Ванечка для шейха - Багрянцева Влада. Страница 7

– На! Выпей! – Ванья протянул Лехе бутылку с водой. – А то в обморок грохнешься еще. Ты бы и сам снял с себя лишнее – видишь, все равно никого тут нет. А даже если и зайдут – выйдут. Ну не дикари же?! Хули ты трясешься?

Ванья взял зубочистку – со спины Явару не все было видно и он многое бы отдал, чтобы смотреть не в профиль, а увидеть лицо его целиком, – и, ловко орудуя ею в зубах, продолжил размышлять:

– Хотя, может и дикари – стола нет, стульев нет, ноги уже затекли сидеть. Я ж не йог. – Он покрутил головой, остановив взгляд на второй двери. – Я в туалет, надеюсь что он там есть, как и душ. А то воняет козлом каким-то. Тебе со мной не предлагаю.

Леха, сильно сжав бутылку от страха остаться в комнате одному, выдавил случайно воду и облился ею, как поросенок.

– А может со мной? С тобой то есть?

– А ты мне подержишь, чтобы поссать? Иди в очко, Леха. Пока я освежусь, – он поднялся, открыл дверь, включил свет и присвистнул, – ты давай, поищи свои яйца. Или ты их в Питере забыл, а? Ну все ж нормально, хули ты ссышься?

Явар облизал пересохшие губы и тихо выдохнул, опуская тарелку на место и закрывая ею глазок. Пора было и ему поискать свои яички и познакомиться с гостями. Но вначале он сходит переоденется. И ополоснется. Жарковато сегодня.

Глава 7.

Пока Вано удалился мыться, – а поплескаться он всегда любил, и Леха точно знал, даже сейчас, в этой блядской напряженной обстановке он не пойдет против своих правил и его оттуда ничем не выгонишь, – можно было расслабиться и поплакать. Чем Леха и занялся. У этого придурка в ванной шумела вода и он вряд ли что-нибудь слышал, поэтому плакал Леха с душой, с чувством, с подвыванием, шмыгая распухшим носом и так жалея свою судьбинушку, будто бы уже все, кранты, завтра для него не наступит. Так-то он пореветь был не любитель, но тут такой случай… Когда жизнь прикручивала гайки, на Лешку нападал жор, и все диву просто давались – куда в эту мелюзгу все помещается? Только мать индифферентно махала рукой – ай, не в коня корм. В деда пошел. Тот тоже ел как не в себя, а сам худющий был, тощий.

А теперь вот, к обжираловке еще и водопад слез прицепился. И так никто за мачо-мэна его не воспринимал, как ему всегда хотелось, но уподобиться девчонке – вообще никуда не шло: ни в звезду, ни в Красну Армию. Если бы еще эмоции выключались по щелчку, он был бы только рад. Хрен там.

– И молооодаааая-а не узнаа-ет, – затянул он, гнусавя, грустный мотив, – какой в танкиста был конец.

Вспомнив маму, Лешка разошелся еще больше. Погибнет во цвете лет на чужбине! А ведь он даже еще не пожил толком, не потрахался вволюшку, не напробовался ничего в этой жизни. Он мечтал тигра хоть раз погладить – как монахи в буддистском монастыре в Тибете, рыбок здоровых таких, красных и желтых, в Китае пальцем потрогать, в рот им засунуть кусок булки, кота завести, наконец, чтобы над чужими не умиляться. Да и с сексом еще толком не знаком был. Вон даже с Ванькой хотели замутить того-этого, и то не вышло в тот единственный раз, дрочка не в счет. Дружить с ним было клево, они как братья друг другу были, а как трахаться с братом? То-то и оно, что никак. Инцест – это не его, не ихнее короче.

Ваньке чо – сидит сейчас в ванне, балдеет. Он смелый и дерзкий, как пуля резкий, а Леха сколько себя помнил, был осторожный и медлительный – как бы чего не вышло, еще с ясельной группы. И чо? И пожалуйста – вышло. Не уберегся.

Виток саможаления вышел на новый круг, а вой – на новую ноту.

Буква «Я» – нахуя? – как говорил Ванька. У него на каждую букву была своя поговорка-вопрос. И почти все, как одна, связанные с лексической редупликацией. Вот он был и на язык скор, и веселый, и красивый. Потому-то Лешка на него и повелся. Да что говорить – на Ваньку даже «брынц» повелся. А он? Он сам теперь как? Этот-то выкрутится.

