Зима в Мадриде - Сэнсом Кристофер. Страница 28

Впереди посреди проезжей части стоял дорожный полицейский в белом шлеме и белой форме. Чтобы перейти улицу, нужно было дождаться сигнала, но многие перебегали на другую сторону, как только полицейский отворачивался, рискуя попасть под машину и получить штраф в две песеты. Гарри остановился, посмотрел направо и налево. Преследователь держался в десяти шагах позади. У него было бледное квадратное лицо с на удивление мягкими чертами. Увидев, что Гарри смотрит в его направлении, он на мгновение застыл, а потом опустил голову и быстро прошел мимо.

Гарри перебежал через дорогу между ослиной повозкой и старым «фордом». Кто бы ни был тот человек, он неважно справлялся со своей задачей. Гарри стало неуютно, но он напомнил себе о предупреждении: этого следовало ожидать, кто-нибудь наверняка будет следить за ним, как следят за всеми сотрудниками посольства, а так как он был из числа младших по рангу, то и человек, приставленный к нему, видимо, принадлежал к тому же разряду в своем ведомстве.

Остаток пути до своего жилища Гарри проделал не оглядываясь, что далось ему с трудом. Теперь он не только был напуган, но еще и злился, а когда наконец рискнул обернуться, никого не увидел – преследователь исчез. Гарри поднялся по ступенькам, отпер дверь и содрогнулся, услышав изнутри голос:

– Гарри, это вы? – На диване в гостиной сидел Толхерст. – Простите, что вломился, старина. Я напугал вас? Просто я получил для вас срочное сообщение от Хиллгарта. Оно поступило сразу после вашего ухода, и я приехал сюда на машине.

– Хорошо. – Гарри подошел к окну и выглянул на улицу. – Боже, глазам не верю, он здесь! За мной был хвост, взгляните.

– Ладно. Не дергайте штору, старина.

Толхерст подошел к окну, они вместе стояли и смотрели вниз, на шпика. Молодой человек расхаживал взад-вперед по тротуару, поглядывал на номера домов и чесал голову. Толхерст рассмеялся:

– Кое-кто из них просто безнадежен.

– Шпионит за шпионом, – тихо проговорил Гарри.

– Так это устроено. – Толхерст серьезно взглянул на него. – Слушайте, план изменился. Капитан Хиллгарт хочет, чтобы вы сошлись с Форсайтом сразу. Зайдите в кафе «Росинант» завтра после полудня и попробуйте войти с ним в контакт. Утром в девять будьте на совещании в посольстве. – Толхерст внимательно посмотрел на Гарри. – Договорились?

– Да. Я ведь для этого сюда и приехал, – криво усмехнулся Гарри.

– Все верно. – Толхерст кивнул на окно. – По пути избавьтесь от этого типа.

– Отчего переменились планы?

– Гитлер едет во Францию, у него важная встреча с Петеном. Ходят слухи, что затем он явится сюда. Но пока об этом только шепчутся.

Гарри взглянул на него очень серьезно:

– Значит, Франко готов вот-вот вступить в войну.

– По крайней мере, движется в этом направлении, – подтвердил Толхерст. – Нам нужно разузнать как можно больше.

– Да, – мрачно кивнул Гарри. – Я понимаю.

– Мне пора возвращаться, надо доложить Хиллгарту, что застал вас.

Толхерст окинул взглядом голые стены:

– Нужно чем-нибудь закрыть эти пустые места. У нас в посольстве уйма всяких картин, если хотите. – Он вскинул брови. – Будем оптимистами и представим, что нас всех не выпрут отсюда или того хуже.

После ухода Толхерста Гарри вернулся к окну. Снова начался дождь, мелкие капли стучали по стеклам. Шпика не было. Вероятно, он отсиживался где-то в ожидании объекта. Гарри вспомнил бедную арестованную женщину. Куда ее увели? Наверное, в какую-нибудь вонючую камеру. В этом инциденте ярко отобразилось все, что он видел за последние несколько дней. Гарри понял: он больше не нейтрален, ему было ненавистно все, что творил здесь Франко.

Он обратился мыслями к Сэнди и их завтрашней встрече. Подумал о немецких танках, которые катят на юг через Пиренеи, и о новой войне в Испании. Интересно, как посольство получило информацию? Вероятно, это имело какое-то отношение к разговорам Хиллгарта и Маэстре. Хуан Марч, нечистый на руку миллионер, финансировал Франко во время Гражданской войны, но при этом мог занимать проанглийскую позицию, как сам Маэстре. Кто такие рыцари Святого Георгия, Гарри не представлял, – вероятно, это был какой-то код. Хор советовал ему забыть об услышанном, но почему и самого посла, и Хиллгарта так явно беспокоило, что Гарри оказался случайным свидетелем этого разговора? Он в недоумении пожал плечами. Что ж, пожалуй, лучше начать мысленно готовиться к выполнению своей главной задачи – к встрече с Сэнди, который умудрялся извлекать выгоду из испанского ада.

