Водородная Соната - Бэнкс Иэн М.. Страница 44

— Я кое-что ищу, — сообщила Вир.

Пиан подняла один из своих уголков вверх, к лицу Коссонт. На сложенной ткани появились два круга, похожие на глаза.

— Ты? Что-то ищешь? — спросила она.

Коссонт провела рукой по импровизированному лицу фамильяра, отстранившись.

— То, что я некогда отдала одному из их орденов на хранение, — сказала она Бердлу.

Аватар выглядел заинтересованным, но все ещё был настроен скептически.

— …Связанное с одним из ваших людей, — закончила Коссонт.

— Одним из наших людей?

— С человеком Культуры. — Она подняла все четыре руки вверх. Этот жест казался полезным при общении с людьми, обычно останавливая их расспросы, хотя она не представляла, как он сработает на машине. — Пока ничего больше сказать не могу.

Аватар прищурился.

— Хорошо, — сказал он. — Итак, для ясности: вы хотели бы, чтобы я доставил вас на Оспин, не упомянув об этом никому из ваших сородичей, и при этом я могу оставить андроида Паринхерма деактивированным до прибытия в место назначения, верно?

Коссонт кивнула.

— По мне всё верно.

∞

Уе Ошибка Не…

МСВ Падение Давления

— Вот так обстоят дела.

∞

— Оспин. Обитель Централизованных Баз Данных и сонма связанных с ними прихлебателей. Что-то, что дал ей КьиРиа? Слишком ценное или слишком опасное?

∞

— Или сделанное им, — возможно, записанное — то, что он завещал потомкам.

∞

— Если это артефакт Культуры, то в него могут быть встроены какие-то технологии обработки или идентификации. Неплохо бы прояснить детали. Попробуйте попросить её уточнить, о чём именно идёт речь. У нас нет возможности доставить туда кого-либо до вашего прибытия — в данном случае вы находитесь ближе других к месту назначения.

∞

Аватар поклонился:

— В данный момент мы на пути в систему Оспин.

— Прекрасно.

— И могу ли я избавиться от тела десантника?

— Да. …Подождите — как?

— Я подумал, что просто оставлю его дрейфовать в космосе, передавая слабый сигнал по связи скафандра; это должно привлечь корабль гзилтов в ближайшее время.

Коссонт кивнула.

— Да, ладно…. У вас есть какая-нибудь еда? Я чертовски голодна.

— Септаме, я воспитанный человек и известен своей терпимостью, благожелательностью, а также неутомимым желанием предоставить людям преимущество во всех вопросах и в любое время, но при всем моём богатом и ценном опыте в вопросах межвидовой дипломатии я должен сказать, что даже я… даже я потрясен тем, что мои клиенты и да, мои друзья, мои близкие друзья, ибо таковыми они мне стали, что мне совершенно не стыдно признать, на самом деле я даже горжусь — делегация Лисейдена были так жестоко обмануты и так беззастенчиво использованы; это ужасно, шокирующе ужасно. Добрая натура, инстинктивное доверие, восхищение видом, к которому мы долго присматривались и хотели, как это сказать… похвалить, почтить, в чём-то подражая ему, — всем этим воспользовались самым постыдным и недостойным образом.

— Мой дорогой Мирбенес, — сказал Банстегейн, положив свою руку на руку посла. — Я слышу все, что вы говорите и ваши слова отзываются во мне болью. Правда. Я потрясен так же, как и вы.

— Сомневаюсь в этом, септаме! Очень в этом сомневаюсь!

Они сидели в маленькой беседке в саду здания парламента. Лисейдены в своих странных плавучих аквариумах в спешке отбыли на свой корабль, ожидающий на орбите, оставив гуманоида от Ивеника в лице — образе посла Мирбенеса говорить от их имени. Банстегейн слушал так терпеливо, как только мог, но он уже начал сомневаться, не платят ли этому человеку за каждое слово.

— Можем ли мы говорить конфиденциально? — спросил Банстегейн, подсев еще ближе к собеседнику.

Мирбенес покачал головой:

— Чего стоит конфиденциальность, когда доверие, сама честность не ставятся ни в грош?

