Фрейд и психоанализ - Юнг Карл Густав. Страница 33

4. Невроз и этиологические факторы в детстве

[294] Теперь, когда мы выяснили, что следует понимать под инфантильной сексуальностью, мы можем продолжить обсуждение теории невроза, которое мы начали в первой лекции и затем на время оставили. Мы проследили теорию невроза вплоть до утверждения Фрейда, что предрасположенность, придающая травматическим переживаниям патогенный аспект, носит сексуальный характер. Наши предыдущие рассуждения подсказывают нам, как трактовать эту сексуальную предрасположенность: это задержка, остановка процесса высвобождения либидо от деятельности на досексуальной стадии. Подобное нарушение следует рассматривать прежде всего как временную фиксацию: либидо слишком долго задерживается на промежуточных станциях в процессе своей миграции от питательной функции к сексуальной. Это порождает состояние дисгармонии, поскольку предварительная и, так сказать, устаревшая деятельность все еще сохраняется в тот период, когда от нее следовало бы отказаться. Данная формула может быть применена ко всем инфантильным чертам, которые так распространены у невротиков, что ни один внимательный наблюдатель не может их не заметить. При dementia praecox инфантилизм настолько бросается в глаза, что даже дал характерное название одному конкретному синдрому – гебефрении (буквально: «подростковый ум»).

[295] Проблема, однако, не исчерпывается задержкой либидо на предварительных стадиях. Пока либидо застаивается, время не стоит на месте, и развитие индивида продолжается быстрыми темпами. Физическое созревание усиливает несоответствие между устойчивой инфантильной активностью и требованиями более поздних лет с их изменившимися условиями жизни. Таким образом, закладывается фундамент для диссоциации личности, а следовательно, и для конфликта, который и составляет подлинную основу невроза. Чем больше либидо вовлечено в отсталую деятельность, тем более интенсивным будет конфликт. Наиболее подходящие условия для проявления этого конфликта – травматический или патогенный опыт.

[296] Как показал Фрейд в своих ранних работах, легко представить себе невроз, возникающий таким образом. Данная концепция вполне согласовывалась со взглядами Жане, который приписывал невроз некоему дефекту. С этой точки зрения невроз можно рассматривать как продукт задержки аффективного развития. Предполагаю, что эта концепция должна показаться самоочевидной любому, кто склонен выводить неврозы более или менее непосредственно из наследственного изъяна или врожденной дегенерации. К сожалению, реальное положение дел гораздо сложнее. Чтобы дать вам некоторое представление об этих осложняющих обстоятельствах, приведу самый обычный пример истерии, который показывает, насколько они характерны и насколько чрезвычайно важны теоретически.

[297] Вы, вероятно, помните случай с молодой истеричкой, о которой я упоминал ранее. Как ни странно, женщина не отреагировала на ситуацию, которая должна была произвести на нее глубокое впечатление, и все же проявила неожиданную и патологически бурную реакцию на совершенно обычное событие. Мы воспользовались этим случаем, чтобы выразить наше сомнение относительно этиологического значения травмы и более тщательно исследовать так называемую предрасположенность. Результаты этого исследования привели нас к заключению, изложенному выше: не исключено, что возникновение невроза связано с задержкой аффективного развития.

[298] Вы спросите, в чем состояла задержка эмоционального развития пациентки. Больная жила в мире фантазий, который нельзя охарактеризовать иначе, как инфантильный. Подробно описывать эти фантазии мне нет необходимости: будучи неврологами или психиатрами, вы, несомненно, ежедневно выслушиваете детские предрассудки, иллюзии и эмоциональные требования невротиков. Нежелание смотреть в лицо суровой действительности – отличительная черта таких фантазий; в них есть какая-то несерьезность, игривость. Иногда они маскируют реальные трудности, иногда делают из мухи слона – все ради того, чтобы невротик мог уклониться от требований реальной жизни. Мы немедленно распознаем в них свойственные ребенку несдержанность по отношению к действительности, шаткость суждений, нелюбовь к неприятным обязанностям. На такой инфантильной почве всевозможные фантазии и иллюзии, выдающие желаемое за действительное, могут пышно разрастись; именно здесь и кроется главная опасность. Посредством этих фантазий человек может легко соскользнуть в нереальное и совершенно неадаптивное отношение к миру, которое рано или поздно должно привести к катастрофе.

