Законы заблуждений - Мартьянов Андрей Леонидович. Страница 18

Как известно, излишнее радение порождает грех, а неспокойные времена вынуждают людей бежать от опасностей и непредсказуемости мира. Именно так случилось в Византии, когда Восточная империя начала содрогаться под ударами варваров, наступавших отовсюду: болгары и славяне с севера, персы, а затем арабы с востока, африканские берберы с юго-запада. Государство пребывало в состоянии постоянной войны, многие не видели никакого смысла в светской жизни, ибо рано или поздно приходили завоеватели и обращали в прах все, созданное трудами подданных базилевса. Тогда-то и стало невероятно популярным монашество, подорвав силы империи. Обители, появлявшиеся, как грибы после дождя, создавали все и каждый: базилевс, эпархи и министры-логофеты, стратиги, центурионы, купцы, крестьяне и так далее до бесконечности. На склонах Олимпа, Афона, в Халкиде, Салониках, Константинополе монастыри насчитывались многими сотнями, а святых братьев было десятки тысяч. По древним уложениям Константина Великого обители освобождались от налогов, следовательно, не приносили никакого дохода стране, молодые сильные мужчины не воевали против дикарей, а принимали постриг, церкви передавалось множество земель… Естественно, начались махинации – богатые византийцы укрывали в монастырях свою личную казну, чтобы освободиться от налогов, обитель имела право взять под свою защиту от властей любых преступников, а некоторые настоятели вовсю торговали церковной собственностью.

Наконец, императору Константину V все это надоело, ибо монахи забрали себе больше власти, чем сам базилевс. Константин закрыл несколько тысяч монастырей, отобрал земельные владения в казну, здания обратил в казармы, а имущество раздал военным в виде благодарности за службу. С тех пор монашеское движение на востоке хоть как-то упорядочилось.

На западе же все обстояло несколько по иному, ибо варваров не интересовали подвиги духовные, предпочитались подвиги военные. Ну каким, скажите, обленившимся дураком нужно быть, чтобы вместо сражений с окружающими тебя врагами забраться на столб с узенькой площадкой на вершине и несколько лет бездеятельно там торчать, поднимая упавших с твоего тела червей и сажая их обратно, рассуждая, что червяк тоже тварь и тоже кушать хочет?.. Именно поэтому варвары встречали рассказы о столпниках наподобие Симеона или Макария громовым хохотом.

Когда миновали завоевания, и в Италии образовалось государство готов под рукой короля Теодериха, жизнь стала поспокойнее. Теодерих проникся великолепием Рима, сбросил звериные шкуры и надел тогу, окружив себя многоучеными римскими патрициями – знаменитый Кассиодор был первейшим сенатором при варварском короле, а «последний философ античности» – Боэций являлся близким другом германца. Смешно, но Теодерих в переписке с византийским императором по-варварски горделиво именовался «Базилевсом Рима», считая себя полностью равным с владыкой блистательного Константинополя.

Итак, во времена Теодериха в бывшей империи Рима появился первый монастырь. Его основатель, Бенедикт из Нурсии, пошел по стопам святого Антония, точно так же раздав свои деньги неимущим и удалившись в горы под Монте-Касино. Существовало одно главнейшее отличие от египетских и византийских обителей: «отец западного монашества», Бенедикт Нурсийский, создал «Правила», в соответствии с которыми монастырь обязан полностью сам обеспечивать себя необходимыми для жизни припасами, то есть любой святой брат обязан трудиться. И неважно, на каком поприще – образованные римляне, входившие в братство Бенедикта, учреждали школы или переписывали книги, бывшие крестьяне обрабатывали землю, владеющие ремеслом строили для обители помещения и церковь… Европейское монашество пыталось не отрываться от мира по пагубному примеру Византии.

Прошло шестьсот пятьдесят лет.

Сейчас монаха ордена святого Бенедикта Нурсийского можно встретить в любом королевстве Европы, «Правила» доработали самые выдающиеся люди, создав новое течение внутри ордена, как, например, аскетическое цистерианское направление Бернара из Клерво, и вдобавок появились монастыри для женщин.

