Зима в Мадриде - Сэнсом Кристофер. Страница 22

Ее до сих пор удивляло, как мог Берни ею заинтересоваться. Тогда в баре она, наверное, выглядела жутко: курчавые волосы стоят дыбом и еще этот заношенный старый свитер. Барбара сняла очки, решила, что так ее можно назвать довольно симпатичной, и снова их надела. Как часто бывало, даже когда она погружалась в мечтания о Берни, мысль о собственной непривлекательности тянула за собой неприятные воспоминания. Обычно Барбара старалась заглушить их, но это пропустила и в результате снова будто очутилась на краю пропасти. Милли Говард со своей компанией одиннадцатилеток окружили ее на школьном дворе и кричат: «Рыжая-бесстыжая, рыжая-бесстыжая!» Если бы не очки, выделявшие ее среди одноклассников, если бы она не краснела и не заливалась слезами по малейшему поводу, началась бы вообще эта травля, длившаяся годами? Барбара закрыла глаза и увидела свою старшую сестру, ослепительную Кэрол, которая унаследовала светлые волосы матери и ее же лицо в форме сердечка. Кэрол шла через гостиную их маленького дома в Эрдингтоне, отправляясь на свидание с очередным мальчиком. Она промелькнула мимо Барбары, обдав ее парами духов. «Ну разве она не красавица?» – сказала мать отцу, пока сердце Барбары обливалось завистью и истекало грустью. Через некоторое время она не выдержала и рассказала матери, как девочки дразнят ее в школе. «Внешность не главное, дорогая, – ответила ей мать. – Ты гораздо умнее Кэрол».

Барбара прикурила еще одну сигарету, руки у нее дрожали. Мама и папа, Кэрол и ее симпатичный муж-бухгалтер сейчас находились под бомбежками. Молниеносная война докатилась до Лондона и понеслась дальше: в купленном на вокзале, тщательно отцензурированном выпуске «Дейли мейл» недельной давности Барбара прочла о первых налетах на Бирмингем. А она здесь, сидит в прекрасном доме, ковыряет старые душевные раны, когда ее родные сейчас, может быть, бегут в бомбоубежище. Это было так ничтожно, что Барбара устыдилась. Иногда она размышляла, все ли в порядке у нее с головой, не сумасшедшая ли она. Встав, Барбара надела жакет и шляпу. Она убьет немного времени в Прадо, а потом узнает, что известно этому человеку. Последняя мысль дала ей желанное чувство осмысленности своих действий.

В художественной галерее Прадо ее встретили голые стены – бóльшую часть картин сняли, чтобы сохранить, во время Гражданской войны, и обратно вернулись пока далеко не все. В залах было сыро и холодно. Барбара съела невкусный ланч в маленьком кафе, потом сидела и курила, пока не настал момент уходить.

Сэнди заметил, что с ней что-то не так. Вчера он спрашивал, все ли в порядке. Она ответила, мол, ей скучно. Это правда, теперь, когда они обустроились в доме, Барбаре иногда часами было просто нечем заняться. Сэнди спросил, не хочет ли она взяться за какую-нибудь волонтерскую работу, он мог бы что-нибудь придумать. Она согласилась, чтобы сбить его со следа. Он кивнул, очевидно удовлетворенный, и ушел в свой кабинет улаживать какие-то дела.

Уже шесть месяцев Сэнди работал над своим так называемым горным проектом. Нередко он возвращался поздно и занимался делом еще и дома, такого напряженного труда Барбара не видела. Иногда его глаза горели от возбуждения, и он улыбался так, будто знает какой-то восхитительный секрет. Барбаре эта таинственная улыбка не нравилась. Порой Сэнди выглядел озабоченным, встревоженным, а то вдруг срывался с места и отправлялся в загадочную поездку куда-то за город. Он сотрудничал с геологом по фамилии Отеро, пару раз тот бывал у них дома. Этот тип Барбаре тоже не пришелся по душе, он ее пугал. Она беспокоилась, как бы их не втянули в какую-нибудь махинацию; казалось, половина Испании зарабатывала на estraperlo – черном рынке. О своей работе в комитете помощи еврейским беженцам из Франции Сэнди тоже особо не распространялся. Барбара удивлялась: неужели он считает, что добровольческая деятельность портит образ успешного бизнесмена, который он не без удовольствия создавал? Ведь на самом деле это его лучшая сторона. Разве плохо – помогать людям, попавшим в беду? Именно эта черта Сэнди привлекала Барбару.

