Конторщица 3 (СИ) - Фонд А.. Страница 46
Я перевернулась на живот, как вдруг скрипнула дверь и в баню скользнул Будяк.
Глава 22
— Ай! Ты куда прёшься! — меня аж подбросило от неожиданности.
Соскочить с полки не дала тяжелая рука Будяка, которой он меня придавил обратно:
— Лежи спокойно.
Но спокойно лежать я не могла:
— Будяк! Придурок! Быстро выйди отсюда! Ты что творишь?!
— Тихо, я сказал, — сообщил мне Будяк. А затем достал из кадушки веник и чуть помахал им, проверяя, насколько тот распарился.
— Да угомонись ты! — Будяк легонько хлопнул меня по заднице и глубокомысленно заметил слегка осуждающим голосом. — А веснушек-то на попе и нету. И вот зачем было так врать, а, Лидия Степановна?
Он плеснул ещё воды на камни, душисто запахло берёзой, и обличительно продолжил:
— Вот на что только нынешние дамочки не идут, всё лишь бы мужика соблазнить. Мда-с. Облапошить и соблазнить. А я же тебе так верил…
С этими словами он помахал веником туда-сюда, нагоняя пару надо мной и хлопнул им меня по спине.
— Ой! — вскинулась я. — Горячо же!
— Потерпишь, — сказал Будяк и продолжил истязать меня веником, — ах, какие мы нежные!
— Вот так, — приговаривал он, отхаживая меня веником. — И так! И так! Вот не захотела за меня замуж, Лидия Степановна, так вот тебе! И вот!
— Пётр Иванович! Хватит уже!
— Что, стыдно тебе?! — хлестнул он меня веником по попе.
— Бессовестный ты! — охнула я и взмолилась. — Ну хватит! Не могу больше!
— Зато я честный. Недаром меня все называют Пётр Правдивый, — ответил Будяк и вдруг окатил меня из лоханки ледяной водой.
— Ай! — взвизгнула я и подхватилась из лавки.
— А сиськи у тебя ничего так, — одобрительно скользнул по мне взглядом Будяк и поставил лоханку на пол.
— Отвернись! — потребовала я.
— Не хочу, — не согласился Будяк и принялся раздеваться, — ты как напарилась уже или дальше продолжим? Вместе?
Я прошипела нецензурное ругательство и бросилась одеваться в предбанник.
— Зря ты мной пренебрегаешь, душа моя, — крикнул мне в спину Будяк, — допустила бы до своего роскошного тела, глядишь и понравилось бы.
Я не ответила, торопливо, натянув на себя одежду, полумокрая, выскочила вон под заливистый хохот этого гада.
Лицо моё пылало. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Мне хотелось его убить.
Через часа полтора мы сидели в умытом после дождя саду, в беседке, пили липовый чай с мёдом и старались не смотреть друг другу в глаза.
Следующий день начался просто прелестно.
После такого дождя вся зелень резко попёрла вверх, и у нас в саду стало словно в дебрях Борнео. Ярко светило солнышко, было даже жарковато. Жирная после такого ливня земля тихо шипела от испарений. В мокроватой листве звенели птички, над головой с треском носились туда-сюда стрекозы. Пахло свежестью и маргаритками, которые все одновременно вдруг раскрыли свои махрово-белые венчики. От чего наш двор стал похож на большую, залитую белоснежной пеной, клумбу. Светка необычайно радовалась этому обстоятельству, весело гоняла по двору, срывала их охапками и пыталась плести венок. Получалось у неё, мягко говоря, так себе, так как стебли у них были короткими. Поэтому Светка постоянно всё переделывала и очень сердилась, что венок всё время разваливается.
Я нажарила гору оладушек, себе сварила овсянку, и кликнула Светку завтракать.
— Доброе утро! — от калитки раздался голос Будяка.
— Здравствуйте! — рядом с ним стоял улыбающийся Рогов и щурился сквозь очки с толстыми стёклами.
Одеты они были в рыбацкие сапоги и непромокаемые куртки. В руках у Рогова были удочки. Будяк держал ведро, в котором что-то плескалось.
— А мы тут мимо проходили, — воодушевлённо сообщил Рогов, — а у вас так блинчиками пахнет. На всю улицу.
— Позавтракаете с нами? — спросила я, улыбнувшись.
— Спасибо, не откажусь, — в ответ улыбнулся Рогов и присел на лавку, где уже давно устроился Будяк и по-хозяйски накладывал себе мою кашу.