Каков он теперь? Гарри стал вспоминать тот странный год в Руквуде, когда они с Сэнди делили учебный кабинет.

Происшествие с пауком на столе у Тейлора стало прологом к очень трудным временам. Все было как-то ненадежно, шатко. Берни перевели в другой кабинет, но они с Гарри сохранили дружеские отношения. Берни и Сэнди терпеть не могли друг друга. Их взаимная неприязнь не была вызвана чем-то определенным, она коренилась у обоих где-то внутри, на уровне инстинктов. Мальчики в школе постоянно соперничали, но вражда этих двоих выражалась не в ссорах и драках, а в холодных взглядах и саркастических замечаниях, отчего казалась еще более гнетущей. И при этом Берни и Сэнди в чем-то были очень похожи. Они оба ненавидели Руквуд, его принципы и систему, что Гарри воспринимал весьма болезненно.

Берни в основном держал свои социалистические взгляды при себе, понимая, что большинство учеников посчитают их не только безвкусными, но и просто непостижимыми. Он по-прежнему хорошо учился, отличался умом (иначе и быть не могло, ведь он получал стипендию на учебу в Руквуде), агрессивно играл в регби, входил в младшую сборную. Но иногда чувства Берни в отношении Руквуда прорывались наружу, и он говорил о них Гарри с холодным, тяжелым презрением.

– Нас готовят стать частью правящего класса, – однажды сказал Берни.

День выдался дождливый, и они втроем сидели в учебном кабинете – Гарри и Берни за столом, Сэнди что-то читал у камина.

– Чтобы верховодить рабочими здесь и местными жителями в колониях.

– Что ж, кто-то должен ими верховодить, – отозвался Гарри. – Я сам подумывал, не подать ли документы в Министерство по делам колоний, когда окончу школу. Мой кузен, вероятно, сможет мне посодействовать.

– О боже! – Берни резко рассмеялся.

– Работа окружного комиссара очень тяжелая. Приятель моего дяди провел в Уганде много лет и был единственным белым человеком на много миль вокруг. Он вернулся с малярией. Некоторые там от нее умирают.

– А другие сколачивают себе состояния, – презрительно заметил Берни. – Послушай себя, Гарри. «Мой кузен, вероятно, сможет мне посодействовать… Приятель моего дяди». Ни у одного из моих знакомых нет ни кузенов, ни дядьев, которые помогли бы им управлять обширными землями в Африке.

– А социалисты справятся лучше? Эти идиоты Макдональд и Сноуден?

– С ними покончено. Они слабаки. Нам нужен социализм другого типа, более мощный, как в России.

Сэнди поднял взгляд.

– Неужели ты думаешь, в России хоть сколь-нибудь лучше, чем здесь? – рассмеялся он. – Вероятно, там что-то вроде Руквуда, только хуже.

– Чем это Руквуд похож на Россию? – нахмурился Гарри.

– Система, построенная на лжи, – пожал плечами Сэнди. – Тебе якобы дают образование, а на самом деле натаскивают, чтобы ты знал то, что нужно им, ровно как русские с их пропагандой. Нам указывают, когда ложиться спать, когда вставать, как говорить, как думать. Люди вроде тебя, Гарри, не возражают, но мы с Пайпером другие.

Он посмотрел на Берни, его карие глаза заискрились зловещим весельем.

– Ты мелешь чушь, Форсайт! – отозвался Берни. – Думаешь, убегать по вечерам и напиваться с Пирсом Найтом и его приятелями – это значит быть другим? Я хочу свободы для своего класса. И наш день настанет.

– А я полагаю, что попаду на гильотину.

– Может, и попадешь.

Сэнди связался с компанией учеников, которые ходили в соседний городок выпить и, как они утверждали, познакомиться с девушками. Берни называл их транжирами, и Гарри соглашался с ним, хотя после попытки Тейлора завербовать его в шпионы стал смотреть на вещи немного глазами Сэнди – темной лошадки, парня, за которым нужно приглядывать. Гарри не завидовал его статусу. Сэнди учебой занимался по минимуму, а к учителям и школе вообще относился с едва скрываемым презрением.