Быстрая Молния - Кервуд Джеймс Оливер. Страница 2

Через полмили он добежал до узкой ложбины — глубокого рубца, оставленного на поверхности земли грубым краем доисторического ледника. Она походила скорее на расселину, чем на долину, и Быстрой Молнии хватило бы дюжины добрых прыжков, чтобы пересечь ее от края и до края, если бы не ее глубина. Перед началом Долгой Ночи угрюмый мрак уже заполнял ее всю целиком. В ней рос лес — настоящий лес, ибо каждой зимой ветры с пустынных равнин до краев засыпали ложбину снегом, предохраняя от мороза деревья высотой в тридцать или сорок футов. Густой и мрачный, лес безмолвно лежал внизу, на дне долины, и Быстрая Молния знал, что там укрывается жизнь, если бы ему вдруг пришло в голову искать ее.

Он бежал вдоль гребня этой древней ледниковой расселины. Он был всего лишь серой тенью, частицей общего мрака. Но в глубине ущелья множество глаз, рожденных для темноты, следили за ним с дикой свирепой жестокостью. Полярные совы, словно большие белые призраки, бесшумно всплывали оттуда. Их огромные белые крылья мелькали над ним. Он слышал зловещее щелканье их смертоносных клювов. Он видел их, но это не останавливало и не пугало его. Лисица суетливо заметалась бы в поисках спасения. Даже волк, оскалясь, обернулся бы в попытке самообороны. Но Быстрая Молния не сделал пи того, ни другого. Он не боялся сов. Он не боялся даже гигантских белых медведей. Он знал, что не в состоянии убить Уопаска, снежного исполина, а Уопаск может раздавить его одним ударом своей огромной лапы. Но, даже зная это, он не боялся. Во всем мире лишь одно могло заставить его испытывать благоговейный страх и трепет, и это «нечто» размытой тенью внезапно возникло перед ним в окружающей полутьме.

Это была хижина — бревенчатый сруб, сложенный из молодых деревьев, которые росли в темной глубине ледниковой расселины. Над хижиной возвышалась труба, а из трубы шел дым. Вот этот-то запах дыма и почуял Быстрая Молния за целую милю от места его возникновения. Несколько минут он стоял неподвижно. Затем он медленно обошел вокруг хижины, пока не оказался с той стороны, где было окно.

Трижды в течение полугода он неизменно проделывал все это, садился перед хижиной и неподвижно глядел на окно. Дважды он приходил сюда ночью, а теперь пришел в сумерки. Всякий раз окно светилось огнем, который горел внутри хижины. Окно светилось и сейчас. Быстрая Молния смотрел на него, как на квадратный кусочек живого яркого солнца. Из него в ночную тьму — лилось таинственное бледно-желтое сияние. Быстрой Молнии был знаком огонь, но, пока он не набрел на хижину, он никогда не видел огня, подобного этому: огня без пламени. Казалось, мир погрузился во мрак по вине этой хижины, потому что в ней спряталось солнце.

Сердце затрепетало в его широкой груди и глаза засверкали странным блеском, когда он остановился, глядя на освещенное окно в сотне футов от него. Назад, через двадцать поколений волков, словно почтовый голубь домой, стремилась таившаяся в нем частица собаки — назад, к счастливым дням своих предков, которые спали у очага белого человека, ощущали прикосновение его руки, назад, к солнцу, к жизни, к теплу и любви, звучавшей в голосе хозяина. Призрак Скагена, гигантского дога, казалось, сидел рядом с ним, когда он смотрел на освещенное окно. Дух Скагена переполнял все его естество. И тень Скагена бежала с ним сквозь мрак, следуя запаху дыма из очага белого человека.

Ничего этого Быстрая Молния не понимал. Сидя неподвижно перед хижиной, он не сводил глаз с нее и со светлого квадрата в стене. Великая тоска и непреодолимое бесконечное одиночество проникали в его дикое сердце, хотя постичь причину этой тоски ему было не дано. Потому что он был волк. Плоть и кровь двадцати поколений волков тяготели над ним. И тем не менее призрак Скагена упорно продолжал оставаться рядом с ним, пока он молча глядел на светящееся окно.

