Пока цветёт смородина - Соловьев Игорь. Страница 10

К гостям, неслышно ступая, вышел человек в оранжевом одеянии. Вопреки ожиданиям, черты его лица оказались не восточными, а вполне европейскими. Однако внутреннее наполнение было под стать храму. Глаза монаха источали мудрость и счастье. Ковальски мог бы поклясться, что давно не встречал во взглядах жителей Сити столь невообразимого покоя, умиротворения и радости.

– Я рад новым лицам в обители Сарасвати. Что привело вас в чертоги мандира? Любопытство, тяга к духовным знаниям или, может быть, потребность в Пудже?

– Я бы хотела задать вопросы, касающиеся Вашей веры, – мягко и почтительно произнесла Мира, поклонившись.

Винсент, удивившись переменой в ее облике и манере говорить, промолчал.

– Вы можете обращаться ко мне Пуджари. Я провожу здесь службы и как раз завершил чтение Пудж, по вашему – молитв. С готовностью дам ответы на интересующие вас темы. К сожалению, такие гости в наши дни редкость.

У Ковальски вопросов не было, и, чтобы не мешать чужой беседе, он остался у входа. Мира и Пуджари прошли в одно из крохотных помещений, где и состоялся их разговор. Благодаря акустике здания, Ковальски невольно услышал почти все. Если бы Мира пришла на исповедь, бывший десантник непременно бы ушел дожидаться девушку на парковке. Но то, о чем спрашивала Мира, поневоле заинтересовала самого Винсента.

«Что такое Бог, с точки зрения индуизма? В чем его отличие от других религий? Что есть рай? Как избежать ада? Как понять, что Бог любит тебя?»

Вопросы следовали один за другим. По тому, как и что спрашивала Мира, Ковальски понял, девушка неплохо разбиралась в истории религий и индуизма в частности. Если сначала вопросы были самыми общими, то потом она начала сыпать множеством имен древнеиндийского пантеона и тонкими нюансами санатана-дхарма. Именно так, как узнал Винсент, официально называлась эта вера. Поначалу Пуджари отвечал простыми определениями, но чем дольше длился их разговор, тем подробнее становились его ответы, а голос наполнялся радостными эмоциями. Так говорят два философа, нашедших друг в друге родственную душу.

Окончательно Ковальски опешил, когда они вдруг перешли на хинди.

«Да ты полна сюрпризов, девочка с васильковыми глазами! Много ли я видел белых американцев, свободно изъясняющихся на одном из языков Индии? Без всяких электронных синхронопереводчиков? Кто ты же такая, Мирослава Шмидт?»

Размышляя об этом и стараясь скоротать время, Ковальски разглядывал убранство храма. Постепенно он стал замечать в праздничном облике совершенно обыденные вещи. Вон, кое-где под куполом неосторожно выглядывали провода освещения. Немного подтекала ржавчиной труба, наполнявшая водой бассейн. Колонны и стены, как оказалось при ближайшем рассмотрении, выполнены не из камня, а бугристого пластика. Первоначальное ощущение волшебства отступало и таяло. Но все же, кое-что в храме оказалось настоящим. Это был сам Пуджари. Монах оставался таким же, как и в минуту своего появления. Спокойным, счастливым, излучающим доброту и понимание. Когда они с Мирой вышли к Винсенту, Пуджари склонил голову:

– Я бесконечно рад, что вы посетили меня и эту обитель. Давно, очень давно мне не доводилось беседовать с такой образованной и понимающей собеседницей. Я буду рад новой встрече. Двери мандира всегда открыты для вас.

Винсент и Мира попрощались с ним и вышли на парковку. Долгое время девушка задумчиво шагала, не смотря под ноги. Винсент не тревожил ее, следя лишь за тем, чтобы она не наступила в лужу.

Поднявшись в Сити, они влились в вечно спешивший людской поток. Вокруг полыхали вывески, звучала реклама, проносились автомобили.

– Давай, Вин, спроси уже, – бросила Мира сбавляя шаг.

– Что именно? – Винсент поравнялся с ней, машинально отметив, как на небе сгустились облака. Кажется, скоро пойдет настоящий ливень.

– Что тебя удивило? И почему.

– Ладно. Что ты искала в этом месте?

– А разве ты не понял? Бога.

