Водородная Соната - Бэнкс Иэн М.. Страница 91

— …Ну, это, безусловно, доводит мое пристрастие к Слышимому до крайности. — Голос, казалось, искренне позабавило откровение.

— Это выглядит… радикальным. Шокирующим, — сказала Коссонт. — Выглядит как членовредительство.

— Это мое тело, и я могу калечить его по своему усмотрению. Не говоря уже о том, что из уст человека, обладающего четырьмя руками, критика представляется неуместной.

Коссонт открыла рот, но голос продолжил:

— Речь идёт о месте под названием Цетид, не так ли? Горы Звука?

— Да.

— Ха! Логично. Слышал об этом месте четверть тысячелетия назад или больше, с тех пор всё собирался туда съездить. Молодец, что отнёсся настолько серьёзно, что задействовал нечто большее, чем стандартное сенсорное оборудование. Восхищаюсь собой.

Коссонт, лежавшая на своей кровати с кубом на подушке, подняла брови, но пропустила последнее высказывание мимо ушей.

— Ваша старая подруга по имени Тефве навестила вас там, — сказала она, — пытаясь убедить вас рассказать о том, что произошло в момент формирования Культуры, когда Гзилт почти присоединился.

— Вот тебе и клятва старых любовников хранить тайны и уважать частную жизнь.

— Но о чем, черт возьми, вы думали? Вырвать свои собственные глаза? Оставить их Ксимениру!?

— И что же? Наверняка в тот момент это казалось мне хорошей идеей. И не менее очевидной, чем оставить данные с разным информационным барахлом на орбитале Оспина. Например.

— Что вы пытались скрыть?

— Кто знает? Может быть, мне лучше без воспоминаний. Итак, позволь узнать: мы направляемся в Ксаун?

— Да — тихо сказала Коссонт кубу. — И идем к Ксимениру, в Поясной Город, чтобы попытаться вернуть ваши глаза, ваши воспоминания.

— Интересно то, что я не хотел, чтобы воспоминания были уничтожены полностью, просто сокрыты. Какими бы они ни были… Конечно, если глаза на месте, это не значит, что в них сохранились воспоминания. Я мог их предварительно стереть… Что-то стало тихо. Ты здесь?

— Это было бы слишком даже для вас, Нгароэ.

— Все равно. Думаю, я бы не стал этого делать.

— Мне нравится, что я вижу тебя и прикасаюсь к тебе, знаю, что ты рядом, где-то всего в одном вдохе, я чувствую каждый этот выдох, как зыбкое дуновение, пронёсшееся по земле, слышу каждый удар сердца вблизи, и ты настолько близко, что я ощущаю тепло. Моё присутствие, мой обет… Я живу ради этих мгновений. И умираю при мысли, что они могут кануть в Возвышенном.

— Ты говоришь мне самые приятные вещи, какие я когда-либо слышала. Я бы хотела говорить об этом так же красиво.

— Ты черпаешь их из меня, потому что ты их муза, их истинный созидатель — мы творим их меж собой. Я безнадежный прозаик и заика, и всегда им был. Так что ты должна принять на себя половину приписываемых мне тобою заслуг. По меньшей мере.

— Если ты говоришь, что я должна — я должна, но мне неловко, что ты так говоришь, так много даешь мне, а я не могу восполнить твой дар.

— Слова — всего лишь форма, Вирисс. Лишь один из языков, один из способов выражения. Ты говоришь глазами, говоришь своими сладкими устами и нежными пальцами, всем своим телом. Вот так. Что?

— Нет, я просто… обними меня, обними. Будь моим присутствием. Я сделаю всё для тебя. Мне нужно это. Ты же не ненавидишь меня за то, что я так нуждаюсь? Да, я знаю, что нуждаюсь. Моя собственная нужда выдаёт меня.

— О, моя дорогая. Мне нравится, что ты нуждаешься во мне так же сильно, как и я. Отчаянно. Но не расстраивайся. Что?

— Ты ведь не думаешь, что они лгут нам, Сублимированные, не думаешь, что они нас обманывают?

