Расписание тревог - Богданов Евгений Федорович. Страница 13
Он надел бродни, пристегнул по совету засуетившегося отчего-то Лужина заушники к поясному ремню и еще раз вслух одобрил обувь.
Да, так оно и было, подъем капризной колонны наконец начали, и они с Вагиным прибавили шагу.
На улице все взялось полой водой. Под угор, к протоке Оби, где густо табунился тальник, уносились стремительные ручьи, таща сор, щепу, мелкий печной шлак. Солнце жадно слизывало снег с потемневших сугробов, как крем с торта.
Юган приготовился к приему первой торжественной нефти: на клубе, сельсовете и магазине висели кумачовые лозунги.
Праздничные перемены произошли и на буровой. Окна и двери балков были убраны еловыми лапами, на вышке язычком пламени трепетал флаг, и где-то поблизости крутили пластинки.
Они откинули полог и вошли в грохот и темноту.
Повеселевший бурильщик играючи управлял многотонной лебедкой, легко, с форсом подавая обсадные трубы. За нижний конец их цепляли двое помбуров в забрызганных раствором комбинезонах, вводили в устье, третий висел в «фонаре», набрасывал элеватор троса. Мощный гул дизели и скрежет тормозов заглушали музыку, летевшую из балков, — здесь были будни. Машинально Гешка отметил про себя, что вечером, если опять не случится затора, можно начинать обработку скважины.
Работу свою он уважал. Буровики потели, буравя земной шар, а сливки снимали всегда каротажники — от них, от каротажников, зависели результаты общей многодневной гонки. Приняв скважину, каротажники определяли: есть в ней что-либо стоящее или нет, а если есть, то в каком объеме — промышленном или непромышленном. Но Гешка ценил свою работу не только за то почтение, которым окружали его буровики. Составляя данные по скважине, ставя под ними свою подпись, он из обыкновенного работяги превращался в хозяина и любил ввернуть в разговоре что-нибудь вроде: «А я, между прочим, миллионер!» И добивал недоверчивого собеседника: «Да, представьте себе, на пятьдесят седьмой точке у меня столько-то миллионов кубиков, на сто первой — столько-то. Есть, правда, еще кой-какая мелочевка, тоже тыщ на четыреста, пожалуй, потянет…»
И в этом шутливом хвастовстве его, предназначенном для новичков и прочих несведущих людей, была затаенная гордость.
Старший каротажник Тихомиров поманил его рукавицей.
— Если все будет путем — тьфу! тьфу! — в девятнадцать ноль-ноль скважина наша! — прокричал он.
— Посмотрим! — уклончиво ответил Гешка, хотя все внутри у него знакомо запело от предстоящего азарта работы.
Но тут он некстати вспомнил, что работа предстоит в пользу бедных, и помрачнел.
— З-зараза! — обругал он судьбу за то, что смазала ему концовку. Не так он планировал свой заключительный каротаж.
В котлопункте, куда он зашел выпить воды, повариха Фаина наводила глянец. Стол был застлан свежей бумагой, посуда на полочках блестела фабричной чистотой, на окошках топорщились марлевые накрахмаленные занавески. Грачев подошел к высокой буфетной стойке, выстроенной специально к открытию скважины, спросил фруктовой воды.
Рядом с котлопунктом, в дежурке, пели. Прислушавшись, Гешка узнал голос дизелиста Мини Трубникова.
— Скучает! — сказала Фаина, выставляя тарелки с конфетами и печеньем. — С молодой женой разлучили. Только, три дня и побыл женатым-то. И — на вахту.
— Все там будем, — буркнул Гешка.
— Теперь пока дорога не направится, домой не попадет…
Его присутствие смущало повариху. Под пристальным взглядом Гешки она раскраснелась, ко лбу прилипла черная прядка.
— Вы когда закрываетесь? — вдруг спросил он.
— Это до каких я торгую, что ли? — встрепенулась она.
— Вот именно!
— Через час закрою. А что?
— Обувь простаивает. — Он топнул и повертел носком сапога. — Видите, какие скороходы? Может быть, обновим?
— Приходите в одиннадцать, — опустив глаза, сказала она.
Гешка молча допил колючую воду и, прежде чем уйти, еще раз внимательно посмотрел на повариху. Фаина потерянно улыбнулась. Ладная она была девушка; Гешка удивился, как он раньше не замечал.
