Сердце Хейла (СИ) - "Lieber spitz". Страница 28
- А, – отозвался Питер, – солнышко тебе рассказал.
- Рассказал. Он называл это опытом! Неоценимым! То, как ты трахал его, раскрытого, голого, на теплом мраморе в каком-то хамаме прилюдно!
Воображение подсказало верную и до невозможности четкую картинку, будто иллюстрацию к скупым словам Стайлза, который, рассказывая это, этично не вдавался в конкретику. Но Дерек не мог себе её не представить, превратив сейчас в слова.
Питер, видимо, занимался тем же – взгляд почернел.
Он тяжело уронил с упреком:
- Так говоришь, будто я его насиловал там.
- Да он же только и думал наверно, как угодить тебе!
- Да ну? То-то стонал на моем члене, переступая через себя и мучая свою совесть! И насчет обнаженки... Голыми там были абсолютно все, Дер. Да мой стояк перелапали сотни парней!
- Не сомневаюсь.
Дерек с досадой представил себе и это тоже. Вообще всю вечеринку, которую раньше не пропустил бы и сам. И понимал – именно поэтому осуждать не имеет права. И все-таки осуждал. Себя и свое нелогичное возбуждение от представляемого горячего порно, где Питер нежно и уверенно брал раскинувшегося на теплом камне стройного мальчишку на глазах у сотни мужчин...
- Давай прекратим все это прямо сейчас, Дер. Не будем... делить его и обсуждать моё плохое, как всегда, поведение, – спокойно предложил Питер: кофе всегда влиял на него благотворно. – Я был не прав. Ворвался сюда, помешал тебе... вам... Но раз уж мы начали говорить об этом...
Он неопределённо помахал рукой в воздухе; пренебрежительно не называя имени Стайлза, словно уже забыв о беглеце.
- ... всего лишь один вопрос, на который ты так и не ответил: с чего бы тебе так волноваться о нём? Что изменилось за эти три года, а, точнее сказать – что не изменилось в тебе?
- С того, что всё это время, пока мы общались здесь, я кое-что понял, чего так и не понял ты, – ответил Дерек, приглядываясь к дяде.
Но Питер опять уронил взгляд в чашку: ему снова стало скучно. И, не будь там на дне кофе, он точно бы уже ушел. Но восхитительный йеменский букет, выбранный им самим, наполнял пространство лофта сочным масляным ароматом, располагая к беседе, даже такой напряженной.
- Да понял я, понял, – протянул он. – Мальчику в его нежном возрасте нужна романтика, мы это выяснили очень давно. Мальчик знал, что я не буду давать ему этого, как и других определенных вещей. Он принял это. Но вот приехал бостонский принц и солнышко устроил революцию!
Дерек покачал головой.
- Я ничего не внушал Стайлзу, – сказал.
- Как же, – хмыкнул Питер. – Знаешь, Дер, в давние времена подстрекательство к бунту каралось смертной казнью. Все эти твои закаты, рассветы, букеты, блять! Вы трахаться хоть успевали за всей этой болтовней?
- Мы не...
- Признайся уже, что виноват! Виноват в привезенной из Бостона заразе!
И Дерек, думая, что был заражен всем этим всегда – какой, к чёрту, Бостон! – выложил свою главную карту, смолчав о том, что в общем-то, заслуживает смертной казни еще как.
– Я виноват только в том, что так с ним и не переспал.
Пока у Питера округлялись глаза, нашло понимание – а надо было бы. И переспать, и оттрахать, даже отъебать – ничего бы это не изменило.
- Вы, блять, чем здесь тогда занимались?
Питер был откровенно шокирован. Секс, разрешенный им, объяснял бы все. Его отсутствие пугало.
- Мы просто разговаривали, – Дерек не стал пока докладывать дяде о попытках Стайлза его соблазнить и свою стойкость. Идейный героизм и отрицание бездумного секса старшего Хейла только бы рассмешило. И просто сказал в лоб: – Говорили о том, почему ты уже не можешь дать Стайлзу того, чего он так желает? Чего заслуживает?
- Не могу? – удивленно переспросил Питер. И объяснил немного зло: – Не могу – значит не способен. А я попросту не буду. Не буду переиначивать свою жизнь. Не буду забывать девяностые, когда все было совсем не так, как сейчас. Быть голубым, Дерек, тогда означало большие неприятности. И взять за руку своего парня на выпускном, означало совершить самую большую ошибку в своей пидорской жизни. Потому что после бала этому парню за то, что руки он, дурак влюбленный, не выдернул, проломили голову бейсбольной битой. И после оставили лежать на холодном бетонном полу. Умирать.
