Погружение (СИ) - Аверин Евгений Анатольевич. Страница 44

Смесь заурчала. Я вижу краем глаза, как железки сначала чернеют, потом краснеют. Отрешаюсь от всего. Энергия металла струится в центр круга. Я направляю ее и строю трубу вокруг себя и вниз. Воздух становиться густой и темно-красный. Зависнуть в мыслях, это значит, не думать, не видеть, не слышать. Ничего нет. Мне все равно, где. Потому что меня нет нигде.

Заметно потеплело. Открываю глаза. Красноватый туман. Коричневые камни вокруг. Неприятное место, но стараюсь не о чем не думать. За спиной непонятный механизм размером со скалу. Как сложно описать речь насекомых, так сложно описать и его. Огромный пульт. В несколько этажей. Часть из камня, часть из разных металлов. Встаю и подхожу к нему. Наверху и в глубине что-то движется. Круглые ниши разных размеров. И не круглые. Есть тумблеры, огромные и каменные. И есть энергетические устройства, которые я вижу, но они не материальны и их не описать.

Моя железяка преобразилась. Камни из серых стали зеленоватыми. Метал чуть красноватый. И пористый. В механизме вижу под размер кругляшки. Понимаю, что это для усиления. Но мне туда и не допрыгнуть. А снизу несколько непонятных устройств в ряд. Но не в самом теле механизма, а энергетические, похожие на резиновый мираж. Надо ставить в любую. Подношу. Ничего не происходит. Надо активировать. Где же я тут кровь возьму? Только своя. Достаю заколку, которая наточенная. Удар в левую ладонь. Больно то как! И так все чувства обострены. Кровь очень яркая. Капаю в середину кругляша. Она впитывается. Камни стали желтеть. Выжимаю еще. Метал теряет пористость, и камни стали ярко янтарные.

Приставляю в нижней нише. Железяку втягивает, остается только ее поверхность. Больше ничего не сделать. Надо уходить. Дед долго не продержится.

В этот момент замечаю, что металлические части теряют блеск. Появляются трещины. Да он в камень превращается! И движение замирает. Ничего больше не слышно.

Пора. Убираю мысли. Боль мешает. Нет у меня ни рук не ног. Сил не хватает. Но появляется едва заметное свечение вокруг. Темно.

Мир врывается шелестом веток. Я лежу на спине. Дед держит мою голову в ладонях. Рик греет теплым боком и поскуливает.

— Давно я так? — шепчу.

— Минут двадцать. Попей этого, — дед протягивает фляжку.

Делаю глоток тягучей сладковато-терпкой жидкости. Меня рвет. Стою на четвереньках и выворачиваюсь. «Надо заглотить, — говорит дед, — оторваться оттуда надо. Иначе всю высосет». Тело, как не мое. Ничего говорить не могу. Держу глоток во рту и маленькими капельками пускаю внутрь. Тепло расходится по телу. После трех глотков отдышиваюсь и прислушиваюсь к себе. Сажусь и выпиваю половину фляги. Дед допивает остальное.

— Получилось? — спрашивает он.

— Не знаю. Там закаменело все. И остановилось.

— Отрицательная динамика, называется. Если бы наоборот, все с повышением энергии пошло, то свет, движение всякое. Тогда усилилось, значит.

— Не, точно не усилилось. Нам идти надо?

— Давно уже пора.

Ноги дрожат. И дед себя чувствует не важно, вижу по нему.

— Куда теперь?

— Отсюда подальше.

— Веди, Сусанин-герой.

Дед на шутку не откликается. И ведет. Около полутора часов мы бредем. Я даже не спрашиваю куда. Вода вся выпита. Но через поле уже видна деревня или село. И слышен перестук колес.

— Ребуса. Станция такая. — Поясняет дед, — там сядем на дизель. Это у них вместо электричек.

На колонке мы напились. В магазине купили молока и плюшек. Пока ждали, успели поесть и подремать. Я и так, как во сне. Ведут, иду. Поят, пью. Аппетита нет.

Пришел дизель. Все как у нас, только вагоны безантенн. Двери закрылись и мы поехали. Станции мелькают, я дремлю.

Какой-то Лукинец. Пересаживаемся. Еще стук колес. Столин.

Дед договаривается с машиной до Ольман. «За клюквой, чи шо?» — спрашивает водитель. Дед что-то отвечает, я не понимаю, проваливаюсь в сон.

