Кровь, пот и чашка чая. Реальные истории из машины скорой помощи - Рейнолдс Том. Страница 7
ORCON – самая большая проблема службы скорой помощи и причина большинства трений между персоналом/руководством. Я еще не раз буду возвращаться к этой теме, потому что она действительно серьезная.
На данный момент у меня нет напарника (то есть мне не с кем работать, я сижу на станции и бездельничаю), так что давайте-ка я расскажу вам о великом боге ORCON и о том, как он управляет жизнью каждого фельдшера скорой помощи в Великобритании.
Это довольно скучно, так что я не обижусь, если вы не станете читать эту главу.
Правительство обожает для всего придумывать целевые показатели: от школьных оценок до времени ожидания результатов обследования на рак груди и количества поездов, циркулирующих по стране одновременно.
У скорой помощи имеется главный целевой показатель, который и называется ORCON. Он был установлен в 1974 году и обозначает скорость, с которой мы обязаны реагировать на вызовы категории А. (это вызовы с наивысшим приоритетом, хотя с учетом порядка присвоения категорий туда редко попадают действительно серьезно больные пациенты).
К месту вызова категории А в Лондоне мы должны прибыть за 8 минут. Вроде бы все просто.
Неважно, что происходит пациентом, главное, чтобы через 8 минут мы были у него. Например, если мы доедем до человека, который мертв уже два дня, за 8 минут, это будет зафиксировано как «Успех». Если мы приедем к пациенту с сердечным приступом за 9 минут, окажем необходимое лечение и обеспечим дальнейшее выздоровление, это все равно будет «Неудача».
Для тех, кто живет не в Лондоне, хочу добавить, что тут большие проблемы с пробками и много очень узких улиц. Жители говорят более чем на 300 языках, и порой добраться до места бывает ой как нелегко. Мы перегружены, персонала не хватает, приходится задерживаться в больницах из-за их переполненности и у пациентов из-за их невежества.
Но все это не имеет значения, лишь соблюдайте 8-минутный интервал. Если мы являемся на 75 % вызовов за 8 минут, то правительство повышает финансирование, что означает набор недостающего персонала, новые машины и тому подобное… В противном случае финансирование остается на прежнем уровне, и нам приходится справляться самим. В этом году мы вроде бы достигли целевого показателя, но едва-едва.
Нет никакого обоснования именно 8-минутному интервалу, за который надо приехать к пациенту: смерть мозга происходит через 4 минуты или около того; для травм, требующих немедленного вмешательства, существует так называемый «золотой час». Ходят слухи, что это интервал, за который члены парламента должны проголосовать после того, как прозвенел специальный звонок, – кто знает? Ни один человек из всех, с кем я это обсуждал, не смог сказать ничего внятного.
Пожалуй, это будет мой последний пост о скучных официальных стандартах Лондонской службы скорой помощи.
Так что возрадуйся, о читатель!
О!.. Ерунда…
По вполне понятным причинам эта тема некоторое время доминировала в моем блоге: часть тех постов я включил сюда, потому что вряд ли вы захотели бы подробно читать про то, как мне было плохо. Редактировать посты для книги я не стал, именно в таком виде они появились у меня на сайте. Писать их я начал меньше чем через 2 часа после возможного заражения.
У всех работников здравоохранения есть общий страх. Сегодня мне пришлось столкнуться с ним лицом к лицу.
Второй вызов за смену: «мужчина, 50 лет, упал на улице». Обычно это означает какого-нибудь пьяницу, но мы все равно поспешили на место происшествия, на случай, если у пациента действительно что-то серьезное (мы всегда спешим – это единственный способ время от времени успевать). Приехав по адресу, мы обнаружили мужчину, который лежал на земле и бормотал что-то невнятное. Лицо у него было разбито, и, судя по всему, сломана челюсть. Прохожие сообщили, что он «просто упал». Потом у пациента началась рвота, а поскольку было темно, мы поспешили погрузить его на каталку и завезти в машину.
