Слепой. Обратной дороги нет - Воронин Андрей. Страница 4

– Откуда?

– Сам знаешь откуда, – уже немного разозленный этим флегматичным допросом, бухнул Юрий. – В лошадки мы от нечего делать играли!

– Дырка в спине у тебя тоже оттуда, рысак орловский? – хладнокровно осведомился Гаврилыч, который, по слухам, сам мог похвастаться весьма приличным набором похожих отметин.

– Не-а, – остывая, ответил Алехин, – это в другой раз. Сопляк какой-то стрельнул из-за угла… Метр с шапкой, как он этот автомат в руках удержал – ума не приложу!

– И что? – снова спросил Гаврилыч, невозмутимо дымя сигаретой.

Юрий подавил острое желание врезать кулаком прямо по этой сигарете.

– Что-что, – сдерживаясь, проворчал он. – Надавали засранцу по шее, уши оборвали и отправили к маме. Что еще с ним, сопляком, делать?

– Ну и дураки, – заметил Гаврилыч. – Маленькие засранцы имеют неприятное свойство вырастать в больших говнюков.

– Это уж точно, – согласился Юрий, так пристально глядя ему в глаза, что намека не понял бы только полный идиот. – Так ты меня отпустишь?

– А если не отпущу? – с интересом спросил начальник охраны.

– Значит, сам поеду, и можешь тогда увольнять меня к чертовой матери!

– Ответ неверный, – с непонятным Юрию удовлетворением заявил Одинцов. – Ты забыл сказать, что перед отъездом набьешь мне морду. Ладно, катись. В твоем распоряжении, – он посмотрел на часы, – два с половиной часа. Не вернешься вовремя – пеняй на себя.

– Гаврилыч, ты – человек! – с чувством произнес Алехин.

– Да ну? – с прохладцей удивился начальник охраны, повернулся к Юрию спиной и, дымя сигаретой, зашагал прочь.

Дряхлая «семерка» долго квохтала стартером, но в тот момент, когда Алехин уже начал побаиваться, что только зря угробит новенький аккумулятор, схваченный жестоким морозом двигатель все-таки ожил и заревел так, что случайные прохожие испуганно шарахнулись в стороны. Водитель поспешно сбросил газ, включил указатель поворота, врубил передачу и осторожно тронул машину с места. Громко хрустя смерзшимся снегом, «семерка» выбралась из грязного сугроба на расчищенную дорогу и, понемногу набирая скорость, покатилась в сторону аэропорта.

К счастью, желающих выехать из Москвы на ночь глядя, да еще в такую погоду, было совсем мало, и Юрий вырвался на Кольцевую, ни разу не угодив в пробку. Он гнал машину так быстро, как это позволяли дорожные условия, предвкушая скорую встречу с боевым товарищем. Конечно, Слободан прибывает в Москву как официальное лицо и наверняка будет сильно занят, однако не может такого быть, чтобы он не выкроил вечерок для старого друга! Зная Драговича, Юрий мог предположить, что в чемодане у него почти наверняка припасена литровая бутылочка «сербской лютой» – чистой, как слеза, пятидесятиградусной водки, которую можно пить литрами, почти не пьянея, и которая зато в полный голос заявляет о себе наутро. Да как заявляет!..

И лежит эта заветная бутылочка в углу чемодана, конечно же, не для какого-нибудь чинуши из общества какой-то там дружбы, а для настоящего, проверенного огнем и кровью друга – для Юрия Алехина, и ни для кого больше. И выпита она будет не в дорогом кабаке, не под стук столовых приборов, рев ресторанной музыки и бессмысленные заверения в вечной дружбе двух братских народов, а с глазу на глаз, в полутемной прокуренной кухне, под задушевный разговор о том, что дорого обоим – так дорого, что дороже этого нет ничего на всем белом свете…

Алехин представил себе этот разговор и будто наяву услышал полузабытые звуки сербской речи, которая только поначалу кажется непонятной, а когда к ней чуть попривыкнешь, становится почти неотличимой от родного русского языка. Они и пишут-то почти по-русски, кириллицей, только вот в последнее время зачем-то выдумали писать то же самое латинскими буквами – повторяют, значит, для особо тупых приверженцев западного образа жизни…

В аэропорту он втиснул машину на вечно переполненную, покрытую перемолотым колесами грязным снегом стоянку, запер дверь и поспешил в зал ожидания. Здесь он узнал, что чартерный рейс из Черногории прибывает по расписанию, благо погода стояла хоть и морозная, но ясная и безветренная, как по заказу. Это означало, что он вполне успеет перекинуться со Слободаном парой слов, дать ему свой новый адрес и номер телефона и условиться о встрече, а потом вернуться в казино за добрых полчаса до истечения установленного Гаврилычем срока.

