Крепостной Пушкина (СИ) - Берг Ираклий. Страница 57

— Кого мы боимся? Никого конкретного. Лишь того, что их может оказаться много. И только. У страха глаза велики, но британские львы не боятся овец!

— Но что же делать, Джеймс? — спросил брат.

— Что и все, как бы позорно это ни выглядело. Мы — готовый отряд. Если эти животные осмелятся подойти, встретим их подобающим образом. Оставайтесь на месте и смотрите — пусть знают, что я не один. И не будь я Джеймс Браун, если не обращу их в бегство.

Гордость этого человека не подверглась сомнениям — никто не удивился, когда он так и поступил.

— Кто вы такие и что вам надо? — Джеймс широко расставил ноги, словно заправский моряк на качающейся палубе.

В ответ он услышал столь много, что ничего не понял.

— Вы все должны идти в свои норы. Никто из нас не убивал вашего короля. Я вижу у вас много икон. Это даёт надежду, что вы не совсем законченные негодяи. Но клянусь — кто сделает ещё шаг, того я лично отправлю на встречу к дьяволу!

С этими словами англичанин выхватил пистолеты и навёл их на приближающихся людей. К сожалению, те, на кого напирают сзади, не могут резко остановиться, даже когда захотят.

Джеймс выстрелил. В ответ раздался крик боли, заглушённый яростным воплем сотен глоток. В него полетели камни, помешавшие произвести новый выстрел, а после и сбившие с ног. Подняться англичанину не довелось, он был буквально затоптан на глазах соотечественников.

Штурма укрытия не случилось — минутная заминка, вызванная зверской расправой, поколебала дух защитников, и распалённая ускорившаяся толпа ворвалась на территорию неофициальной английской колонии.

***

Генерал-губернатор, Эссен Пётр Кириллович, не сидел сложа руки. Напротив, он развил самую кипучую деятельность, на которую был способен.

Известие о ранении императора потрясло его. Воображение быстро нарисовало отставку с позором, разжалование в рядовые и отправку на Кавказ. Дитя века Екатерины, то есть записанный на службу в возрасте четырёх лет, в двадцать ставший капитаном, а в двадцать пять — генералом, он привык воспринимать монаршие милости как данность, а немилости как наихудшее из того, что может приключиться с человеком. Покушение на государя представлялось ему наказанием господним, и Эссен не мог взять в толк, чем он так прогневал Всевышнего, что тот решил разрушить его карьеру.

Бросившись в Аничков, он узнал, что император жив, но ранен и лежит без сознания. Это было и хорошо, и плохо. Сейчас следовало, он чувствовал это, поспешить и в наилучшем виде представить государю отчёт о предпринятых мерах.

В распоряжении своей деловитости Эссен видел две силы — армию и полицию, ими и воспользовался. Полиция в почти полном составе была отправлена на место покушения «искать и найти», чем и занималась с точностью, равной точности полученного приказания. Войско же понадобилось для обеспечения безопасности Аничкова дворца.

Такого количества солдат Александринская площадь ещё не видела. Двенадцать батальонов пешей гвардии и двенадцать эскадронов кавалерии заняли собою всё. Аничков мост сперва хотелось разрушить, но, поразмыслив, генерал-губернатор отказался от этой блестящей идеи. Мост был защищён ротой гвардейской артиллерии и батальоном преображенцев, а офицеры получили строжайшее указание звать подкрепление тотчас, если вдруг что.

Обезопасив таким образом государя, Эссен вспомнил о существовании церкви. Поражённый, что никто до этого ещё не додумался, он отдал распоряжение всем храмам города молиться за выздоровление императора и отслужить соответствующие службы. Отдавать приказы такого толка он не мог, но ситуация не предполагала дискуссий — и вскоре по Петербургу пронёсся колокольный звон. Воспринятый жителями, увы, совсем не как планировалось.