В хижине на краю ледниковой расщелины ярко пылал можжевельник в раскаленной докрасна печурке. Спиной к ней сидел капрал Пеллетье из Королевской Северо-Западной конной полиции. Он вслух читал констеблю Сэнди О'Коннору приложение к своему официальному докладу, который он готовился часа через два отправить с оказией на попутных эскимосских нартах в Форт-Черчилль в семистах милях к югу. «Постскриптум» Пеллетье был адресован главному инспектору Старнсу, командующему дивизионом «М» в Черчилле, и говорилось в нем следующее:

«Прошу присоединить нижеследующие соображения об оленях-карибу и волках, как особо важное дополнение к моему докладу о реальной угрозе голода, который ожидается в Северных провинциях этой зимой. Большие стада оленей-карибу откочевывают на юг и на запад и к середине зимы уйдут все до единого. И уходят они не из-за отсутствия корма. Мох и лишайники в изобилии находятся на глубине фута под слоем снега. Я убежден, что разгоняют их волки. Они не просто охотятся отдельными группами, но собираются в огромные стаи. Пять раз мы с констеблем О'Коннором наблюдали стаи, насчитывавшие от пятидесяти до трехсот волков. Во время одного обхода мы на протяжении семи миль обнаружили кости двух сотен убитых карибу. Во время другого на расстоянии в девять миль мы насчитали их больше сотни. Стало обычным находить останки тридцати или сорока оленей, уничтоженных менее значительными группами хищников. Старые эскимосы говорят, что один раз в поколение волки подвергаются «кровавому бешенству», собираются в гигантские стаи и гонят всю дичь прочь из страны, убивая на ходу все живое, не успевшее скрыться. Эскимосы верят, что в такие годы духи зла торжествуют над добрыми духами земли, и нам из-за этих предрассудков очень трудно обеспечить их помощь и сотрудничество в крупных облавах на волков, которые мы могли бы организовать. Надеюсь, что более молодых эскимосов удастся переубедить, и мы с констеблем О'Коннором неустанно проводим работу в этом направлении.

Имею честь оставаться, сэр,

Вашим покорным слугой.

Франсуа Пеллетье, капрал дозорного патруля».

Пеллетье и О'Коннора разделял стол, сколоченный из расщепленных вдоль стволов молодых деревьев, и над столом висел жестяной масляный фонарь, бросавший свет на окно. В течение семи месяцев они несли свою службу на самой макушке земли и давно забыли, что такое бритва, а цивилизация для них была чрезвычайно отдаленным понятием. На карте мира было лишь одно место, где Закон распространялся еще дальше на север, и это место находилось у острова Гершеля. Но остров Гершеля с его добротными постройками, с относительным комфортом и прочей роскошью не шел ни в какое сравнение с этой лачугой на краю ледникового ущелья. Двое мужчин, сидевших здесь при тусклом свете жестяной лампы, были частью дикой природы, которую они охраняли. О'Коннор, широкоплечий, рыжеволосый и рыжебородый гигант, положив перед собой пудовые кулаки, улыбался через стол Пеллетье, чьи волосы и борода были настолько же черны, насколько у О'Коннора они были рыжими. И Пеллетье отвечал ему такой же, может быть слегка извиняющейся, улыбкой. Семь месяцев ледяного ада и предвкушение еще пяти месяцев впереди не нарушили их добрых, товарищеских взаимоотношений.

— Прекрасно! — заявил О'Коннор, не скрывая восхищения, светившегося в его голубых глазах. — Если бы я умел так писать, Пелли, я был бы сейчас на юге, а не здесь, — потому что Катлин давным-давно вышла бы за меня замуж! Но ты кое-что забыл, Пелли. Помнишь, я говорил тебе о вожаках этих стай? Ты ни слова не упомянул об этом!

Пеллетье покачал головой.

— Уж очень это странно звучит, — сказал он. — Уж очень как-то звучит… неблагоразумно, что ли…

О'Коннор поднялся на ноги и вытянулся во весь свой гигантский рост.

— Так черт бы побрал это благоразумие! — запротестовал он. — Послушай, разве в чем-нибудь здесь имеется хоть капля благоразумия, Пелли? Я говорю тебе: эти эскимосы с их индюшиным кудахтаньем правы! Если не сам дьявол предводительствует стаей, то я — черномазый негр, а не белый и зовут меня не Сэнди О'Коннор! И я буду доказывать это Главному, пока не почернею, вот что я буду делать! Если бы нам удалось отловить вожаков…