– Представить себе не мог, что ты религиозна. Извини, но мне казалось, что молодое поколение Сити не обременяет себя такими вещами.

– А ты сам-то веришь в Бога?

– Пожалуй, верю.

– Прозвучало слишком неопределенно.

– Наверное, потому что я не решил, насколько мне нужны ритуалы. Как именно молиться, сидеть, ставить свечи. А не просто вера в Бога, сама по себе.

– Считаешь их бессмысленными?

– Ты задаешь сложные вопросы. Я верил в Бога на войне. В тот миг, когда нашу пулеметную позицию стали утюжить артиллерийские снаряды южан, я очень в него верил. С каждым новым шелестом падающих на головы чемоданов, до отказу набитых взрывчаткой и керамической шрапнелью, мои молитвы становились горячее. И судя по тому, что я все-таки жив, Бог слышал мои молитвы. Пусть я читал их, как умел. Но тогда к чему нужны ритуалы?

– То, что ты называешь ритуалами, возможно, более сложная форма общения с Богом, требующая от человека терпения. А значит, уважение к тому, к кому он обращается.

– Но ведь это помогло! Зачем делать простые вещи сложными?

– Помогло! Но ты обращался к нему в минуту отчаяния, Вин. Однако Бог не только физическое спасение здесь и сейчас. Это длинный и трудный путь. Твоя война лишь отрезок на этой дороге. Бог есть любовь, раскаяние, это вечность души и бессмертие в Его царстве.

– Странно слышать такие слова от девушки, несколькими часами ранее собиравшейся продать полицейские коды триаде. Тем, кто будет сбывать лошадиные дозы порошка, пока их менее удачливые конкуренты смотрят на мир из-за решетки камеры.

– Ты не знаешь всего. Если бы у меня были варианты, я бы даже не сунулась к Вонгу. Но нам нужные эти проклятые чипы, Вин. Без них мы не сможем осуществить задуманное, а тогда все будет очень плохо. Настолько плохо, что ты себе не можешь представить.

– Я понимаю. Тебе кажется, что меньшим злом можно предотвратить зло большее, чем бы оно там ни было. Но это просто сделка с совестью, поверь, я это проходил. Сначала ты позволишь себе немного вольностей, потом еще чуть-чуть, и однажды, поймешь, как границы размылись настолько, что ты сам давно стал одним из тех, с кем боролся. Каждый раз, кладя на алтарь своей души частичку зла, ты оставляешь все меньше места для чего-то светлого.

– А как же «убивать, чтобы не быть убитым»? Ведь в армии так говорят? Что, если ты вынужден делать то, чего не хочешь? Чтобы спасти не только свою жизнь, но и дорогих тебе людей?

– Да, нам говорили именно так. Жаль, никто не сказал, каково это – прийти с войны убийцей и не продолжать убивать. Ведь вернуться оттуда прежним нельзя. Поэтому так много ветеранов подписывает новый контракт, либо выбирает судьбу бандита или копа. Жажда власти и пренебрежение к человеческой жизни – что выковывает в своих детях война. А знаешь, когда начинается это преображение? С маленького зла, которому ты позволил прорасти в своей душе.

Девушка сверкнула глазами на Ковальски и резко остановилась.

– Посмотри на меня, Винсент! – Мира сняла очки и капюшон, открыв лицо первым каплям дождя. – Что ты видишь в моих глазах? Я похожа на ту, которая жаждет власти или с пренебрежением относится к человеческой жизни? Ну же! Посмотри!

Ее васильковые глаза были глубоко распахнуты, в них отражались огни города: свет летевших машин, рекламных вывесок, огней светофоров, проекторов. В них дышал и бился пульс Сити, а из глубины рвался крик боли и отчаяния.

– Мира… – осторожно прошептал Винсент. – Помнишь, ты как-то сказала мне, что тебе нельзя снимать капюшон? Этот запрет еще в силе?

– Черт! – с досадой вскрикнула Мирослава Шмидт и огляделась вокруг. С противоположной стороны улицы, прямо на нее смотрел один из объективов стационарной системы «Безопасность Сити».

– Дерьмо, мы влипли! Бежим!

Шоу талантов. Главная телевизионная арена Сити, центральный канал.

– Сегодня у нас удивительный человек – мистер Хамзи! Скажите, мистер Хамзи, в чем Ваш талант?