Родные и знакомые - Киекбаев Джалиль Гиниятович. Страница 72

— Ну, солдатик, как себя чувствуем? — спросила сестра, закончив перевязку.

Сунагат не ответил. Ещё раз внимательно взглянул ей в лицо.

— Ваша фамилия — Вилис?

— Да, Вилис…

Разговор на этом прервался, санитары понесли Сунагата в палату. А вскоре у него начался жар, он впал в беспамятство, забормотал в бреду что-то несвязное.

— Эй, Киньябызка, поди сюда. Послушай — кажись, этот парень по-вашему бормочет, — поз вал лежавший рядом с Сунагатом пожилой солдат.

Киньябыз вытянул из-под кровати костыли и приковылял к новичку.

— Вот тебе на! Так это ж парень из наших краёв, он у меня однажды переночевал…

Дня через два Сунагату полегчало, он немного поел. Увидев улыбающегося во весь рот Киньябыза, тоже узнал его. Нежданная встреча обрадовала обоих.

Разговорились. Сунагат объяснил, какие обстоятельства привели его тогда в Саитово и почему он соврал, будто бы родом он — с Яика. Услышав название его родного аула, Киньябыз просветлел:

— А ведь я знаю ваш аул, доводилось бывать в Ташбаткане!

— По какой нужде?

— Мы возили чугун из Зигазов в ваши края, на пристань. Останавливались в Ташбаткане чаю попить. Постой, как же звали человека, к которому последний раз заехали? Вроде Ахмади…

— Ахмади? Который? Богатей?

— Нет, бедняк. Дом у него на Верхней улице, на бугре стоит.

— А-а… Значит, Ахмади-бугорок.

— Должно быть, он… Да! На подъезде к Ташбаткану приключилась история: встретились мы с двумя людьми, которые везли в санях мертвеца. Верней сказать, это мы сначала подумали: мёртвый. Спрашиваем, что да как. Говорят — деревом в лесу пришибло…

— Рассказывай, рассказывай! — заинтересовался Сунагат. — Что было дальше?

— Так что ж дальше… Ну, эти ехали с нами некоторое время. Остановились мы, дали лошадям передохнуть. Тут бедняга, которого мёртвым посчитали, вдруг застонал, — открыл глаза и заговорил. Что я, говорит, тебе, Исмагил, плохого сделал, за что ж ты так?.. Ещё он кого-то назвал, но я не расслышал, позади других стоял. В обозе шёл один урыс из соседней с вами деревни, так он оказался знакомым этого бедняги и больно его жалел. Вот забыл название деревни-то, но рядом она с вашим аулом…

— Сосновка?

— Да-да… Сосновка, должно быть…

— Урыса как звали?

— Не знаю, не запомнил.

— А в Ташбаткане вы кому-нибудь про это рассказывали?

Киньябыз, почувствовав в голосе Сунагата волнение, взглянул на него с некоторым удивлением.

— Нет, не рассказывали. Мы ж ненадолго заехали. На обратном пути и вовсе, не остановились. Потом пошли бураны, дорогу занесло, и я в извоз больше не ходил… А что, или тебя это касается?

— Так деревом-то дядю моего, отцова брата, придавило, — вздохнул Сунагат.

Рассказ Киньябыза растревожил его. Он лежал, глядя в белый потолок, вновь и вновь обдумывал слова, сказанные Вагапом перед смертью. Чем его обидел Исмагил? А может быть, дерево тут не при чём, виновник смерти — Исмагил? Но, в самом деле, за что ж он так?.. За что мог поднять руку на человека, вместе с которым, считай, всю жизнь работал бок о бок? Странно…

Сунагат от этих мыслей разволновался, у него усилился жар, перед глазами всё поплыло, закружилось, опять начался бред. Потом он притих, заснул, но ненадолго — разбудила боль. Пришёл в себя, и снова все мысли сосредоточились на вопросе, что же там, в лесу, произошло. Вопрос этот не давал покоя, тут была какая-то тайна. И чем дольше Сунагат думал о ней, тем больше разрасталось подозрение, павшее на Исмагила, превращаясь в уверенность в его вине. «Может быть, этот русский из Сосновки знает больше, чем Киньябыз? Кто он?» — думал Сунагат.

Как ни медленно тянулось время в госпитале, день уходил за днём. Киньябыз, у которого раненая нога уже заживала, всё чаще прогуливался по палате, постукивая костылями по залитому цементом полу. Он то и дело наведывался к койке Сунагата, лишённого возможности двигаться, старался хоть чем-нибудь помочь, подбодрить, заботился, как о брате родном.