На выходе он столкнулся с вахтенным электриком Киселевым и кивнул в знак приветствия. Коротышка Киселев, отвернувшись, прошел у него под рукой.
— Киселев! — строго сказал Гешка. — Обеспечьте электричество к девятнадцати!
— Когда надо, тогда и обеспечим, — важно сказал Киселев. — А которые тут курортники, их это не касается.
— Это я курортник, Кисель? — развернулся Гешка.
— Мальчики, мальчики! Что вы? — всполошилась Фаина.
Киселев сделал устрашающее лицо, почакал зубами.
— Дебила, — невесело рассмеялся Гешка.
Настроение у него упало.
Весь этот час он без цели бродил вокруг буровой, завидовал слаженной работе вахты. Глядя на стремительный бег приводного ремня, на качающееся вращение «ленивца» — шкива для оттяжки, сравнивал философски себя с ним. Вот так же и его гонит и крутит жизнь, а такие ведущие валы, как бригадир, как вся буровая рать, делают настоящее дело. Впервые он усомнился в глубокой важности своей каротажной деятельности.
На площадке он столкнулся с Миней Трубниковым. Спросил с участием:
— Ну как, Миня, голос-то не сорвал? Скажи «а».
— А, — сказал Миня.
— Молодец! Передай своим, чтобы к девятнадцати все было готово.
— Это кто велел?
— Я, — сказал Гешка с важностью.
— Хорошо тебе, Гешка, — печально сказал Миня. — Вольный казак. А у меня Ирка небось уже икру мечет — месяц выбраться не могу. И когда выберусь, никто не знает.
— Ты ее вызвони по рации, — сказал Гешка.
— Свежая мысль, — усмехнулся Миня. — Попытаюсь в энный раз.
— Попытайся, Миня.
— Слушай, ты это где такие ходики оторвал? — Миня кивнул на бродни.
— Сапожки моднецкие, — сказал Гешка. — Из личного гардероба Митрия Лужина.
— Не может быть! — не поверил Миня. — Он же жмот на весь Север.
— А мне дал, — с достоинством ответил Гешка. — Ну, будь!
Фаина обматывала тряпкой висячий замок на дверях котлопункта. Увидев ее, Гешка не пошел навстречу, а направился в сторону от буровой. Фаина молча улыбнулась и тоже свернула на эту тропинку. И в том, что они поняли друг друга без слов, уже таилась какая-то близость.
В тайге было тихо; мерный стук дизелей доносился глухо, как сердцебиение. Пахло морозной хвоей, стволы сосен казались теплыми под вешним солнцем; нетронутый снег вскипал белизной.
Вот когда осознал Гешка Грачев, что уезжает отсюда навеки. Осознал и почувствовал себя несчастным. Ведь как бы там ни было, а лучшие, самые красивые годы всадил он в эту землю, и теперь надо все буквально бросить, забыть и начать с нулевой риски.
Они шли по тропинке — он впереди, Фаина следом — и пришли к таежной глухой речушке. Она была незамерзающая, шуршащая и едва заметно парила. В том месте, куда они вышли, на берег завалились подмытые деревья, ломняк — все засыпанное сверху снегом и обледенелое у воды. Гешка выбрал комель стылой пихты, смахнул снег ладонью и сел, оглянувшись на Фаину. Она согласно кивнула; ей здесь было все знакомо, но только сейчас она открыла красоту этого места, этих живописно раскиданных деревьев и скользящей чистой воды.
— О чем будем говорить? — сипловато подстраиваясь к тишине, спросил Гешка.
— Все равно… — улыбнулась Фаина. — О чем хочешь.
Она тоже была частью его здешней, уходящей жизни. Гешке подумалось с болью, что ничего у него с ней уже никогда не будет, не успеется, и вообще…
— Ты красивая… — сказал он каким-то деревянным голосом. — Ты, Фая, красивая…
— Ну-ка, ну-ка! — вскрикнула она. — Ишь какой!
Она выдралась из его рук и, глядя в упор зелеными расширившимися глазами, проговорила с обидой:
— Дурочку нашел, да?
Такая, однако, была удивительная чистота в этом студеном воздухе, в шорохе прозрачной речушки, и такая искренняя печаль написана была на лице Грачева, что она тут же пожалела о сказанном.
— Ладно, все бывает, — виновато сказала она погодя. — Расскажи мне лучше про Москву…