Портрет дамы с жемчугами - Кикути Кан. Страница 24

– Итак, чем обязан чести? – наступал Сёда.

Наоя продолжал молчать, лишь недобрый огонек блестел в его глазах. Наконец он произнес:

– Известно ли вам, что такое совесть?

– Совесть? – только и мог сказать Сёда, настолько нелепым показался ему вопрос.

– Да, совесть! – резко ответил юноша, едва сдерживая желание стукнуть кулаком по столу. – У человека нет надобности об этом спрашивать. Но вы стоите на ступеньку ниже человека!

– Совесть?! – опять расхохотался Сёда. – Это достояние бедняков, да и то они стараются продать ее за деньги богачам! Мне не раз случалось покупать этот товар. Сам же я, увы, им не владею! Как-то я вам говорил, что, имея деньги, можно и без совести великолепно прожить. Совесть – все равно что компас. Парусная лодка или корабль водоизмещением в пятьсот, максимум тысячу тонн в нем нуждаются. А вот военные суда в тридцать – сорок тысяч тонн прекрасно обходятся без компаса. Так вот, я военное судно и в компасе не нуждаюсь.

Седа говорил, отчеканивая каждое слово, чем привел Наою в бешенство.

– Неужели вы не стыдитесь своего поступка? – дрожа всем телом, спросил Наоя. – Последний вор побрезговал бы способами, к которым прибегаете вы. Разорили Карасаву, чтобы жениться на его дочери, заключить столь кощунственный брак, и не понимаете, что совершили низость! – Наоя почти кричал, запинаясь от волнения, в то время как Сёда оставался невозмутимым.

– Молчите! – сказал он. – Я действую открыто, честно, в пределах, дозволенных законом. Чего же мне стыдиться? Вы во всеуслышание высмеиваете меня за стремление к наживе, но, как видите, на мои деньги польстились и ваш отец, и ваша возлюбленная. Поэтому не я, а вы должны стыдиться и принести извинения за свое невежество. Мадемуазель Карасава уже раскаялась в своих необдуманных словах. Вот, взгляните-ка на это письмо!

И Сёда с торжествующим видом поднес Наое письмо. От бурной ярости и безграничного отчаяния в голове у Наои помутилось.

– Прочтите его! – продолжал Сёда. – Я хотел женить на ней сына, но она предпочла меня, могущественного финансиста, чтобы блистать в обществе, так она сама пишет. Наконец-то даже мадемуазель оценила меня, поняла, как велика сила капитала!

Наоя шел сюда с намерением сказать всю правду и Сёде и отцу, назвать их бесчестными интриганами, пробудить в них совесть и заставить отказаться от своих гнусных планов. Но, встретившись с ними лицом к лицу, он понял, что ничего не добьется от этих зверей в человеческом облике. Мало того, он сам теперь был осмеян и унижен. Потеряв над собой всякий контроль, Наоя опустил руку в карман, где лежал револьвер. Летом он носил его постоянно, когда совершал экскурсии на японские Альпы – горы Норикура и Якуси. И вот сегодня, собираясь к Сёде, Наоя снова вспомнил о револьвере, ибо там его мог оскорбить каждый швейцар, любая служанка, и взял его с собой.

«Силе нужно противопоставить силу, – думал юноша, извлекая из кармана револьвер. – Они прибегают к помощи золота, а я прибегну к оружию, пусть даже это стоит мне жизни». И с выражением отчаянной решимости на лице Наоя крикнул:

– Либо вы откажетесь от этой низкой, бесчестной женитьбы и поклянетесь, что не нарушите слова, либо… – Наоя задохнулся.

– О, это становится интересным! – со смешком произнес Сёда. – Вы, кажется, грозите мне? Что же вы собираетесь предпринять, если я не изменю своего решения?

Наоя сейчас ничего не помнил, ничего не сознавал, у него было одно-единственное желание – уничтожить это заплывшее жиром, багровое лицо, находившееся совсем близко от него.

– Если не измените… получите вот что! – воскликнул Наоя, и в его вытянутой руке блеснуло дуло пистолета.

– Что ты делаешь! – со смешанным чувством ужаса и гнева закричал Сёда, невольно пятясь назад.

Сугино бросился к сыну.

– Опомнись, Наоя! Остановись! – В дрожавшем от слез голосе виконта звучали упрек и мольба.

Но не успел отец схватить сына за руку, державшую пистолет, как раздался оглушительный выстрел. Сёда, Киносита и виконт только ахнули. В тот же миг послышался глухой стук рухнувшего на пол тела и вслед за ним пронзительный крик, но это не был крик Сёды.