***

Хаос нарастал. Почти полное отсутствие представителей власти на улицах (офицеры при виде происходящего спешили к тем своим частям, что не могли уместиться вокруг Аничкова дворца, где получали приказ губернатора быть готовыми ко всему и ни в коем случае не покидать расположения без команды), слухи о гибели царя, которые никто и не думал опровергать, самые невероятные обвинения в адрес иноземцев, колокольный звон — всё привело именно к тому, к чему и приводят подобные эксперименты.

Жестокость межэтнических столкновений жителей одной местности обусловлена и тем, что очень скоро среди жертв оказываются женщины и дети, быстро выводя конфликт на уровень взаимного зверства. Нельзя требовать от женщин и детей не вмешиваться, когда перед ними убивают близких. Но вмешательство не приводит к снижению накала — происходит наоборот.

В течение нескольких часов толпа, в которую вливалось всё больше черни, разгромила десятки контор и магазинов на Невском — и среди пострадавших оказались все, кого можно было принять за иностранцев. В одном из швейных ателье убили четырёх женщин за то, что те не имели в распоряжении достаточно «угощения». Аптекарям пришлось хуже прочих. Их истребляли целыми семьями, часто живущими в тех же домах. Но и добыча в виде спирта пришлась «мстителям» по душе гораздо больше, чем разного рода вина.

На Галерной улице и в её окрестностях, где и находилась основная «колония» англичан, жестокость доходила до крайности. Жители, понимающие, что терять им нечего, пускали кровь нападавшим как могли, доводя тех до неистовства. Сколь-нибудь организованную оборону не удалось организовать из-за малочисленности, и сражение разбилось на части — штурмы домов.

Предложение сжечь англиканскую церковь было принято с восторгом. Дровяная улица звалась так не даром, и запасы её, хоть и порядком истощившиеся в течение первых месяцев зимы, послужили столь богоугодному делу.

К счастью, на какие-то минуты возобладал голос то ли разума, то ли совести — осталось неизвестным — и перед поджогом из церкви позволили выйти укрывавшимся там старикам, женщинам и детям, а также вынести всё ценное, немедленно отобранное. Одни плача, другие со смехом смотрели на горящее здание. Немногим позже погибла и часть спасённых, но уже при других обстоятельствах. Кому как повезло.

***

Сообщения о беспорядках поступали в Аничков почти непрерывно, но не проходили дальше коридора у императорской опочивальни, где лежал раненый Николай.

Эссен решительно не допускал никого к постели государя и в этом ссылался на указания врачей, рекомендующих полный покой. Уступил он только требованию наследника, резонно предположив, что жестоко в такую минуту отказывать сыну, если тот может сам стать скоро императором.

Устав от надоедливых известий о побоище, он всё же отправил коменданта Мартынова разобраться, настрого запретив применять силу против патриотически настроенных подданных и велев обходиться увещеваниями, если эти подданные где-то слегка пошалили.

— В крайнем случае, — заявил Эссен, — выпорите парочку зачинщиков, наиболее пьяных, но не усердствуйте!

Увиденное поразило коменданта. Во главе неполной сотни верховых он с трудом пробился к месту действия, где впал в ступор.

Разорению подверглись торговые лавки, предприятия, частные дома и квартиры. Тут и там полыхали пожары, чудом не слившиеся во что-то большее, — спасало безветрие.

Но не количество убитых, голые тела которых лежали повсюду, удивило генерала. Не разгромленные пивоварни, склады и мануфактуры. Даже не сожжённая церковь. Всё это он уже видел в годы военных походов. Самым неожиданным после увиденного масштаба разрушений оказался стихийный торг «добычи», которую прямо на улице грузили возами, продавали или обменивали, пока в нескольких шагах продолжалось избиение. Крепкие мужики с деловитым и добросовестным видом выкрикивали свой «товар», предлагая его по самым скромным ценам.

Явление властей было встречено недружелюбно. Никто не расступался, не жался к стенам. В первые минуты их будто вовсе не заметили.

— Смиррррна! — закричал рассерженный генерал. — Шапки долой!

— А то что, ваше превосходительство? — насмешка прилетела из толпы. Кто-то послушался и обнажил голову, но таковых было немного.