Лешка держался за витую решетку на окне и сквозь слезы разглядывал спокойную светло-голубую гладь воды под яркими лучами солнца. Вот так всегда – близок локоть, да не укусишь. Вот он – благословенный Персидский залив, а хер там покупаешься. И всю жизнь такая несправедливость доставалась именно ему – у одноклассников полным-полна коробочка: и айфоны, и машины, и только что в жопу их не целовали родаки, а ему отдельная комната в мечтах снилась, так же как нормальный, обычный, а не крутой телефон и приличные шмотки. Вот от деда только-только недавно квартира досталась, так на тебе – он теперь в Дубае, в заточении, ни квартиры тебе, ни паспорта, ни свободы. Тут вон даже сесть не на что – все на полу! Как говорится – половая жизнь в разгаре. Лешка пнул голубую с золотом подушку, она отлетела к стене и вернулась обратно. Он снова пнул, еще сильнее. Но внутри тоска не укладывалась, наоборот закручивалась в спираль.

Ладно Ванька брынцу напиздел, а его-то за что сюда? Да тут один перелет с бутербродами с икрой стоил столько, что он теперь по гроб жизни не расплатится. Знамо чем – чем и Ванька. Все знают, что делают с красивыми парнями в гареме – гребут без «гр».

Лешке так жалко стало свою нецелованную жопу, которую тут непременно порвут на британский флаг похотливые арабские шейхи, что он упал лицом в подушку – специально выбрал другую, не ту, которую пинал, и начал кусать ее зубами: вот тебе, вот, блядский шейх, получай! Вслух он, конечно, этого не говорил – не дурак, ага. Вслух он рычал, драл зубами подушку, пока из нее не полез поролон. А потом вспомнил мамку, папку, понял, что никогда не увидит хмурый и величественный Питер в шапках снега и завыл особо тоскливо.

Личное задание принца присмотреть за гостями Абдул-Аваль воспринял, как и другие просьбы – спокойно. Но уже понимал, что с привезенными русскими «горюшка хлебнут». Как он радовался, когда они вернулись с учебы принца Явара, словами было не передать. Они же песок и море целовали по прилету с Басыром – ну чтобы никто не видел, конечно. Так сильно выказывать свои слабости было недопустимо. Не только язык был сложный в этой стране, главное – люди, бардак и погода были непредсказуемыми. Никаких правил не было – вернее они были, их пришлось перед прилетом прилежно учить, но никто их не выполнял. А чего стоили откровенные наряды женского пола? Натерпелись они с Басыром, но, как говорил его отец – «Когда разбивается волна – нагни голову». Пережили они Россию, но этих гостей, которые отличались от других гаремных юношей, могут и не пережить.

Ванья – дерзкий и гордый, и будь его воля, Абдул бы отправил его домой первым же рейсом, и даже ночным, заплатив двойной, тройной махр – и все были бы счастливы. Арабская пословица говорила: «Будет ли тень прямой, если ствол кривой?» Но принц Явар попал в медовую ловушку, и Абдул не знал, чем ему помочь. Он любил Явара ибн Абдул-Азиза как родного брата, был у него в услужении с пятнадцати лет, но таким принца еще ни разу не видел.

Размышлять, сидя на пуфике в коридоре под завывания Льошька в комнате было непросто. Это сбивало с мыслей. Абдул перебирал четки, вознося молитвы, чтобы у принца Явара все получилось. Но грустная песня – причем Льошька не попал почти ни в одну ноту – вызывала какие-то спазмы в желудке, отчего Абдул сбивался и начинал все заново.

Этот второй был пуглив, как маленький краб, и непонятно было от кого больше будет проблем, известно ведь: гнев глупого – в его словах, гнев умного – в его делах. Поразительно – чтобы попасть в гарем принца стояла очередь, и множество прекрасных юношей из знатных семей мечтали о его благосклонности. Безусловно, часть их привлекало богатство, другую часть – возможность Явара ибн Абдул-Азиза стать наследником шейха Фахти, хоть он и был на восьмом месте, но кому это когда мешало мечтать, и только третью часть, а то и десятую – Абдул Аваль был не в ладах с дробями – сам Явар. Спортсмен, красавец, щедр, широкой души – принц был лакомым кусочком. Что этим гяурам надо? Данияль – он ведь тоже из России, но вел себя с самого начала благородно и был благодарен судьбе за встречу на одном из приемов в посольстве, где его встретил Явар. Пока принц учился в России, он составлял ему компанию, а затем с удовольствием согласился переехать в Дубайский гарем.