— Не хочу блинчиков, — сообщил он мне в ответ на мой удивлённый взгляд.
— А мы с четырёх утра на рыбалку ходили, — жуя оладушку, сообщил Рогов, — Пётр Иванович всё пытается мне доказать, что поймать этого сома легко. А я говорил, что ничего не выйдет? Говорил? То-то же!
— Это потому, что мы с этого берега попробовали, а надо теперь пробовать с донки, — проворчал Будяк и стянул у меня с тарелки оладушку.
— Пётр Иванович! — возмутилась на такое вероломство я, — вот же целая миска, а вы у меня воруете! Нехорошо!
— У вас, Лидия Степановна, уже вареньем намазано, — терпеливо, словно малолетней дурочке, объяснил мне свою позицию Будяк и нагло сцапал ещё одну мою оладушку.
— Шпуль катушки у нас маленький, — тем временем долил себе чаю Рогов, — нужно в следующий раз минимум двести метров лески брать. Я так думаю.
— Нет, надо было карабин с застёжкой не так крепить и петлю для поводка на метр от грузила вязать, тогда он бы плетёнку не перетёр бы, — опроверг его Будяк и, пока я мазала оладушку вареньем для Светки, ловко отпил чай из моей чашки.
— Пётр Иванович! — возмутилась я, — у тебя же в чашке есть чай!
— Твой слаще, — обласкал меня взглядом Будяк и развернулся к Рогову, мол, разговор окончен. — ты, Сергей Сергеевич, сегодня, когда в городе будешь, возьми ещё лески, на ноль-восемь только.
Я вспыхнула и не успела придумать достойный ответ, как от калитки донесся голос Пашки:
— Тётя Лида! Мама сказала, что вас к телефону. С работы звонят.
Подавив мучительный вздох, я пошла с Пашкой к ним домой. На нашей улице телефон был только у них, так как его дедушка был в соседнем совхозе агрономом. Соседи разрешали нам пользоваться, поэтому я, на всякий пожарный, оставила их номер в отделе кадров депо «Монорельс», а то мало ли что.
Звонила Локтюшкина.
— Лидочка Степановна! — закричала она в трубку, — я очень извиняюсь, не могу акты найти, на шестой участок. Людмила тоже не знает где.
Костеря в душе и Лактюшкину и глупую Людмилу, я объяснила, в каком шкафу на какой полке они находятся.
Когда я вернулась обратно, соседей уже не было.
Возле беседки стояло ведро, в котором истерически плескались мелкие караси. Над ведром сидела Светка и бросала венчики маргариток, отрывая их от неудавшегося венка, в ведро.
— Мама, посмотри, а почему рыбки не едят это? — удивлённо спросила она.
— Капризные, потому что, — ответила я. — А где Пётр Иванович и дядя Серёжа?
— Ушли, — ответила Светка задумчиво, — а если я им оладушку дам, они будут есть?
— Вареньем только намазать не забудь, — хохотнул от калитки Будяк. — Только смотри, чтобы мама не увидела, а то ругаться опять будет. Она у нас до варенья жадная…
— Пётр Иванович, вы же ушли, — сказала я обличительно, оборачиваясь на голос.
— Ушли, — согласился Будяк, — но я куртку забыл. А в кармане ключи. Не смогу в дом попасть. Агриппина Ивановна как раз корову погнала, так что пришлось вернуться за ключами.
— Рыбу свою вы тоже забыли, — кивнула я на ведро.
— А нет, — не согласился Будяк, — это я тебе оставил. Почисть и пожарь. Я приду на обед. Да и Римме Марковне заодно отвезём рыбки в больницу. Она большая любительница рыбки у нас.
Он сдёрнул куртку с оградки беседки и ушел, весело насвистывая.
А мне, блин, пришлось чистить почти полведра рыбы! А потом два часа жарить.
Будяк завился на обед, подъел горку карасей, но был молчалив и не шутил. Лишь искоса поглядывал на меня, когда думал, что я не вижу.
После обеда он увёл Светку и остальную детвору на тренировку по футболу. А я оказалась предоставлена сама себе.
Я побродила по тихому двору, сделала четыре обязательных бёрпи и завалилась на диване с книжкой. Но долго нежиться мне не дали. Вернулся Будяк и велел собираться в больницу к Римме Марковне. Я собрала ей термосок (жаренных карасей и пюрешку), налила бутыль компота, и мы поехали.