После сна чуть легче. Даже выпила бутылку кефира. «Внученька, надо дойти, — уговаривает дед, — нас встретят. Немного осталось».

Рон потерял след. Были схожие ситуации. Значит, на той стороне серьезный профессионал. Тем интересней. В Африке они охотились на людей Озера. Целая деревня пряталась от глаз. От них нужны были детали технологии. Колдун, ее носитель, никак не хотел встречаться. На расстоянии еще можно видеть. Но только подойдешь, а его уже нет. Определяешь конкретное положение для команды захвата — все закрыто, как туманом. Деньги сработали лучше любой магии. Как только поняли, какой человек нужен, нашлись доброжелатели, которые указали примерные схроны. Тандерболты отработали по целям и по площадям. Рон сам потом ходил по остаткам деревни, допрашивал выживших. Выяснились интересные нюансы, но это все не то. Колдуна тогда так и не нашли. Не хотелось бы повторять ошибки.

Комиссия, в которой он работает, границ не знает. А социальные строи — только для того, чтобы удерживать стадо в повиновении. В каждой стране свои. В России он уже был по молодости. Тогда, в пятидесятые годы, местное правительство выполняло все их указания. Точно как в Африке, самолеты бомбили и расстреливали из пулеметов деревни в Сибири. Экспедиционные отряды добивали выживших. В предлоги он не вдавался. Тогда у них везде враги народы были.

Запомнилась одна девчонка. Классический славянский тип. Светлая, с русскими скулами, ладная фигура угадывалась под сарафаном на сорочку. Чекисты накрыли их на ночевке. Она заявила, что конец у всех людей одинаковый, и для него будет сюрприз после смерти. Он сам пристрелил ее. Как акт милосердия. Потом наставник рассказал Рону, что будет после смерти. Тоже самое. Только на другом уровне. Но что-то не понравилось в ответе. Недосказанность какая-то. Наставник потом исчез. Рон не задавал вопросов, но задумался.

Мы вышли возле болота. Меня хватило на час ходьбы по гати. Много веток и тонких стволов навалено поперек. Дорога из хвороста — это и есть гать. Потом чьи то сильные руки и темнота провалами. В себя пришла на твердой земле. Мне что-то лили в рот, а я глотала.

Очнулась на твердой постели. Рядом девушка, моя ровесница. Что-то толчет в ступке. В голове еще остатки сна — резкие тени метались в голове. Огромный механизм трескался на части и каменел, становясь просто квадратной скалой. Гоню прочь.

По потолку ползет паучок. Красноватый туман остался там, во сне. Будто кашмар после болезни. Сбоку сопит Рик.

— Доброе утро, — шепчу я.

— Проснулась! — девушка вскакивает и убегает.

— Ну вот, спугнула, — бормочу я.

Она возвращается с женщиной лет сорока. Высокая, ей пришлось пригибаться на входе. Темные волосы с проседью заплетены в две косы. Серое льняное платье с узорами на рукавах.

— Где наша красота ненаглядная, — заглядывает она мне в глаза.

— Здравствуйте, я — Маша, — представляюсь я.

— Марыся, значит. А меня зови тетя Ганна. А это Адарка. Или Дарья, как в городе говорят.

— Я где?

— На острове. Увидишь все сама. Сейчас попей отвару и в баню.

Ноги еще дрожат, шатаюсь, но марева в голове нет. Есть уверенность, что выкарабкалась.

Меня раскладывают на деревянной скамейке. Как приятно, когда кто-то тебя лечит, а не только ты. Адарка растягивает суставы, проминает шею и спину, потом переворачивает на живот. Нежно, но глубоко ее руки обминают печень, кишечник, почки.

Ганна зашла с чашкой травяного чая. Выпить и сразупариться. Дарья хлопаетменя веником. Она тощая, но груди больше моих. Омывает настоем хвои и растирает пучками запаренных трав.

Со скамьи еле сползаю. Меня заворачивают в простыню и ведут пить чай. Старый самовар, разные чайнички. Адарка говорит, что его надо пить не спеша и много. Чтобы выходил с потом. Я пью маленькими глотками горький отвар с ложком прошлогоднего меда. На третьей чашке простынь меняют. Пью дальше. После седьмой уже не могу. Пот и так уже с запахом трав.