Таинственный возлюбленный - Сеймур Джулия. Страница 35

— Так ты из дворян?

— Я — Клаудиа Рамирес Хуан Хосе Пейраса де Гризальва, Ваше Высокопреосвященство.

— Хм. И ты собираешься посвятить себя Богу?

Клаудиа на мгновение растерялась. Сказать в лицо кардиналу, что вся ее жизнь здесь направлена лишь на то, чтобы выйти отсюда — немыслимо. Но и лгать… И снова страх пострижения охватил девушку. Она покраснела, низко опустила голову и пробормотала:

— Как будет угодно Господу, Ваше Высокопреосвященство.

— Что ж, ступай. — Луис-Мария еще раз скользнул опытным мужским взглядом по стройному телу, проступающему сквозь тонкую ткань, и снова протянул руку для поцелуя. — Грешно скрывать такой перл учености и благочестия в вашей глуши, — небрежно заметил Вальябрига, как только за послушницей закрылась тяжелая дверь. — Как она сюда попала?

— Говорят, ее привезла мать Памфила. Вероятно, бедность семейства…

— Ее кто-нибудь навещает?

— Никто, Ваше Высокопреосвященство. И никакой почты.

Луис-Мария задумчиво посмотрел на свои длинные отполированные ногти.

— Вы будете отвечать за нее головой, мать Агнес. В силу некоторых обстоятельств я не могу торопиться, но через год я заберу ее у вас и переведу в одну обитель в Мадриде. А пока предоставьте ей все возможные в ее положении удобства: ну, тонкое белье, прогулки, хорошее вино… Через год она должна стать настоящим цветком. И не забывайте регулярно сообщать мне о ней — у меня, как вы понимаете, есть немало других дел, чтобы самому напоминать вам об этом.

С этого дня Клаудиа получила относительно большую, чем остальные, свободу и, не понимая причин, постаралась использовать ее на совершенствование своих знаний в области лекарственных трав и медицины. Теперь после заутрени она могла уходить в горы и собирать корни, плоды и листья, чтобы, придя в монастырскую аптеку, внимательно выслушивать наставления старой матери Терезы.

— Вот алтей — это от першения в горле, а это кассия — при спазмах в желудке… А вот арникой надо пользоваться весьма осторожно, она может привести к черной меланхолии… Ну, а это ладонь Христа — спасение от всех болезней…

Часто в этих одиноких прогулках Клаудии приходила мысль о том, что можно вот так идти и идти по густым вянущим лугам и никогда больше не повернуть назад. Но она знала, что таким образом ей никогда не дойти до родной Бадалоны, ибо пропавшую королевскую салеску тут же кинутся искать повсюду, и первый встречный агент святой инквизиции, не обнаружив у нее на руках разрешения настоятельницы, доставит ее уже не в монастырь, а в подвал. Таких историй она наслушалась в обители предостаточно. Да и куда она пойдет? Не к падре же Челестино! И не в лачугу Педро, которого, конечно, уже давно там нет. А где искать донью Гедету? Значит, надо ждать другого выхода.

Но этот другой выход, намеки на который Клаудиа стала получать очень скоро, испугал ее не меньше пострига. Спустя пару месяцев после посещения кардинала аббатиса вызвала ее к себе и весьма любезным тоном поинтересовалась, устраивают ли послушницу Анну те условия, в которых она живет. Девушка, верная своему тайному оружию — послушанию, призналась, что большего ей не нужно. Тогда мать Агнес достала из складок своей рясы бархатную коробочку и фальшиво небрежным жестом протянула ее девушке.

— Его Высокопреосвященство кардинал де Вальябрига высоко оценил твою ученость и твое рвение в соблюдении постов и служб — он прислал тебе это как залог его милости и ожидает от тебя еще большего усердия.

Клаудиа поклонилась и, не глядя, убрала коробочку в карман.

— И ты даже не посмотришь, что там? — с нескрываемым разочарованием удивилась аббатиса.

— Я счастлива любым знакам внимания Его Высокопреосвященства.

«А девчонка — далеко не такая простушка, как я полагала, — подумала мать Агнес. — Возможно, сначала она сгодится еще и мне».

— Видишь ли, нельзя понимать жизнь в обители лишь как череду бессмысленных послушаний. У нас здесь есть своя жизнь, и свои удовольствия.

— Мне ничего больше не нужно.

