Сердце Хейла (СИ) - "Lieber spitz". Страница 40
Было что-то странное и непривычное в нынешней торопливости Питера; в том, насколько быстро разделся он сам, обильно сплюнул на копчик и приставил к заднице Стайлза, куда стекла вся слюна, свой готовый член.
Стайлз надеялся на спасение, все еще да, когда понял – его не будет; момент, позволяющий ему высвободиться, всё не наступал. Тот самый, когда Питер должен был потянуться за серебристым квадратиком, надорвать его зубами и натянуть на пенис одной рукой вытащенную из обертки резинку презерватива.
И вдруг, вместо этой спасительной для себя паузы, почувствовал сжатым в предвкушении анусом совсем иное касание, дарящее ничем не сдерживаемую теплоту чужой кожи: Питер не надел презерватив.
Атласная головка члена, с натянутой шелковой ниточкой уздечки нагло толкалась в беззащитный зад, даря интимные – интимнее некуда – прикосновения без всякой преграды между ними.
- Какого черта... Питер... – зашептал в полнейшем шоке Стайлз, – Питер! Стой! Да стой же!!!
Его задушенные крики не отличались от остальных, поэтому Питер обратил на них внимание, только когда Стайлз уже стал хрипеть, изо всех сил уводя задницу от члена и чуть не ломая его; делая себе и Питеру больно. Вот тогда Хейл опустил взгляд – затуманенный и размытый от сосредоточенной похоти вниз, на его бедра, на самый срам – красную растянутую дырку партнера, в которой его член был уже наполовину.
- Что? – рявкнул в спину, одновременно рукой задирая Стайлзу рубашку, так и не снятую. Почти что ласково проводя рукой по напряженным мышцам поясницы и выпирающим бугоркам позвоночника. – Что? Стайлз?
И, не удовлетворившись молчанием жертвы, на самой границе слышимости повторил нараспев дрогнувшим голосом:
- Тебе не нравится? Солнышко? Больно?
Стайлз замер, опешив от нежности и наглости, с какой Питер Хейл вообще эту непозволительную для агрессора нежность сейчас использовал.
Больно? Какая сука...
Но это был снова идеальный момент, упущенный насильником, чтобы уткнувшись в лопатки юного любовника, пролить на них скупую слезу и признаться. В гадкости поступка, в своей неправоте, слабости.
Но Питер, ах, Питер!
Он сделал вид, будто ничего не произносил, тем более обманчиво ласковым голосом. Лишь молчаливо перехватил бедра Стайлза покрепче и поудобнее и въехал в него на всю длину, опять не делая, впрочем, больно, хотя боли Стайлзу по-прежнему хотелось – как последнего рубежа, разделяющего их окончательно на “до” и “после”.
Господи, как же сладко Питер его ебал!
Мягкой, елозящей туда-сюда шкуркой ласкал раздраженные до красноты растянутые морщинки дырки, и Стайлз чувствовал все от и до – все эти скольжения, которые в презервативе лишен был ощущать.
Питер был теплым, шелковым, немного едким в своих выделениях, которыми уже вовсю сочился его напряженный член.
И было... сладко было быть насилуемым физически.
Блять, я мазохист, я чертов извращенец, думал и дергался Стайлз туда-сюда под толчками. Одновременно понимая – он никогда не простит Питеру то, что он сейчас делал с ним.
Он не простит ему применение силы, какой бы притягательной для Стилински она не была.
Наверно именно эта обида и не позволила ему возбудиться физически. Его член все так же вяло болтался между ног, и никто не обращал на это внимания. Питеру было плевать на него, да и на Стайлза тоже. Он трахал его насильно, словно долго-долго хотел и все не мог получить. Трахал, забыв свои правила.
Забыв всё.
- Питер, – снова позвал его Стайлз, повышая голос и зажав в горсти те самые серебристые пакетики, смяв их с характерным звуком. – Питер!!!
Тот опустил глаза на его судорожно сжатые пальцы, увидел в них презервативы и снова перевел уже осмысленный взгляд на место стыковки.
- Блять, – сказал лаконично, дав Стайлзу понять, что их незащищенный секс не был тщательно подготовленным актом террора, хотя наверно, это было бы вполне логично – как следует заклеймить беглого мальчишку своей самой значимой, самой мужской меткой. Спермой.
