Под кожей (ЛП) - Стоун Кайла. Страница 12

— Я из Флориды, из города под названием Бушнелл. Мы называем «Маунтин Дью», «Кока Колу» и все остальное содовой. — Он улыбается этой большой, однобокой улыбкой, которая делает его юным и искренним. Это почти очаровательно. А еще мне хочется его ударить.

Я пожимаю плечами.

— Рада за тебя.

— Но, если здесь это называют «шипучка», значит, так оно и есть. — Он потирает то, что держит в руках. Это серебряная зажигалка, украшенная розовым черепом со стразами.

— Не показывай ее в школе, а то тебя заклеймят как педика. Или еще хуже. Не то чтобы у меня были с этим проблемы, но некоторые люди, похоже, так считают. Просто предупреждаю тебя.

Он хмурит свои густые темные брови и смотрит на зажигалку.

— Принял к сведению. Это моей мамы.

— Конечно. Если тебе нравятся розовые блестки, то у тебя большие проблемы, чем я думала. Брианна примет твой заказ через минуту.

Я иду в подсобку, беру соломинку и высокий стакан, наполняю его в автомате для напитков и несу обратно к столику.

— Держи.

Лукас все еще смотрит на зажигалку. Он больше не улыбается.

— Мама дала мне ее перед моим отъездом. Она… она умирает. Четвертая стадия рака груди.

Вопреки себе, я чувствую укол сочувствия к нему.

— Жизнь — отстой.

— Вот почему мой отец отправил меня сюда. Дома толку от меня, как от козла молока.

Хорошая шутка, но я не говорю ему об этом. Просто заношу её в свой мозг на будущее.

Он прочищает горло. Потом кладет зажигалку на стол и смотрит вверх.

— Знаешь, скоро будет вечеринка, если точнее во вторую пятницу октября. Недалеко от Сильвер Бич. Ксавьер Джонс-Грей — ты его знаешь? Он в футбольной команде вместе с Илайем. У его бабушки и дедушки есть дом на пляже. На выходные они едут в Маскегон за антиквариатом или что-то в этом роде. Ксавьер устраивает грандиозную вечеринку с костром. Еда, пиво, все такое.

— Как скажешь, — повторяю я. Чего он хочет? Почему продолжает говорить со мной? У меня от этого зуд и дискомфорт. Мне уже надоел наш странный разговор.

— Так… ты хочешь пойти со мной?

Моя кровь холодеет. Я застываю.

— Что ты только что сказал?

— Я спросил, не хочешь ли ты пойти со мной. Типа на свидание. Или не на свидание. Неважно. Я гибкий.

Я пристально смотрю на Лукаса. Мое лицо пылает. Должно быть, это розыгрыш. Но его глаза кажутся такими искренними, такими серьезными. Какая-то маленькая часть меня шепчет, что если… Я отбрасываю эту мысль так же быстро, как она появляется в моей голове. Никто не приглашал меня на свидание почти четыре года. Во всяком случае, не по-настоящему. Я одиночка. Это то, как я живу, кто я есть. Мое сердце — камень. Так и должно быть.

— Нет, спасибо.

— Ладно, хорошо. Уверена, что не хочешь подумать еще раз? Я отличная компания, обещаю.

— Что ты себе выдумал? Тебе нужно остановиться. Не путай меня с кем-то, кому не все равно. — Я заставляю себя уйти, прежде чем Лукас успевает отреагировать.

Пожилая пара уходит, и я хватаю свой поднос, чтобы освободить их столик. Место немноголюдное, но достаточно оживленное, чтобы я могла избежать Лукаса. Тем не менее я чувствую его взгляд на себе, пока работаю. Я чуть не разбиваю тарелку, когда отправляю грязную посуду в раковину. Я бросаю туда скомканные салфетки и недопитые чашки. Мой взгляд затуманивается. Другой рукой я протираю глаза основанием ладони. В любом случае это обман, он притворяется, что хорошо ко мне относится. Наверное, Марго и Жасмин что-то придумали. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Так будет лучше.

Уже почти пять часов вечера, когда Лукас наконец уходит. Я освобождаю его столик. Он съел весь заказанный им бургер с грибами, и на столе нет ни крошек, ни мусора. Под его пустой чашкой лежит десятка. Я отдаю все официантке, Брианне. Может, мне и нужны деньги, но не нужна его жалость. Или его жалкие щенячьи повадки.

Его столик — последний. Наконец, я могу уйти.