Встречающие из общества российско-сербской дружбы были тут как тут – два мордатых мужика, с виду стопроцентные зажравшиеся чинуши, и толстая некрасивая тетка в очках – такая же чинуша, как ее коллеги, разве что не в штанах, а в юбке. Тетка была при цветах, а один из мужиков маялся с картонным плакатиком, на котором красовалась выведенная толстым маркером надпись по-сербски: «Слободан Драгович». Фамилия была написана с ошибкой, но Алехин не стал подходить к этой компании и указывать на неточность: ему хватило недавнего телефонного разговора. Человек, у которого Алехин пытался узнать время прибытия Драговича в Москву, ни в какую не желал делиться с ним информацией, как будто это был невесть какой оборонный секрет, и сдался только после того, как Юрий пообещал приехать к нему в офис лично и изукрасить его, как Бог черепаху. Видимо, это обещание прозвучало убедительно, а охрана офиса оставляла желать лучшего, так что нужную информацию Юрий все-таки получил. Он не исключал, что его телефонный собеседник находится среди встречающих, и потому старался держаться от этой компании подальше – как говорится, во избежание ненужного кровопролития.

Он стоял в сторонке, разглядывая троих деятелей, претендовавших на монополию в области российско-сербской дружбы, и гадал, что связывает Слободана с этими людьми. Впрочем, даже он, простой солдат, понимал: в наше время худой мир лучше доброй ссоры. Автомат хорош, когда враг стоит у твоего порога и надо дать ему по зубам, да так, чтоб уши отклеились. Еще он незаменим, если ты взываешь о помощи, а все кругом притворяются глухими, если надо обратить на себя внимание, заставить больших людей прислушаться к тому, что ты можешь им сказать. А вот, когда эта цель достигнута, наступает самое время забросить оружие за спину и заняться политикой. Потому что, если этого не сделаешь ты, за тебя это сделают другие – те, кому глубоко плевать и на тебя, и на твой автомат, и на дырки в твоей шкуре, и на то, что ты хотел сказать всему миру. Профессиональные политики, любители загребать жар чужими руками, уж они-то своего не упустят! Поэтому Слободан, наверное, правильно поступил, сменив камуфляж на деловой костюм и занявшись политикой. Тем более что он из тех, кто, если понадобится, в любой момент готов вынуть свои походные сапоги из шкафа и доказать всем желающим, что не разучился управляться с ручным автоматическим оружием…

«Да наплевать на все это! – подумал Юрий, присаживаясь на мягкий диванчик в углу и нетерпеливо поглядывая на часы. – Политик, бизнесмен, охранник в казино – какая разница? Слободан – такой парень, на которого можно положиться, в какую одежку его ни наряди!»

Он знал, конечно, что люди меняются под воздействием обстоятельств, однако письмо Драговича, с большим опозданием переданное ему бывшей женой, было написано прежним Слободаном, который, казалось, сам еще не до конца освоился в новой для себя роли официального лица, главным оружием которого является не автомат, а хорошо подвешенный язык. Это было теплое, дружеское письмо; чувствовалось, что Слободан скучает по товарищу не меньше, чем Юрий – по нему.

Бесстрастный женский голос из репродукторов объявил, что рейс из Черногории совершил посадку по расписанию. Алехин посмотрел на часы. Опоздание составляло всего три минуты; впрочем, его часы могли спешить. Он встал с диванчика и не спеша двинулся к пассажирскому выходу, все еще стараясь держаться подальше от встречающих Драговича чинуш с их дурацким плакатом и еще более дурацким букетом. «Цветов он не дарит девчатам, они ему дарят цветы», – вспомнилось ему. Не к месту всплывшая строчка из старой песни немедленно приклеилась как банный лист и стала, бесконечно повторяясь, вертеться на самом кончике языка – того и гляди, запоешь вслух. А песенка-то и впрямь была не к месту: тем, кто погиб от албанских пуль и американских бомб, до сих пор не поставили ни одного, даже завалящего памятника. И наверное, еще не скоро поставят, если вообще когда-нибудь соберутся это сделать…