Покой - Вулф Джин Родман. Страница 40

– Материю и энергию нельзя уничтожить, доктор. Они лишь превращаются друг в друга. Таким образом, все сущее может быть преобразовано, но не уничтожено; однако существование не ограничивается кусочками металла и лучами света: пейзажи, личности и даже воспоминания – все это тоже существует. Я уже пожилой человек, доктор, и мне не к кому обратиться за советом. Я перенесся назад, потому что нуждаюсь в вас. У меня был инсульт.

– Понимаю. – Он улыбается мне. – Сколько тебе лет?

– Шестьдесят или больше. Я не знаю точно.

– Понимаю. Сбился со счета?

– Все умерли. Некому устраивать вечеринки по случаю дня рождения, никому нет до этого дела. Какое-то время я пытался забыть.

– Шестьдесят лет. Наверное, я уже буду мертв.

– Вы умерли очень, очень давно. Даже когда Дейл Эвериттон, Чарли Скаддер, мисс Биркхед, Тед Сингер и Шерри Голд были еще живы, о вас почти забыли. Я думаю, ваша могила на старом кладбище, между парком и пресвитерианской церковью.

– А как насчет Бобби? Ты же знаешь Бобби, Ден, ты иногда с ним играешь. Он станет врачом, а? Унаследует семейную профессию? Или будет адвокатом, как его дед?

– Он умрет через несколько лет. Вы пережили его, у вас больше не было детей.

– Понятно. Открой рот, Ден.

– Вы мне не верите.

– Кажется, верю, но сейчас меня больше волнует твое горло.

– Я могу рассказать вам больше. Я могу рассказать…

– Вот так. – Он втискивает здоровенный указательный палец между моими коренными зубами. – Не кусайся, или получишь по физиономии. Сейчас я намажу тебе горло йодом.

4. Золото

– А теперь возьмем другую карточку: один человек сидит за столом и что-то пишет, другой заглядывает ему через плечо. Что вы думаете об этом рисунке, мистер Вир? Не могли бы вы рассказать историю, связанную с ним?

Голды не были уроженцами Кассионсвилла, и редко кто вспоминал, что ни одна семья здесь не была в строгом смысле слова местной. В один из погожих осенних дней они приехали на дребезжащем пикапе и старом «бьюике» и поселились в заурядном кирпичном доме. Предполагалось, что это еврейская семья, но в ней было мало еврейского – ни сообразительных, убедительных мужчин, ни кудрявых, умных, раскосых девушек. Старший мистер Голд, механик-инструментальщик, говорил с неопределенным акцентом, который мог исходить откуда угодно к востоку от Ла-Манша. Он устроился на завод по производству соков, уволился через год и открыл книжный магазин. Его сын Аарон занял аналогичную должность, через несколько недель подал заявление на пост инженера-техника и стал моим подчиненным.

Одной из особенностей Голдов было то, что они не походили друг на друга. В Аароне ничто не напоминало ни отца, сутулого мужчину со слабыми голубыми глазами, ни энергичную черноволосую маленькую мать. Он был долговязым, рыжим и веснушчатым, с крупным прямым носом, похожим на клюв дятла и всегда устремленным по ветру, как у молодой гончей. Юноша отличался трудолюбием, но явно не имел будущего в компании – во-первых, он так и не получил диплом колледжа, во-вторых, был разговорчив, шумлив и любил розыгрыши; эти характеристики ненавидело руководство среднего звена (чье мнение в таких вопросах, в отличие от мнения Джулиуса Смарта, имело вес). На самом деле он так любил потрепаться, что лишь через два с лишним года после того, как его отец уволился, я понял, что почти ничего не знаю об Аароне, кроме мнения об увиденных фильмах, любимой марки автомобиля («меркьюри») и захватывающих приключений с девушками, в основном работницами, занятыми на производстве, с которыми он сближался, ремонтируя разливочные или упаковочные машины или помогая мне в изредка успешных попытках их усовершенствования. Девушки, казалось, неизменно души не чаяли в Аароне, которого называли Роном – даже те, кого он больше не брал домой в конце дня или не предавался с ними воспоминаниям о парке развлечений Вэлли-Бич, который вырос на противоположном берегу Канакесси прямо рядом с городом. Он их веселил, льстил им и, подозреваю, щедро тратил на них деньги, когда мог себе это позволить.