— Как твоя мама, малышка? — спрашивает Билл, пока я снимаю свой грязный фартук.

Он всегда называет меня «малышка», никогда по имени. Билл стоит у разделочного стола из нержавеющей стали, нарезает салат, помидоры и лук для куриного салата «Фиеста».

— Нормально, — отвечаю я, как и каждый раз. Никому на самом деле неинтересно.

— Давно ее не видел.

Я пожимаю плечами.

— Как Фрэнк? Его я тоже давно не встречал.

Когда Фрэнк дома, он всегда собирается с Биллом и его собутыльниками каждые выходные, чтобы поиграть в покер, напиться и вспомнить дни славы. Обычно он уезжает раз в месяц или два на пару недель, на случайную работу, краткосрочные подработки на заводе или просто, чтобы вырваться из плена.

— Он скоро появится, я уверена.

Билл делает паузу и поворачивается ко мне. В его темных глазах появляется озабоченность, которую он иногда проявляет.

— А как ты сама, малышка? Дома все в порядке?

Мое тело напрягается.

— Супер.

Он продолжает смотреть на меня, его нож наполовину поднят над разделочной доской.

— Ты уверена?

Я облизываю губы. Никогда не знаю, что сказать, когда он так себя ведет, но не похоже, что Билл действительно хочет знать. Он дружит с Фрэнком. Даже если я расскажу ему все, он просто примет сторону Фрэнка.

— Все фантастично. Потрясающе.

— Ладно. Всего хорошего, малышка.

Я киваю, вешаю фартук и беру ключи.

Помятая пятнадцатилетняя «Камри», на которой я езжу, принадлежит маме, но когда у нее случаются приступы депрессии, она не выходит из дома. В общем, машина моя. Двигатель издает хриплый, хрюкающий звук, прежде чем завестись, но он все равно работает.

Мы живем всего в миле или около того от города, но аккуратные кварталы быстро уступают место фермам, яблоневым садам и старым, обветшалым домам, спрятанным в полях и лесах вдоль неухоженных грунтовых и гравийных дорог. Дома на моей дороге — это бетонные коробки или трейлеры с покосившимися крыльцами и пожухлыми газонами.

Наш трейлер находится в четверти мили вниз по дороге. Он стоит на двух акрах, за соседскими кукурузными полями. Он двухсекционный, и раньше был вполне приличным, до того, как все пошло прахом. Мама сажала в оконные ящики свежие розовые герани и изящные белые и фиолетовые петунии. Она посадила плющ, и лианы вьются по обеим сторонам столбов крыльца и тянутся вдоль крыши. Она попросила Фрэнка прикрепить васильково-синие ставни, и некоторое время каждый год красила их по-новому.

Но тем летом четыре года назад все изменилось. Ее пьянство стало еще хуже. Она стала впадать в ступор все чаще и чаще. Она не выбиралась из дома и почти не выходила из своей спальни. Она начала забывать, как быть Ма. Раньше, даже когда Фрэнк пил и дрался, все было плохо недолго. А теперь плохо всегда. Теперь белый сайдинг потускнел и покрылся плесенью. Деревянные ставни облупились. Цветы погибли. На второй ступеньке крыльца сломана доска. Но плющ все еще там, зеленый, полный и постоянно растущий, протягивая свои усики вдоль крыльца. Надеюсь, когда-нибудь он захватит весь трейлер.

Я въезжаю на заросшую сорняками подъездную дорожку.

И чувствую это, как перемену погоды, как колебание течения, оповещающее рыбу о приближении акулы. Это его черный грузовик, заляпанный грязью, с наклейкой на бампере в виде силуэта обнаженной женщины и стальными шарами, свисающими со сцепного устройства. Он здесь.

Фрэнк дома.

Глава 9

Я вцепилась пальцами в руль до побеления костяшек. Подумала о том, чтобы свернуть с подъездной дорожки и поехать куда-нибудь еще, — куда угодно, но некуда. Вдалеке грохочет гром. Воздух пахнет озоном и вот-вот разразится гроза.

Я открываю входную дверь, ноги как свинец, сердце колотится в горле.

Он сидит за кухонным столом с мальчиками. Купил им наборы моделей автомобилей, и кухонный стол завален газетами, клеем и кусочками миниатюрных машинок. Аарон стоит на коленях на стуле, поставив локти на стол, его пухлое лицо светлое и счастливое. Фрэнки сидит по другую сторону от Аарона, его глаза прищурены, а лицо напряжено, когда он тщательно наносит клей на боковое зеркало.