Уходил Киньябыз гулять и в коридор, перезнакомился там со многими выздоравливающими, а подпоручик Кулагин сам подошёл к нему — узнал солдата своей роты. И Киньябыз, конечно, знал его, даже то знал, что подпоручик родом из Стерлитамакского уезда.

— Ваше благородие, а тут ещё один наш земляк лежит, — сообщил Киньябыз офицеру. — Зовут Сунагатом, по фамилии — Аккулов.

— Аккулов? Сунагат Аккулов, говоришь?

— Так точно, ваше благородие!

— Где он лежит?

— В нашей палате…

Александр тут же навестил Сунагата.

— Вот где нам довелось опять встретиться! Ну, как дела, дружище?

Присев на краешек койки, Александр осторожно положил руки на плечи Сунагата, смотрел ему в лицо, радостно улыбаясь. Дотошно расспросил, в каком полку Сунагат служил, где, как был ранен…

Александра вскоре выписали из госпиталя. Перед отъездом в полк он обошёл всех своих знакомых, попрощался.

— Теперь мне здесь не с кем будет и побеседовать, — грустно сказала Люси.

— Не грустите, Людмила Артуровна! — подбодрил её подпоручик. — Гора с горой не сходится, а человек с человеком… Будем живы — ещё встретимся. Кстати, здесь лежит мой друг детства. Можно сказать, почти родственник ваш…

— Что за родственник?

— Стеклодув с вашего завода. Теперь солдат. Красивый парень! Можете беседовать с ним.

— Так ведь… солдат, — обиделась Люси.

— Пардон! Шучу, конечно. А всерьёз — надо бы отправить его домой. Я с Андреем Филипповичем об этом говорил. Напомните ему, пожалуйста…

Подпоручик Кулагин снова ушёл на войну.

Спустя неделю пришло время возвратиться на фронт и Киньябызу. Душа бедняги исстрадалась, пока он чуть ли не со слезами на глазах прощался с Сунагатом, — не хотелось расставаться.

— Может, тебя отпустят домой, — сказал Киньябыз. — Очень прошу — сходи в Саитово, повидайся там с моими и напиши мне. Я тебе пошлю письмо с адресом…

Глава двадцатая

Студёным осенним утром — с неба сыпалась крупка — Байгильде в поисках лошади спустился к речке и примерно в версте от аула возле уремы увидел лежащего на земле ничком человека. «Бэй-бэй! — удивился он. — Кто это спит тут в такую погоду?»

— Эй, вставай! Чего это ты тут валяешься? — подал голос Байгильде. Но лежащий на земле не ответил и не шевельнулся. Байгильде подошёл к нему, тронул руку и обмер: рука была холодная, как лёд.

Тут уж стало не до лошади. То и дело оглядываясь, Байгильде побежал в аул; влетел, бледный от испуга, в дом старосты и, даже не поздоровавшись, выпалил:

— Гариф-агай, человека убили!

У старосты, пившего утренний чай, брови поползли вверх.

— Человека убили, говоришь? Кто убил?

— Там, внизу, возле уремы лежит… Кто убил — не ведаю.

Гариф, отставив недопитый чай, сполз с нар. Жена и сыновья старосты, сидевшие у самовара, будто окаменели с блюдцами в руках.

— Беда за бедой! — бормотал Гариф, одеваясь. — Прямо наказанье быть старостой в нынешние времена. Сохрани аллах, так и головы лишишься!

Он послал работника за десятскими, а Байгильде велел никуда не отлучаться:

— Отставь в сторону все свои дела. Придётся попеременно караулить труп. Пойдёт теперь разбирательство — конца-краю не будет. И с тебя, и с меня допрос снимут…

Байгильде повёл старосту, десятских и ещё несколько человек к месту, где лежал труп. Гонец, посланный вперёд, привёл туда же старика Адгама, который всё ещё сторожил у пруда заготовленное там мочало. Старик мог понадобиться потому, что убийство произошло неподалёку от его шалаша.

Убит, оказалось, Хусаин, служивший с прошлой осени в Уфе и отпущенный ненадолго домой на побывку. Кто-то нанёс ему два или три удара ножом.

Старик Адгам, увидев племянника мёртвым, затрясся в беззвучном плаче: он любил парня, после смерти Вагапа взял на себя отцовские заботы о Хусаине с Ахсаном.

Судя по тому, что тело уже остыло, убийство произошло вечером или минувшей ночью. Все согласились с этим мнением.