Крепостной Пушкина (СИ) - Берг Ираклий. Страница 21

А я вижу гения. Шедевр творения. Человека, способного изменять, корректировать реальность, а значит — влиять на будущее.

Не раз и не два поднимал я вопрос, указывал на то, что в диких землях появился человек невероятной силы, тот, который Может. От меня отмахивались, принимая тревогу за избыток рвения быть полезным человечеству, и что же? Кто оказался прав?

Даже сейчас, когда вы заставили прислушаться к моим словам, когда вы нанесли ряд серьёзных ударов, когда совершенно испортили ряд планов, работающих на востоке, когда в вас признали проблему, достойную решения, — они видят не то, что должно.

Литературный Дар ваш до сих пор не оценён в его пугающей полноте. И вновь, как и ранее, я остаюсь непонятым братьями. Они увидели вас, увидели ясно, но что же именно? Лишь то, что вы способнее прочих в деле, которым занимаетесь в своей негласной части службы. Толковую часть механизма. Досадную случайность. Погрешность. Но разве проблема в этом? Я обращал внимание на более важное, на главное, на то, что в вас есть частица Творца, на то, что любая из ваших детских песен (вы называете их «сказки») несёт в себе заряд неизмеримо большей опасности. Что вы создаёте обречённым язык уровня, ими не заслуженного, даёте немым возможность обрести речь. Что вы обгоняете время и делаете то, что могло бы появиться лишь спустя век, не ранее. Что ваше Слово — оружие, с которым, если не принять мер срочных, придётся сражаться нашим потомкам. Что вы способны дать разум даже пучине морской. Что подобное не может остаться без последствий и последователей, которые размножатся подобно головам гидры.

К счастью или нет — вы не философ, иначе вас уничтожили бы немедленно, прояви вы и на этом поприще такие способности.

Мне поручили решить проблему — и я её, безусловно, решу. Во имя будущего, во имя людей, во имя всего нашего вида, во имя разума. Я спасу вас. Человек, вам подобный, не должен растратить Дар против воли Творца, но вы не ведаете его воли — в том ваше счастье и гибельность. Я же вижу свой долг в том, чтобы помочь вам открыть глаза. И когда вы узрите этот мир с ясностью, мы, возможно, даже станем друзьями. Я верю в то, что однажды вы поблагодарите меня и это станет моей наивысшей наградой.

Пока же не могу сказать вам большего — вы попросту не готовы.

Со временем, подводя вас всё ближе к пониманию, я буду писать вам яснее, сообразно тому, как будет проходить ваше нравственное излечение. Что же до проблемы дня сегодняшнего, в действительности рутинной, — я отведу от вас преждевременную беду тем, что переиграю вас, докажу, что вред, вами нанесённый, не столь велик, и причиной его послужила расслабленность тех, кто отвык встречать достойных противников и стал слаб.

Пока же прощаюсь с вами, брат мой. И на прощание расскажу историю, венец которой сейчас должен быть прямо перед вашими глазами.

Слушайте же.

Однажды вы влюбились. Обычное дело для человека со столь пылким воображением. Единственно странно, что человек ваших талантов предпочитает весьма пошлую любовь к женщинам, но и такое случается. Только любовь была направлена не на особу вашего круга, как величают себя эти полуживотные в расшитых золотом мундирах и платьях цвета Белой госпожи, а в представительницу тех, кого в географических журналах называют населением. Звали её, как вы уже догадались, Ольга Калашникова. Вы оказали ей честь, обратив внимание, и она пала к вашим ногам. Не думаю, что это было для вас особенно сложно. Влюбившись, вы полюбили. Вы никому и никогда не говорили этого, но всерьёз рассматривали возможность брака. И пали бы уже вы, дорогой брат, но вас хранила милость Бога. Женщина сама всё испортила. Она поняла, почувствовала, что у вас всё серьёзно, и стала инстинктивно воспринимать вас уже как мужа, хотя вы даже не намекали на подобное. Таким образом она приоткрылась, позволила вам выйти из грёз о счастье и рассмотреть объект своей любви повнимательнее. Вы ужаснулись. Были ошеломлены. Вы вдруг поняли, что вам не о чем с ней разговаривать. Когда в вас говорила любовь, когда вы мысленно общались с ней и за неё тоже, всё было прекрасно. Когда она заговорила сама, когда вы услышали её речь, разглядели её содержание, вам стало плохо. Влюблённые слепы — тем страшнее обретение ими ясного зрения. Вам стало ясно, что с таким же успехом вы могли полюбить собаку или лошадь. Неприятное открытие.