Именно такая обитель, стоявшая почти в центре Мессины, стала в октябре 1189 года штаб-квартирой нескольких авантюристов, каждый из которых преследовал свои особенные цели. Мать-настоятельница, взыскательная и суровая аббатиса Ромуальдина Кальтаниссеттская, после первой недели постоянных хождений всяких подозрительных личностей в принадлежащий монастырю странноприимный дом, только рукой махнула на непрошеных постояльцев. Что с них взять – миряне…

Казакова разбудили, причем весьма непочтительно. После многоумной беседы с Беренгарией о древнеримской литературе он покопался в аптечке, взял один из четырех оставшихся флаконов с антибиотиками, грустно осмотрев поредевшие ряды шприцов-тюбиков, ввел его себе в бедро, а когда принцесса вместе с камеристкой мадам де Борж отправилась в церковь, незаметно уснул, сопровождаемый весьма неприятными мыслями. Его начинало познабливать, а рука покраснела. Значит, воспаление все-таки имеет место быть, а чего вы, собственно, хотите? Неизвестно, в какой грязи валялись арбалетные стрелы и вдобавок неясно, сумел ли Гунтер как следует почистить рану. Цефрана, кстати, надолго не хватит, что хуже всего…

– Сударь! Черт вас задери, какие нормальные люди дрыхнут в полдень? А ну, поднимайтесь!

Тычок в спину, причем чувствительный. На такое хамство следует отвечать самыми решительными действиями. Казаков попытался как следует пнуть наглеца и даже коснулся пяткой его одежды, но тот успел отскочить.

Господин оруженосец повернулся, протирая глаза большим пальцем правой руки, и, не сдержавшись, выдал несколько выразительных русскоязычных фонем.

Прямиком на Казакова радостно скалился ясноглазый седой старикан с обветренным лицом, чуточку похожий на состарившегося Рутгера Хауэра. Ангерран де Фуа собственной персоной.

– Значит, отдыхаете?

Мессир Ангерран критически осмотрел стол, забитый частью опустошенными, частью полными кувшинами с прохладными травяными отварами и легким вином, но почему-то потянулся к Гунтеровой деревянной фляге. Уж непонятно, чем она прельстила рыцаря из Палестины, но Ангерран смахнул пробку и, не нюхая, хлебнул.

– Пресвятые небеса! – результат не заставил себя ждать. Когда человек запросто делает огромный глоток спирта, причем неразведенного, а самого что ни на есть чистого, глаза лезут на лоб и перехватывает дыхание. Мессир де Фуа откашлялся, вытер потекшие из глаз слезы и вопросительно уставился на Казакова: – Это какая-нибудь особая византийская отрава? Приберегаете на крайний случай?

– Сгущенное вино, – прокряхтел Сергей, усаживаясь. – Вещь весьма полезная. Вы разве никогда не видели… spiritus?

– Spiritus? В смысле, Святого Духа? – не понял Ангерран. – Нет, белый голубь меня еще не осенял своими крыльями.

– Я не о том, – поморщился Казаков. Палестинец не понял игры слов, ибо в латыни «спирт» и «дух» обозначались одним словом. – Не Spiritus Sancti, а spiritus vini. Винный дух, понимаете?

– Нет, – помотал головой де Фуа. – У вас еще есть такая фляжка?

– Где-то должна заваляться. Если хотите, эту можете взять себе. Понравилось?

– Апельсинчиком бы закусить… – Ангерран до сих пор кривился. – Ядреная вещица, всю глотку обжег. Итак, мой дорогой мессир Серж, я могу осведомиться, почему вы валяетесь здесь, когда происходят столь интересные события? Вы же взялись мне помогать. Свои четыре безанта за седмицу надо отрабатывать!

– Да вот, – немного смутившись, замялся Казаков. Он, конечно, не забыл, что Элеонора Аквитанская порекомендовала его Ангеррану в качестве помощника и Сергей, выполняя свои нехитрые обязанности, несколько дней назад отнес по просьбе рыцаря несколько писем. Но теперь бездеятельность оправдывается уважительными причинами. – Я, сударь, вчера немного поразвлекся на Северной башне…

– То-то у вас рука замотана, я смотрю, – деловито нахмурился седой. – Чем ранили, клинком?