— Не надо торопиться, милая Анна. Хочешь кофе? Или немного малаги?

— Благодарю вас, мне ничего не надо.

— Но ты любишь книги. Постой, у меня есть замечательное издание «Божьего града» [55], и за твое прекрасное поведение я готова дать его тебе. Разумеется, лишь на несколько дней. Наслаждайся, но помни: человеку чистому душой все кажется чистым и целомудренным. Испорченные же натуры во всем видят только зло и соблазн.

— Благодарю, — спокойно ответила Клаудиа и вышла, взяв томик in-quarto в розовом сафьяне.

Оказавшись у себя в новой просторной келье, она встала у окна, полная сладостного предвкушения, охватывавшего ее всегда перед чтением хорошей книги, и наугад раскрыла тяжелый томик. Через секунду он с глухим стуком упал на пол, и веером промелькнувшие страницы явили девушке еще худшее зрелище: внутри книги святого были искусно вклеены омерзительные картинки блудодейства и порока во всех его возможных видах. Краска гнева и стыда бросилась в лицо Клаудии, и уже осторожно, как ядовитую змею, она вынула из кармана подарок его преосвященства. Однако, раскрыв коробочку, ничего опасного не увидела: перед ней на белоснежном атласе живым светом сиял крупный изумруд мавританской огранки. Повинуясь извечной женской склонности, она надела тоненький обруч на палец — и впервые поразилась красоте своей руки, которую внезапно раскрыло кольцо. Бедной девочке, не имевшей лучших игрушек, чем вырезанные из дерева свистульки и свалянные из овечьей шерсти куклы, такой перстень показался просто сказочной роскошью. Клаудиа долго ходила по комнате, то поднимая рукой с кольцом подол рясы, то берясь за ручку двери, то поправляя накидку на ложе — и все эти движения, совершаемые рукою с кольцом, казались ей бесконечно изящными и грациозными. Но вот она протянула руку, чтобы поднять лежавший на полу страшный том, и вдруг резкий отсвет изумруда лег на изображение обнаженной одалиски, изгибающейся в объятиях какого-то солдата… И неожиданно девочке стал пронзительно ясен смысл кардинальского подарка.

Через несколько мгновений придя в себя, она с омерзением сдернула с руки кольцо и захлопнула книгу. Ужас предстоящего смешался для нее с ужасом открытия постыдных внутренних тайн церковной жизни. Она сразу вспомнила и услышанные в детстве рассказы о том, как под Жероной осушали кладбище за монастырем и обнаружили там целые кучи костей новорожденных младенцев, а в Таррагоне один монах обесчестил всех девушек, посвятивших себя Богу. Тогда она воспринимала это лишь как страшные сказки, а теперь… А теперь для нее с новой силой вдруг зазвучали слова матери Памфилы, которая в первые же дни привела ее к склепу, где в одной из ниш, увенчанных разбитым распятием, была какая-то могила.

— Эта сестра, — пояснила настоятельница, — в сопровождении своего любовника бежала из монастыря, но была поймана и приговорена к смерти. Она была живьем замурована в нишу. Что же касается ее возлюбленного, то его сожгли на костре. А рядом — ниша, где за попытку бежать из монастыря заживо погребена сестра Анна.

Прометавшись всю ночь без сна, Клаудиа поняла, что пока ее спасением по-прежнему является лишь все то же ее обоюдоострое оружие: молчание и послушание.

Наутро она, не скрывая своей томной бледности, вернула аббатисе книгу.

— Какое усердие, Анна!

— Я читала всю ночь, амма.

— И, надеюсь, насладилась вполне?

Клаудиа подняла на мать Агнес ясные глаза.

— Я не столь совершенна в вопросах построения Града Божьего и потому прошу вас дать мне в помощницы какую-нибудь сестру постарше, дабы она разъяснила мне все тонкости.

Настоятельница пришла в восторг от такого оборота дела и немедленно указала девочке на сестру Антонию, девушку лет семнадцати, веселую и бойкую, но с прозрачными, ничего не выражающими глазами. Сестра Антония была одной из тех, кого мать Агнес привезла с собой из Малаги. Сойтись с нею Клаудии не составило особого труда: она умела располагать к себе людей, а несколько намеков на то, что она, дворянка, не гнушается обществом дочери торговца, несколько партий с ней в тутэ, несколько переписанных нот — и Антония посчитала Клаудию своей лучшей подругой.