По нелепой случайности пуля миновала Сёду и попала в хрупкую Минако, которая, услышав шум в комнате отца и беспокоясь за него, как раз в этот момент заглянула в комнату. Сёда бросился к ней, стараясь прикрыть своим телом. Минако же, несколько раз попытавшись встать на ноги, в изнеможении снова опустилась на пол. С ее губ слетали едва слышные стоны, на тонком шелковом кимоно, чуть ниже плеча, быстро увеличивалось пятно крови.

– Потерпи, моя девочка! – в отчаянии кричал Сё-. да. – Скорее принесите бинт или хотя бы кусок полотна, – велел он слугам. – Вызовите Кондо-сан… пошлите за ним машину! Не застанете дома – пригласите другого хирурга, профессора. А пока сбегайте за каким-нибудь доктором, который живет поблизости! Скорее, скорее, скорее!…

Слуги с ног сбились, не зная, что раньше делать.

Наоя, глядя на происшедшее, оцепенел от ужаса. Лицо его стало белым как мел, глаза были устремлены в одну точку, рука все еще сжимала револьвер, но никому не пришло в голову отобрать его у юноши. Виконт тоже был бледен. Он чувствовал свою вину перед сыном и с ужасом думал о том, что сам довел Наою до такого состояния и не вправе упрекать его.

Как только принесли бинт, Сёда собственноручно перевязал рану дочери и немного успокоился.

– Слава богу, рана не очень глубокая! – сказал он. – Бедная девочка! Она всегда нежно заботилась о своем отце и вот сегодня пострадала из-за этого!

Сёда, холодно улыбаясь, уничтожающе посмотрел на юношу. В этот момент его лицо выражало беспощадность и ту железную волю, благодаря которой он сумел за каких-нибудь два-три года нажить десять миллионов.

– Нет, я не отвечу насилием на насилие! Я просто передам вас в руки правосудия. Мне очень жаль, Сугино-сан, – обратился Сёда к виконту, – но я должен вызвать полицию. Эй, – крикнул он служанке. – Немедленно позвони в уголовный отдел префектуры и сообщи, что в моем доме задержан убийца.

Это услыхала Минако, которую собирались перенести и ее комнату, и чуть слышно произнесла:

– Прошу вас, отец, сохраните все это в тайне! Иначе начнутся всякие разговоры.

Сёда растерялся было, услыхав просьбу дочери, но тут же твердо сказал:

– Это тебя не касается. Постарайся лучше успокоиться!

– Нет! Нет! Если его посадят в тюрьму, я не останусь в живых. – Минако задыхалась.

Ее мольбы сломили упрямство Сёды.

Из глаз Наои неудержимо покатились горячие слезы. Это были слезы благодарности за участие девушки, которую он видел впервые в жизни.

Сердце, окованное латами

Кое-кто, пожалуй, еще помнит шумную сенсацию, вызванную свадьбой любимой дочери барона Карасавы, которая состоялась в конце сентября шестого года эры Тайсё [22]. О ней подробно писали все газеты Токио и Осаки.

Этот брак вызвал много неблагоприятных толков в обществе по причине чересчур большой разницы в летах жениха и невесты. Некоторые газеты прямо выражали свое негодование, называя дочь барона Карасавы второй Комори Сатико, присовокупляя к этому рассуждения о влиянии подобных браков на нравы общества.

Несколько лет назад двадцатилетняя Комори Сатико в погоне за высоким общественным положением вышла замуж за шестидесятилетнего графа Танаку, в то время министра императорского двора, чем заслужила порицание общества.

Сёда Сёхэй, разумеется, был значительно моложе Танаки, но и Рурико была моложе, красивее и гораздо выше по своему происхождению, чем Комори Сатико. Глядя на помещенные в газетах фотографии жениха и невесты, все приходили в негодование.

Прошел также слух о том, что нувориш Сёда купил дочь Карасавы за деньги. Одна из газет опровергала этот слух, заявляя, что Карасава, самый непоколебимый человек в Верхней палате, никогда не пошел бы на такую грязную сделку. Вторая газета, заверяя, что ее сведения являются наиболее достоверными, писала: «Сёда Сёхэй, старый приверженец барона Карасавы, пожертвовал сто тысяч иен, чтобы выручить барона, попавшего в затруднительное положение. Барон же, тронутый столь щедрым благодеянием Сёды, в благодарность выдал за него свою дочь». Третья газета утверждала, что дочь барона согласилась на этот шаг из тщеславия. Непомерным тщеславием она отличалась еще в бытность свою в лицее, чем снискала нелюбовь подруг.