В четыре часа она покинула Прадо и отправилась в центр. Магазины открывались после сиесты. Барбара шла по узким улочкам, душным, пыльным, пропахшим навозом. Каблуки ее удобных туфель громко стучали по мостовой. Завернув за угол, Барбара увидела старика в рваной рубашке, который пытался затащить на тротуар тележку с банками оливкового масла. Он тянул тележку за оглобли и силился закатить ее на высокий поребрик. Позади него стояло свежевыкрашенное здание, над входом в которое висел флаг с двойным ярмом и стрелами. Из дверей вышли двое молодых людей в синих рубашках. Они поклонились, извиняясь, что загородили Барбаре дорогу, и предложили старику помощь. Он с благодарностью отдал им оглобли, и парни затащили тележку на тротуар.

– Мой осел сдох, – сказал им старик, – а денег на другого нет.

– Скоро у каждого в Испании будет лошадь. Дайте нам время, сеньор.

– Он прожил со мной двадцать лет. Я съел его, когда он умер. Бедный Гектор, мясо у него было жилистое. Спасибо вам, compadres.

– De nada [22]. – Фалангисты хлопнули старика по спине и снова вошли в дом.

Пропуская их, Барбара спустилась на мостовую и подумала: «Может, все теперь и правда повернется к лучшему».

Кто знает. Она провела в Испании уже четыре года, но по-прежнему ощущала себя здесь чужой и многого не понимала.

Среди членов Фаланги наверняка были идеалисты, люди, которые искренне хотели улучшить жизнь испанцев, но, помимо них, имелись и те, кто вступил в организацию ради шанса получить выгоды от коррупции, таких было гораздо больше. Барбара снова посмотрела на ярмо и стрелы. Как и синие рубашки, эти символы напомнили ей, что члены Фаланги – фашисты, кровные братья нацистов. Один из фалангистов смотрел на нее из окна, и она поторопилась уйти.

Бар был темный и захудалый. Над стойкой, у которой, вальяжно развалясь, устроилась пара молодых мужчин, висел обязательный портрет Франко, засиженный мухами. Крупная седовласая женщина в черном мыла стаканы в раковине. У одного из мужчин был костыль. Бедняга потерял полноги, одна штанина была зашита кое-как. Все трое с любопытством посмотрели на Барбару. Из одиноких женщин в бар обычно заходили только проститутки, а не иностранки в дорогих платьях и шляпках.

Сидевший у столика в глубине зала молодой мужчина поднял руку:

– Сеньора Форсайт?

– Да. – Она отвечала по-испански, стараясь придать голосу уверенности. – Вы Луис?

– Да. Прошу вас, садитесь. Позвольте заказать вам кофе.

Барбара присмотрелась к мужчине, когда тот направился к бару. Высокий, худой, немного за тридцать, черные волосы и печальное длинное лицо, одет в потертые брюки и засаленный пиджак. На щеках щетина, как и у других мужчин в баре (в городе был дефицит бритвенных лезвий). Шагал он по-солдатски. Вернулся с двумя чашками кофе и тарелкой закуски. Барбара сделала глоток и сморщилась.

– Боюсь, он не слишком хорош, – криво усмехнулся Луис.

– Ничего. – Она взглянула на закуску – маленькие коричневые кусочки мяса с аккуратно торчащими косточками. – Что это?

– Говорят, голуби, но я думаю, что-то другое. Не могу точно сказать что. Я бы не советовал пробовать.

Барбара смотрела, как Луис ест, вытаскивая изо рта миниатюрные обсосанные косточки. Она решила ничего не говорить, пусть начинает сам. Луис нервно поерзал на стуле и пытливо взглянул ей в лицо большими темными глазами.

– Со слов мистера Маркби я понял, что вы пытаетесь найти человека, который пропал при Хараме. Англичанина, – сказал он очень тихо.

– Да, это так.

Луис кивнул и, изучая ее взглядом, добавил:

– Коммуниста.

Барбара испуганно подумала, уж не из полиции ли он, не предал ли ее Маркби и не был ли предан сам? Она усилием воли сохраняла спокойствие.

– У меня личный интерес, не политический. Он был моим… моим парнем, прежде чем я познакомилась со своим мужем. Я считала его погибшим.