Будучи человеком, вы взяли всю вину за собственную оплошность на себя, но Ольга к тому моменту находилась уже в положении. Что же делать? То же, что и все. Вы так и поступили, максимально мягко обойдясь с объектом ошибки. Вы устроили её брак за спивающееся существо дворянского статуса, снабдили средствами, продолжили помогать даже после того, как ваш ребёнок скончался.

Но разве полуживотное способно оценить деликатность? Надо отдать Ольге должное, она вполне удовлетворилась имеющимся, но вот её отец — нет.

Михайло Калашников затаил злобу на вас, дорогой брат, и заодно на весь род, к которому вы принадлежите.

Как существо, лишённое духа и представлений о чести, он долго вынашивал план мести. Ему хотелось отомстить вам достойно, но достоинство в его представлении ограничивалось деньгами. Михайло задумал разорить вас, нажиться на том и поглумиться после. Найдя сообщников (вы, вероятно, даже не догадываетесь, сколь интересная семейка кровососов обосновалась в имении среди ваших рабов: скажу только, что действительная власть над населением ваших земель — у них), он с радостью и большой охотой пускал вас по миру, год за годом помогая делам прийти во всё более плачевное состояние.

Так бы и всё и тянулись ещё лет десять, но что-то у мошенников произошло, и они рассорились. Михайло быстро проиграл в конфликте, как более мелкий зверь, и не знал, что делать. Тут на него вышли люди (с маленькой буквы, так как по факту то были представители Людей), предложившие помощь и потребовавшие её же.

Калашников согласился. Опуская подробности, — он должен был способствовать вашей смерти от рук преступников.

Я знал о замысле, разумеется, но нашёл лишним вмешиваться, ведь вера моя в вашу исключительность не допускала и не допускает возможности вашей гибели от рук подобного отребья. Поразить вас способен только равный.

Поэтому я, убеждённый, что ничего у них не выйдет, отдал другой приказ (не удивляйтесь несуразности, у нас параллельная система команд, и я выговорил себе право руководства, наступающее в определённый момент) на ожидаемый случай провала. Результат вы сейчас видите.

Это мой подарок для вас, Александр Сергеевич. Ваши враги мертвы, я приношу их в дар. Здесь была казнь существ, осмелившихся поднять руку на человека. Вы можете заглянуть в глаза предавшего вас Калашникова, поскольку я приказал срезать ему веки.

P.S. Чемодан ваш не сгорел, доложу вам. Его должны были украсть до заметающего следы пожара. Вы должны понимать причину.

С уважением, ваш брат, и, надеюсь, в будущем — друг».

— И что это за околесица? — спросил Безобразов, когда Пушкин дал прочесть и ему. - Кроме того, что у вас действительно есть враг, я немногое понял.

— Вот и я не вполне понимаю, Пётр Романович, но письмо это писано левой рукой.

— Что с того?

— Значит автор не желает показывать свой истинный почерк так же, как истинное имя и лицо.

— Я бы сказал, что это нелепая, глупая и несмешная шутка, не видь сейчас столько загубленных душ. Кстати, кузен, а что там было о «народе обречённом»? Это о нас, что ли?

Вместо ответа поэт подозвал Степана и тоже дал почитать письмо, благо, написано оно было на русском.

— Давайте подождём, что скажет Степан, — предложил Пушкин.

— Степан скажет, что таких друзей — за... один орган да в музей, барин, — отозвался мужик, закончив чтение и начав заново.

— Зачем вы дали ему письмо? — Насупился ротмистр, но Пушкин только ухмыльнулся.

— Я показал вам это творение больного разума потому, что вы должны согласиться со мной, Петр, и согласиться добровольно, что давать письму ход нельзя.