— А это…? Ни на миг. Прошу, успокойся, Вирисс. Конечно, нет. Неужели я рискнул бы потерять тебя? Если бы я хоть на мгновение допустил, что существует хоть какая-то опасность, возможность того, что они нам лгут, что то, что нам предлагают, неправда, и мы можем просто умереть или быть развеяны как туман, я бы никогда даже не подумал об этом, ради себя, тебя, ради нас, ради всех людей.

— Разве Присутствие, нависшее над нами, не угроза? Иногда я смотрю на него, парящее над городом, и оно вызывает во мне дрожь.

— Иногда, признаюсь, и у меня перехватывает дыхание. Что я могу сказать, Вирисс? Обещания принимают разные формы, и чем более… судьбоносными они являются, тем более угрожающе могут выглядеть. Все великие обещания — угроза тому, что происходило до момента, когда они были озвучены. Они угрожают спокойному течению жизни, и мы внезапно становимся консерваторами, хотя и хотим, а порой и нуждаемся в том, что несут перемены. Поэтому над нами, над самим парламентом, нависает эта огромная серая фигура как напоминание о том, что именно здесь было принято окончательное решение, именно здесь мы свернули на предназначенный нам путь. И она напоминает нам, что есть силы, которые находятся вне нас, что сами мы лишь в процессе обретения полноты бытия и ради этого совершаем новый большой скачок.

— Уже слишком поздно?

— Что? Прости, любовь моя, я не…

— Слишком поздно для того, чтобы мы могли передумать?

— Ну, очевидно, нет, не поздно. Мы все можем передумать, вплоть до самого последнего момента.

— Должны ли всегда существовать какие — то силы вне нас?

— О, они всегда были. Сублимированные существуют уже десять миллиардов лет, Старейшины тоже. Мы всего лишь один из видов, которому предназначено быть здесь какое-то время, после которого надлежит уйти, как и всем остальным, кто был до нас. Но мы всегда осознавали, что есть определённая ценность в том, чтобы быть собой, теми, кто мы есть. Мы обрели, получили способ символизировать это в Книге Истины, но настоящая правда в том, что каждый вид чувствует то же самое, и каждый по-своему прав.

Мы все думаем, что мы особенные, и в каком-то смысле так оно и есть, но в то же время, это ощущение того, что мы особенные, является одной из вещей, общих для всех, объединяющих и делающих нас похожими друг на друга. И когда это чувство… особенности ставится под сомнение, мы естественно чувствуем угрозу. Мы все чувствуем. Я чувствую. Приближается Сублимация, и уже собираются военные корабли пришельцев: уже прибыли корабли Культуры — еще два сегодня вечером, "Эмпирик" завтра — и через несколько дней прибудут Лисейдены и Ронте, и оба, кажется, видят друг в друге интервентов, в то время как мы считаем, что и те и другие по сути захватчики нашего наследия. Глаза галактики устремлены на нас, и это должно быть время покоя, размышлений и размеренной подготовки, время оглянуться назад с кроткой гордостью за всё, чего мы достигли…

И ещё… нападение на штаб полка и тысячи убитых, и над нашими головами идет недостойная возня за трофеи, и всевозможные абсурдные слухи и истории, но в то же время…

— Я просто беспокоюсь. О том, что мы как-то слишком увлеклись, всполошились из-за этого, не продумали… а некоторые люди убедили нас сделать то, к чему мы, возможно, ещё не готовы.

— Ну, септаме Банстегейн очень убедительный человек, надо признать. И очевидно, я должен поблагодарить тебя за столь своеобразный комплимент.

— Я не имела в виду…

— Нет, ты имела. Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. Но ты должна видеть, что мы становимся символами для самих себя. Один человек может казаться зачинщиком, силой, стоящей за каким-то… великим начинанием, течением в обществе, но не обязательно именно он производит его — он может находиться на переднем крае и может оказывать какое-то небольшое, непосредственное влияние на его направление час за часом, день за днем, но на самом деле он тоже плывет по течению, подхваченный им, силой всех тех людей, которые стоят за ним, за идеей, которую они представляют и которую несут. Но, Вирисс, что это за разговоры в постели? У нас так мало возможностей побыть вместе, давай же не будем тратить время на такие переживания.

— Да, да. Ты, конечно, прав. Я буду твоей добычей, сражайся за…

— Ой! Что это?

— Что?

— Я не знаю. Мой палец. Уколол, кажется… какой-то шип или… Почему ты это сделала?