Дерек, слушая неожиданное откровение, как будто что-то смутно припоминал. Он был уверен – он знает этого парня. Его улыбка запечатлелась в памяти навечно, застыв на снимке, спрятанном в чопорном альбоме выпускников среди официальных портретов и фото учителей, увиденный Дереком мельком: его дядя, молодой семнадцатилетний юноша, стоял позади такого же мальчишки – тоже русого, даже белокурого, и безумно солнечного. Они улыбались фотографу, и Питер игриво прихватывал парня за аккуратную мочку уха зубами, обнимая одной рукой. Тот смеялся, смотря в объектив. А на обороте было красиво написано от руки – “Джастин”.
Сейчас рядом с Питером никакого Джастина не было. И Дерек с неприятным холодком в груди понял, что там, где оставили его умирать, он и умер, не дожив до счастливого времени всего ничего, когда взять своего любимого за руку уже не считалось преступлением века.
- Это был ты, верно? – спросил напряженно и взволнованно. – Ты тот парень, который позволил себе неприемлемые вольности на выпускном? Питер? А твоего бойфренда звали...
- Не помню, Дер, – устало отозвался дядя. – Я ничего не помню. Ты же прекрасно знаешь, как тяжело даются мне имена...
- Ну хорошо, – Дерек не счел себя достаточно сильным, чтобы продолжать разговор о прошлой драме – в своей бы разобраться. А еще ему показалось – он не имеет права судить прошлое другого человека. Только сдержаться не получилось и он сорвался в сентиментальные параллели: – Сейчас, Питер, другое время. Сейчас никто не осудит тебя, если ты возьмешь Стайлза за руку. И даже если поведешь его за руку в мэрию, чтобы доказать, показать, как сильно хочешь разделить с ним не только постель, но и остальную жизнь!
- Что разделить? Клумбы у дома? Мещанские приемы у барбекю и, что там еще в программе злоебучего Стэпфорда?
Дерек не стал возражать и реагировать на злое, но совершенно детское упрямство родственника.
Сказал:
- А помнишь, как мы с тобой напились двадцать шестого июня*, три года назад? Как праздновали этот день, и как пьяными танцевали в “Вавилоне” в белоснежных свадебных костюмах, делая предложения руки и сердца почти что каждому парню, танцующему рядом? Кидаясь свадебными букетами? Просто потому, что так делали все?
Питер довольно усмехнулся – воспоминание было приятным. Оно было “до”. До того, как стало всё сложно.
- Помню, – ответил. – Кажется, последний коктейль был лишним, иначе как объяснить тот факт, что ты почти согласился, когда я и тебе предложил сыграть фальшивую свадебку? Мы чуть тогда не потрахались, боже...
Дерек запомнил тот вечер не так отчетливо. Но напоминание было верным – они, поднимаясь в лофт на лифте, все пять этажей сосались, как глупые щенки.
Удивительно, как не потрахались, точно.
- Сейчас не об этом. Не о... сексе, – вернулся он к главному.
- Речь всегда о сексе, милый, он – соль, – тут же парировал Питер. – А мы – голубые, нам не к лицу забывать об этом ради тихих вечеров в обнимку с милым уютным педиком из несуществующей рекламы.
- Но эта наша реальность сейчас, – воскликнул Дерек. – Долгожданная легализация! Никаких драм. Эта существующая возможность, она у тебя в руках, а ты проёбываешь ее с таким, нахуй, спокойствием, что тошно! Рассказываешь мне про эти ваши дебильные правила, по которым живете! И Стайлз упорно слушается тебя, потому что предан, как пес – тебе и твоим убеждениям, пусть и работают они против него! Ты мог бы дать ему – дом, семью, даже брак! Теперь-то это возможно! Но нет. Ваше жилище – это всего лишь место, где соседствуют трусы. Никогда не слышал более смешного определения отношений.
- Какой ты нудный, в самом деле, – кисло заметил Питер. – Со всеми своими свадебными букетами. Наверно, я должен объяснить тебе еще раз – я не буду давать Стайлзу все то, что, по твоему определению, составит его счастье. Не потому, что не могу или боюсь чего-то, как ты психологично заметил. Я пережил свои девяностые; я пообещал себе забыть ценности, воспеваемые гетеросексуалами и воспеть свои собственные. Но даже они сейчас ничего не определяют. Тебе разве не приходило это в голову, Дер? То, что я попросту Стайлза не люблю?