[299] Если мы проследим фантазийную жизнь пациентки до раннего детства, то обнаружим много эпизодов, которые вполне могли бы послужить свежей пищей для той или иной фантазийной вариации. Впрочем, тщетно было бы искать в них так называемые травматические элементы, из которых могло бы возникнуть нечто патологическое, например анормальная деятельность фантазии. В ее памяти сохранилось много «травматических» сцен, но они не относились к периоду раннего детства; те же немногие события раннего детства, которые она запомнила, не были травматическими и, скорее всего, не оказали никакого влияния на ее фантазии. Самые ранние фантазии состояли из смутных и полузабытых впечатлений, оставленных родителями. Вокруг отца группировались всевозможные странные чувства – от страха, ужаса, антипатии и отвращения до любви и экстаза. Этот случай, стало быть, похож на многие другие случаи истерии, в которых нельзя обнаружить ни малейшего признака травматической этиологии; вместо этого они коренятся в своеобразной ранней активности фантазии, которая сохраняет свой инфантильный характер.

[300] Вы возразите, что в данном случае именно эпизод с испугавшимися лошадьми представлял собой травму и послужил моделью для ночного инцидента восемнадцать лет спустя, когда пациентка бежала перед экипажем и хотела броситься в реку по примеру лошадей, упавших в овраг. С этого момента она также страдала от истерических сумеречных состояний. Но, как я пытался показать вам в своей предыдущей лекции, мы не находим никаких признаков подобной этиологической связи в развитии ее фантазийной системы. Складывается впечатление, что смертельная опасность, которой она подверглась в случае с испугавшимися лошадьми, прошла без последствий. В течение всех лет, последовавших за этим, мы не обнаруживаем и следа этого страха. Как будто этого происшествия никогда и не было. В скобках замечу, что, возможно, его действительно никогда не было. Вполне возможно, что весь инцидент – чистый вымысел, ибо здесь я могу полагаться только на слова пациентки^[96].

[301] Внезапно, через восемнадцать лет, этот опыт становится значимым, воспроизводится и разыгрывается во всех деталях. Старая теория гласит: заблокированный ранее аффект внезапно вырвался на поверхность. Это предположение крайне маловероятно, особенно если принять во внимание, что история о лошадях может быть и неправдой. Как бы то ни было, немыслимо, чтобы аффект оставался погребенным в течение многих лет, а затем нашел выход при каком-нибудь в высшей степени неподходящем случае.

[302] Как известно, пациенты часто объясняют свои страдания давними переживаниями, ловко отвлекая внимание аналитика от настоящего и направляя его на ложный след в прошлом. По этому ошибочному пути и двигалась первая психоаналитическая теория. С другой стороны, именно этой ложной гипотезе мы обязаны пониманием детерминации невротических симптомов, которого никогда бы не достигли, если бы в своих изысканиях исследователи не руководствовались склонностью больного к обману. Полагаю, только те, кто рассматривает происходящее как цепь ошибок и случайностей и потому верит в направляющую руку рационалиста, могут счесть, что этот путь был ложным путем, от которого нас следовало всячески предостеречь. Помимо более глубокого проникновения в психологическую детерминацию, эта «ошибка» дала невероятно важный метод исследования. Мы должны быть благодарными, что Фрейду хватило мужества пойти по этому пути. Прогрессу науки препятствуют не заблуждения, а скорее слепая приверженность однажды обретенным прозрениям, типичный консерватизм авторитета, детское тщеславие ученого и его боязнь ошибиться. Подобная трусость гораздо более вредна для науки, чем честная неправота. Когда же прекратятся эти бесконечные споры о том, кто прав? Достаточно взглянуть на историю науки: как много было правых и как мало осталось правыми!