— Я изменю это, — заверил посла Банстегейн, снова нежно похлопав его по плечу. — Даю вам слово. Вы можете на меня полностью положиться. Поверьте, — продолжал он, когда посол вздохнул, открыл рот, встряхнулся и продемонстрировал все признаки того, что работает над каким-то новым или, по крайней мере, очередным делом — это не моя вина. Даже я не могу быть везде и всегда. У меня не меньше причин чувствовать себя преданным, чем у вас и наших дорогих друзей из Лисейдена — в некотором смысле — потому что я доверился людям, а они подвели меня. Они пообещали, что проголосуют за один вариант, а потом отвернулись и проголосовали за другой. Непростительно. Крайне, крайне непростительно…

— Этот негодяй, этот ублюдок Кваронд! — вспыхнул Мирбенес, казалось, он чуть не плакал. Ранее Банстегейн ясно дал понять, кто стоял за ужасным голосованием.

— Да, непростительно, я знаю, но… это случилось. Уверяю вас, я изучил способы отменить результат немедленно, но оснований нет. Это было сделано очень хитро — очень хитро, поверьте мне. Нет никаких оснований. Поэтому мы должны пока отступить, перегруппироваться. Но ненадолго. Мы победим здесь, дорогой Мирбенес, во всех смыслах. Но вы должны понимать, что для этого я должен пойти на большой риск, и мне нужно, чтобы вы попросили наших друзей еще об одной услуге, когда придет время.

— Септаме! — сказал посол, почти в отчаянии, — как я могу…?

— Пожалуйста, послушайте, Мирбенес. Моей надеждой, моим желанием, — и давайте не будем называть это ценой, потому что так более, гораздо более благородно звучит, — моим чаянием всегда было, чтобы этот мир, мир, в котором я был рождён, мир моей колыбели, моего дома, был назван в честь одного из его самых любящих и почитаемых сыновей.

— Я…

— Нет, пожалуйста, послушайте. Позвольте мне сказать только это. Позвольте мне сказать всего четыре слова. Выслушайте, пожалуйста, дорогой Мирбенес. Четыре слова, всего четыре слова.

Мирбенес тяжело вздохнул и кивнул.

Банстегейн придвинулся еще ближе и прошептал послу на ухо:

— Мир Мирбенеса. Звезда Банстегейна.

Она должна была предчувствовать. Как и КьиРиа. Склом, похожий на силокулу аватар Участливого, играл на телесно-акустической антагонистической ундекагонной струне великолепно, словно был рожден для этого.

Корабль запрограммировал его. Он просмотрел всю литературу, изучил все технические характеристики, проанализировал все доступные экранные и звуковые записи, а затем тщательно смоделировал полученные данные, добиваясь, чтобы виртуальная версия сине-пушистого аватара смогла в точности воспроизвести игру всех великих виртуозов прошлого. Сонм полученной информации в итоге был загружен в аватар.

Склом сидел в огромном инструменте естественно, как будто был создан специально для него, держа оба смычка, как будто бы сделанных по его мерке. Он выпустил из лап недавно выращенные подушечки, заменяющие ему пальцы, и с первого же прикосновения смычка к струне заиграл прекрасную музыку.

Коссонт слушала с выражением нарастающего ужаса на лице, даже когда чуть не расплакалась от красоты музыки — это было одно из тех произведений, которые она знала, но не могла вспомнить название.

— Это излишне… богато, — сказал КьиРиа, взглянув на нее.

— Что? — переспросила она.

— Тон, — отозвался КьиРиа. — Слишком полный.

— Вы думаете?

— Давление воздуха. Мы находимся очень низко.

— Это водный мир, — сказала она, не глядя на собеседника, пока шестилапое существо, обитающее в одиннадцатиструнной, раскачивалось, пиля конечностями и творя красоту. — Здесь нет сухих высот.

— Это должно звучать тем лучше, чем выше вы поднимаетесь в атмосфере обычного кислородно-инертного каменистого мира. — КьиРиа пожал плечами. — До некоторого предела.

— Не знаю, — отозвалась Коссонт. — По крайней мере, один музыкальный критик сказал, что одиннадцатиструнная может улучшать своё звучание с увеличением высоты, но лучше всего она звучит за пределами атмосферы, где её вообще не слышно.

Всё еще наблюдая за игрой Склома — совершенной, блестящей, душераздирающей, — Коссонт услышала, как КьиРиа хихикнул.