заросшего травой двора. «Ну вот, все уехали, теперь будет одиноко, никаких праздников по выходным». Ей в самом деле все это нравилось. Так и стояла она во дворе, босиком, с босоногой малышкой Праджной, пока я уходил по конскому выгону.

Дорога на север оказалась легкой, будто мне помогало напутствие Джефи поскорее добраться до горы. На шоссе 101 меня моментально подобрал преподаватель общественных наук, родом из Бостона – он пел на Кейп-Коде, а вчера на свадьбе брата упал в обморок из-за того, что постился. Он высадил меня в Кловердейле, где я купил припасов в дорогу: салями, кусок чеддера, крекеры и кое-что на десерт; все это я аккуратненько завернул в свои пакетики. С прошлого похода у меня еще оставались орехи с изюмом. «Мне-то они на пароходе ни к чему,» – сказал Джефи. С приступом грусти вспомнил я, как серьезно относился он всегда к вопросам еды; хотел бы я, чтобы весь мир так серьезно относился к еде, вместо того чтобы заниматься дурацкими ракетами, машинами, взрывчаткой, изводить на это деньги, которые можно было потратить на что-нибудь вкусное, а в результате только снести башку себе и другим.

Позавтракав за гаражами, я прошел около мили до моста через Русскую реку, где проторчал в серой мгле часа три. Но неожиданно какой-то фермер, с женой, ребенком и передергивавшим лицо нервным тиком, подбросил меня до небольшого городка Престона, где один дальнобойщик предложил подвезти меня до Эврики («Эврика!» – вскричал я); потом мы разговорились, и он сказал: «Блин, такая скучища гнать всю ночь напролет одному, мне бы с кем-нибудь побазарить, хочешь, поехали до Крессент-сити?» Это было не совсем по дороге, но дальше на север, чем Эврика, и я согласился. Звали его Рэй Бретон, мы гнали всю ночь, двести восемьдесят миль, под сплошным дождем, он болтал без умолку, рассказал мне всю свою жизнь, про всех своих братьев, жен, сыновей, про отца тоже, а в Гумбольдтовском секвойном лесу, в ресторанчике под названием «Арденнский лес», я великолепно поужинал: жареные креветки, на десерт огромный клубничный пирог с ванильным мороженым и гигантская порция кофе, и все это за его счет. Я перевел разговор с его личных проблем на «последние вопросы», и он сказал: «Да, добрые люди будут на небесах, они вообще с самого начала на небесах», – по-моему, очень мудро.

К рассвету, преодолев дождливую ночь, мы прибыли в затянутый серым туманом приморский городишко Крессент-сити, припарковали грузовик в песке возле пляжа и часок поспали. Затем он купил мне завтрак (блины и яичница; ему, должно быть, порядком надоело платить за меня), мы расстались, и я стал выбираться из Крессент-сити на шоссе 199, ведущее на восток, чтобы вернуться на главную автостраду 99, которая вынесет меня к Портленду и Сиэтлу быстрее, чем более живописная, но медленная дорога вдоль побережья.

Тут вдруг я ощутил такую свободу, что пошел не по той стороне дороги и оттуда голосовал, – шел, как китайский святой, в Никуда, низачем, просто шел на свою гору радоваться. Бедный маленький ангельский мир! Мне вдруг стало все равно: подумаешь, и пешком дойду. Но именно потому, что я шел, пританцовывая, по другой стороне, и мне было наплевать, – мне немедленно стало везти. Остановился рабочий с золотых приисков, с маленьким трактором впереди, который вел его сын, и мы долго беседовали о лесах, о горах Сискийу (по которым продвигались к Грантс-Пасс, штат Орегон), о том, как надо печь рыбу: он сказал, что надо разжечь костер в чистом желтом песке у ручья, потом отгрести угли, зарыть рыбу в песок и оставить на несколько часов, а потом откопать и счистить песок. Мой рюкзак и мои планы весьма заинтересовали его.

Он выкинул меня в горной деревушке, очень похожей на Бриджпорт, Калифорния, где мы с Джефи грелись на солнышке. Я отошел на милю и прилег вздремнуть в лесу, в самом сердце гор Сискийу. Проснулся я в неведомом китайском тумане, с чрезвычайно странным чувством. Отправился дальше тем же манером, по неправильной стороне; от Керби до Грантс-Пасса меня вез блондин-торговец подержанными автомобилями, а потом, после того как жирный ковбой за рулем грузовика с гравием, злорадно ухмыляясь, нарочно чуть не наехал на мой рюкзак, подобрал меня печальный парнишка-лесоруб в каске, мчавшийся с огромной скоростью по сонной долине, то взлетающей вверх, то ныряющей вниз, до Каньонвилла, где, как во сне, остановился шизовый грузовик-магазин, полный перчаток и рукавиц на продажу, и шофер, дружелюбный Эрнест Петерсен, всю дорогу болтая (причем настоял, чтобы я сел на сиденье лицом к нему, так что ехать пришлось спиной вперед), довез меня до Юджина, штат Орегон. Он говорил обо всем на свете, дважды купил мне пива, несколько раз останавливался на заправках и развешивал свой товар.