Первичный осмотр показал отсутствие мышечного тонуса в правой половине тела; в остальном жизненные показатели были нормальными. Решив не пытаться что-то предпринимать самостоятельно, мы повезли его в больницу. На полпути его опять стало рвать, мужчина закашлялся, и брызги рвоты с кровью разлетелись по всей машине.
…а часть их попала мне в открытый рот.
Неприятно, но что поделать. Дальше пациент начал шевелиться, к нему вернулась способность двигать конечностями и разговаривать. Хорошо, значит, я смогу его расспросить. Я узнал его имя, дату рождения и адрес. Потом спросил, какими хроническими заболеваниями он страдает.
– У меня СПИД (синдром приобретенного иммунодефицита), – ответил он.
Ничего себе!
До этого ничего не попадало от пациентов ко мне в рот (за исключением разве что шоколадок во времена, когда я работал медбратом), поэтому, конечно, в первый же раз мне достался ВИЧ (вирус иммунодефицита человека).
Мой напарник уставился в зеркало заднего вида, и мы с ним обменялись взглядами. Сотрудники скорой знают, что это за взгляды – «ох, черт!», – которыми обмениваются, когда случается что-то очень плохое.
Мы добрались до больницы; пациент к этому времени выглядел куда лучше, ориентировался в пространстве, мог двигать руками и ногами и уже начинал ощущать боль от сломанной, по всей вероятности, челюсти. Мне следовало передать его сестре, и эта передача прошла, можно сказать, довольно комично…
Я: Пациент после падения, гемипарез правой стороны тела, на данный момент прошел. Хронические заболевания – СПИД.
Сестра приемного отделения: Отлично.
Старшая сестра: Так нельзя говорить.
Я: Прошу прощения?
Старшая сестра: Нельзя говорить СПИД, у людей могут возникнуть предубеждения на его счет.
Я: Ну, оно и правильно, мы же медики. А вообще, это такая же болезнь, как любая другая.
Старшая сестра: Но называть ее надо как-нибудь иначе.
Я: Вообще, меня не очень заботит политкорректность, к тому же я тоже пациент: его кровь попала ко мне в рот.
Старшая сестра: Ах вот как… ну, давайте разберемся с вами.
Дальше у меня взяли кровь, и я попросил об экстренной профилактике, с чем старшая сестра согласилась. Эта процедура заключается в приеме антиретровирусных препаратов, которые, если пить их в течение 4 недель, значительно снижают вероятность заражения. Побочные эффекты включают тошноту, рвоту, головные боли, диарею, кашель, боли и спазмы в животе, мышечные боли, чувство усталости, гриппозные симптомы, бессонницу, сыпь и (это мне нравится больше всего) повышенное газообразование.
Среди менее распространенных побочных эффектов… панкреатит, анемия, нейтропения, периферическая невропатия и прочие «метаболические проявления».
Похоже, в следующие 4 недели я неплохо развлекусь.
Старшая сестра, сочувственно заглядывая мне в лицо, поделилась кое-какими секретами борьбы с побочными эффектами: раньше она работала в клинике по лечению ВИЧ и хорошо знала, что мне предстоит…
Мы поговорили о возможности инфицирования, после чего я, в общем-то, успокоился. Заразиться ВИЧ довольно сложно (по сравнению с гепатитом, который волнует меня всерьез). Даже если бы я укололся иголкой, которой делал инъекцию ВИЧ-положительному пациенту, возможность заражения равнялась бы 0,004 %. При проглатывании рвоты с кровью риск еще ниже, особенно с учетом того, что у меня нет язв в желудке и полости рта. При экстренной профилактике мои шансы заразиться сводились практически к нулю. Все это я знал и до того, как прибыл в больницу, почему и не находился в тот момент в состоянии нервного срыва. До настоящего времени только два медицинских работника заразились ВИЧ после укола иглой. Очень сомневаюсь, что мне предстоит стать третьим.
План такой: в понедельник я обращусь в отдел безопасности труда, где мне и скажут, что делать дальше. Пока я знаю, что должен 3 месяца избегать сексуальных контактов (никаких проблем, я и так «избегаю» их уже целых 2 года) и, вероятно, буду освобожден от работы из-за плохого самочувствия в результате приема антиретровирусных препаратов.