Но Питер просто... забыл. Не вспомнил о резинке.
Он, готовясь трахать Стайлза, думал не о сексе. О чем-то другом.
И это должно было означать что-то важное, только Стайлз не понимал – что.
Вероятно, Питер или оглох, или ослеп, или был настолько близко к разрядке, что не смог остановиться, даже когда понял – защиты нет. А может удивление от осознания этого факта и сорвало его в затяжной, громкий оргазм...
Никогда, никогда струя воды от, скажем, использования очищающей клизмы не сравнится с настоящей густой, теплой спермой, первые капли которой окропили Стайлзу его нутро. Ощущения были знакомы, но головой Стилински понимал – внутри него сейчас не холодный наконечник-насадка для очищения, а теплый, живой, трепещущий спазмами орган любимого человека. Все еще любимого.
Питер по привычке сжал Стайлзу шею у основания, вдавив щекой в мех, а Стилински судорожно тискал в пальцах подушку, впечатленный происходящим так сильно, что делал это уже молча.
Внутри было горячо и мокро; зад был наполнен спермой, но Питер не спешил вынимать обмякающий пенис – лежал на изнасилованном любовнике, заботливо удерживая свой вес на одной руке. Второй он все еще касался шеи, массируя пальцами местечко, где волоски двумя ручейками стекали вниз, и тоже молчал.
Потом вялый орган, влажно причмокнув, выскользнул из растраханной дырки, и Питер сразу же поднялся, оправляясь. Оставляя Стайлза лежать на шкуре вот так – полураздетым, с выставленной напоказ, поблескивающей слюной и спермой задницей.
Стайлз, плохо справляясь затекшими от сильной хватки Питера руками, медленно подтянул на белую попу брюки. Тяжело поднялся, боясь смотреть на своего насильника. Боясь разглядеть в нем человека, которого он начнет наконец ненавидеть вместо того, чтобы так отчаянно и безрезультатно любить. Хотя результаты-то были налицо. Стайлз чувствовал, как из прокушенной губы – и когда он успел так впиться в нее зубами? – густо и вязко сочится кровь. Как будто Питер ударил его по лицу, прежде чем повалить на пол.
Все было, конечно, не так. Совсем по-другому.
И поводов лелеять в себе неохотно зарождающуюся ненависть было обидно недостаточно – Питер его изнасиловал, но отчего-то казалось, что преступление его не подпадает под статью, являясь извращенной формой признания.
Впрочем, Стайлз сейчас мало что соображал, чтобы догадаться. Смотрел на Хейла, который стоял напротив, нахально прищурившись, и незнакомо улыбался своему мальчишке, буднично застегивая ремень брюк.
- Живой? – спросил холодно и отстраненно.
- Пошел ты на хуй, – вяло ответил ему Стайлз, решив, что после этих слов ему нужно начать презирать бывшего бесповоротно и окончательно.
Питер пожал плечами.
- Твоё дело – проёбывать жизнь, солнышко, обиженно кутаясь в дождевики вместе с Дереком, – о чем-то совсем не о том начал говорить Хейл, – но мой тебе совет – проёбывай её побыстрее. Так хоть останется время на то, чтобы начать жить, наконец, по-настоящему. Своей жизнью.
- Ты это хотел сообщить, когда трахал меня без моего согласия? – спросил Стайлз, смотря злобным зверёнышем.
- Нет, – кратко ответил ему Питер. – Абсолютно.
Его кашемировое пальто было уже накинуто на плечи, идеально обхватывая их, а Стайлз все еще был растрепан и полураздет. Питер как будто не замечал этого беспорядка, который сам же устроил. Не признавал вины ни единым жестом. Окончательно становясь отрицательным героем, в которого, правда, все поголовно влюблены.
Пожалуй, если приглядеться, можно было заметить, что он чем-то смущен. Какой-то мелочью, каким-то пустяком, что ли... Но к сорока мы все прекрасно держим лицо. И Питер держал.
- Кстати, напоминаю, – уже в дверях повернулся к своему бывшему парню он, – через три дня благотворительный концерт в “Вавилоне”, ты должен там быть.
- А почему ты не можешь? – немного ошалев от делового тона, на автомате спросил Стайлз.
- А у меня встреча, – просто объяснил Питер.