Отец настолько не походил на сына, что, посетив магазин, я пришел к выводу, что мое первоначальное мнение об их родстве было ошибочным. Старший Голд был книжником – до такой степени, что меня, считавшегося книгочеем с тех пор, как я получил свой первый том сказок в зеленом переплете, это немного отталкивало. На витрине магазина, где еще несколько месяцев назад продавали обувь, изобразили его имя: «Луис А. Голд» (разумеется, золотыми буквами), и надпись мгновенно утратила яркую новизну, пошла древней патиной, подобающей великому Антиохийскому потиру [58]. Стекло покрылось пылью, как фруктовые деревья в тропиках покрываются летучими мышами, а половина люминесцентных ламп сразу вышла из строя, тогда как оставшуюся половину почти не было видно за высокими стопками книг – тех самых книг, которые Голд привозил бог знает откуда, многие были бесполезной и устаревшей беллетристикой, хотя попадались и странные, любопытные тома: технические труды в области малоизвестных наук; забытые сборники эксцентричных баек; старые собрания стихов; отголоски канувших в Лету интеллектуальных сборищ (тех, что состояли из людей, широко известных в узком кругу, и заседали – если удавалось, – за эмалированными столиками в дешевых ресторанах Нью-Йорка, где говорилось большей частью о розыгрышах, устроенных после полуночи в коридоре какого-нибудь второсортного отеля).

Одежда Луиса Голда изменилась вместе с профессией: серые молескиновые брюки и профсоюзная рубашка «Топ Продакшн» уступили место темному мешковатому костюму, в котором утонул бы и Чарльз Кертис, и запотевшим очкам в золотой оправе; единственным, что осталось от человека, которого я помнил (хотя и смутно) за верстаком в центральном механическом цехе, были его мозолистые руки. Я заглядывал в магазин всякий раз, когда оказывался в центре города, и там изредка бывало открыто; похоже, Голд запирал дверь, когда ему так хотелось, и если висевшая на гвозде в окне табличка демонстрировала надпись «ЗАКРЫТО», он не отвечал на стук, пусть даже я видел свет в задней части лавки и его сутулый силуэт, что перемещался среди книжных стопок, будто привидение.

Аарон никогда не говорил ни о нем, ни о своей матери, ни о сестре Шерри, о существовании которой я узнал от девушки, которая во время ежечасной паузы в общении с требовательной маркировочной машиной пришла искать Аарона.

– Здесь была молодая леди, которая спрашивала о тебе, – сказал я ему, когда он вернулся в офис.

– Она тебе помешала? Прости. – Аарон достал из ящика стола бутерброд и принялся за еду. Было около десяти часов утра, и я пытался начертить храповик для санитарного конвейера.

– Симпатичная, – сказал я. – Присылай таких почаще.

– Я думал, ты слишком стар для всего этого. Брюнетка?

– Шатенка. Она сказала, что знает твою сестру.

– Вот так просто. «Я знаю его сестру. Просто заскочила поздороваться».

– Она спросила, где ты, и когда я сказал, что не знаю, она назвалась «подругой Шерри», вследствие чего пришлось спросить, кто такая Шерри, и она объяснила, что это твоя сестра. Как ее настоящее имя?

– Это была Эмма?

– Сам не знаешь? Я имею в виду твою родную сестру.

– А я – девушку, которая приходила. Шерри на самом деле Ширли, но никто ее так не называет. Она моложе меня.

– Твоя подружка не представилась.

Последовала пауза, во время которой я подумал, что наш разговор окончен.

– Послушай, Ден, ты ведь давно здесь живешь, не так ли?

– Всю жизнь. Я родился здесь – могу показать дом.

– Знаешь человека по имени Стюарт Блейн?

Я отложил карандаш и развернулся на стуле лицом к Аарону. Одно колесико было сломано, поэтому пришлось соблюдать осторожность.

– Он ухаживал за моей тетей Оливией.

– Я даже не знал, что у тебя есть тетя. – Он ухмыльнулся, расквитавшись за мой вопрос о Шерри.