«Мой отец был великий человек, – заметил он, между прочим, – он говорил: в этом мире больше козлов, чем коз». Он был страстный болельщик, ходил на соревнования с секундомером и бесстрашно и независимо разъезжал на собственном грузовике, игнорируя местные попытки записать его в профсоюз.

На алом закате мы распрощались у прелестного пруда в окрестностях Юджина, где я собрался ночевать. Я расстелил спальник под сосной в густых зарослях, через дорогу от уютных пригородных коттеджиков, откуда меня не могли увидеть, да и как они могли увидеть, если все равно смотрели телевизор. Я поужинал и проспал двенадцать часов, только один раз проснулся среди ночи, чтоб намазаться средством от комаров.

Утром моему взору предстало мощное начало Каскадов, того самого горного хребта, на северном краю которого, возле самой Канады, в четырехстах милях отсюда, находилась моя гора. Утренний ручей оказался мутным – через дорогу лесопилка. Я умылся в ручье и отправился в путь, кратко помолившись над четками, теми, что подарил мне Джефи на привале на горе Маттерхорн: «Поклон пустоте божественной бусины Будды».

На открытом шоссе меня тут же подхватили два крутых молодчика и довезли до окрестностей Джанкшн-сити, где я выпил кофейку, прошел пешком пару миль до придорожного кафе поприличнее, поел блинов и зашагал дальше по каменистой обочине, раздумывая, доберусь ли когда-нибудь до Портленда, не говоря уже о Сиэтле; тут меня подобрал смешной светловолосый человечек, маляр, в заляпанных краской башмаках, у него было четыре пинтовых банки холодного пива, потом он останавливался у придорожной таверны, потому что хотел еще пива, в конце концов мы оказались в Портленде и неслись по гигантским вечным мостам, которые расходились за нашей спиной, пропуская крановые баржи в дымный речной портовый город, окруженный поросшими сосною горами. В центре Портленда я сел на двадцатипятицентовый автобус до Ванкувера, штат Вашингтон, там съел кони-айлендский гамбургер – и опять на шоссе 99, где меня взял милый молодой усатый оки-бодхисаттва с одной почкой и сказал: «Вот здорово, теперь есть с кем поговорить», и везде, где мы останавливались выпить кофе, ужасно серьезно играл в пинбол; кроме того, он подбирал всех стопщиков: сначала здоровенного, растягивающего слова оки из Алабамы, потом безумного матроса из Монтаны, развлекавшего нас мудреными беседами, и так, на скорости восемьдесят миль в час, мы выскочили к Олимпии, штат Вашингтон, а оттуда, по извилистым лесным дорогам – к военно-морской базе в Бремертоне, Вашингтон, и теперь все, что отделяло меня от Сиэтла – был пятидесятицентовым паром!

Мы попрощались, и вместе с бродягой-оки я взошел на паром, причем заплатил за него, в знак благодарности за свое потрясающее везение в дороге, и даже отсыпал ему пару горстей орехов с изюмом, которые он жадно сгрыз, так что я поделился с ним еще салями и сыром.

Пока он сидел в главном отсеке, а паром отчаливал, я поднялся на палубу – врубаться, наслаждаться моросящим холодным дождиком и Пьюджет-Саундом. До Порт-Сиэтла плыть предстояло час; за поручнем я нашел заначенную кем-то и прикрытую журналом «Тайм» водку, полпинты, да и не заметил, как выпил ее; достал из рюкзака теплый свитер, поддел под непромокаемую куртку и в полном одиночестве расхаживал по умытой туманом палубе в каком-то диком лирическом восторге. Внезапно я понял, что Северо-запад неизмеримо круче, чем я себе представлял по рассказам Джефи. По всему горизонту на многие мили громоздились невероятные горы, упираясь в разорванные облака, гора Олимпус, гора Бейкер, громадная оранжевая лента во мгле под простирающимися к Тихому океану небесами, ведущими, я знал, к Хоккайдо, к Сибири, к бескрайним заброшенностям мира. Присев у капитанской рубки, я слушал, как внутри по-марк-твеновски переговариваются шкипер и рулевой. Впереди в сгустившемся сумеречном тумане светилась надпись: «Порт Сиэтл». И тут все, что рассказывал мне Джефи о Сиэтле, стало просачиваться в меня, как холодный дождь: теперь я уже не просто думал об этом, а видел это и чувствовал. Сиэтл в точности соответствовал рассказам Джефи: сырой, громадный, лесной, горный, холодный, бодрящий, будоражащий. Паром ткнулся в причал на Аляскан-Уэй, и я сразу же увидел тотемные столбы в старых лавчонках и древний стрелочный паровозик образца 1880 года с заспанными кочегарами, пыхтящий вдоль берега, туда-сюда, словно выкатившийся из моих собственных снов, старинный американский кизи-джонсовский локомотив, я такие только в вестернах видел, но он пахал вовсю, таская вагончики в дымной мгле волшебного города.