Песчаное небо (СИ) - Гуляев Константин. Страница 14

Она постаралась успокоиться и снова вплотную занялась наблюдением за поверхностью Краптиса. Но желанное успокоение не спешило приходить ни в какую — мокрый довольно изощренно всколыхнул в ней давно зреющие сомнения. Но об этих сомнениях не стоило и думать! И уж тем более в пораженческом контексте рассеянности! Кибернетик подозревала, что спать она отправится — дай глубь через неделю, и это тоже вносило свою долю в совершенно ненужное сейчас раздражение и отчаяние.

Все будет хорошо! Вот на чем следовало бы сфокусироваться! Она — дессмийка, и этой поганой планете не по зубам ни ее технологии, ни разум. А уж тем более не по зубам Малыш с пассажирами… Главное им сейчас — уйти с поверхности, а там будет легче — она в это верила неколебимо.

Больше ей ничего и не оставалось.

* * *

Примерно через полчаса мы очутились в обширной пещере. Земные аналоги на нее походили крайне отдаленно — все тут было чужое, а может я совершенно не разбирался в спелеологии. Сам минерал стен, их чрезмерная гладкость, зеленоватый цвет, причудливая текстура на отекших сломах… Пол под небольшим слоем песка казался отполированным — песок, кстати, выглядел вполне обычным, только мелким. В пещере истончилась, просветлела сплошная стена пыли перед глазами — ветер лупил наружу, и был чист — я начал хоть что-то видеть. При взгляде на Малыша у меня сразу и очень сильно испортилось настроение. Раннее я ошибся, полагая, что никто ничего не сломал — две ноги киборга были оторваны: одна под корень, вторая примерно посередине. Третья, варварски истертая, не шевелилась и просто ползла за ним на манер хвоста. Остальные пять ног, вроде, функционировали исправно, судя по тому, что нас он умудрялся ни придушить, ни растерять. В голове зияла прореха, залитая какой-то металлизированной дрянью — раздрызганно и неровно. Тяжело пришлось нашему первопроходцу — не зря Цейса так огорчалась. Впрочем, «тяжело» — это было такое слово, которое пропитало каждую пядь Краптиса, включая и твердь, и воздух, и наши умы с телами. С умственной активностью, кстати, у киборга тоже что-то разладилось — Малыш иногда вздрагивал и невпопад сокращал некоторые из ног. Кроме того, он неловко оскальзывался, суетливо скребя по отполированному камню, как нашкодивший кот. Выглядело это не смешно, а удручающе. Кроме того, киборг выглядел слабым — тащил он нас с видимым усилием. Когда я посмотрел на донельзя обвешанных амуницией и припасами кверков, запоздало мелькнула мысль, что надо было бы связать отдельный тюк и тащить его… да хоть и втянуть на том же фале, прямо отсюда. Видимо, примерно о том же думали и кверки, так как злые они были до невозможности. А может багровые их лица свидетельствовали о многократно усиленных потугах — и то, и другое нам с капитаном следовало воспринимать с опаской.

Также скользя по гладкому, как каток, полу — ну не поворачивался у меня язык называть это безобразие землей — мы медленно продвигались все дальше вглубь пещеры, утопая в скудных барханах наносов. Малыш выполнял роль буксира, а мы — балласта. Наши тщетные потуги продвигаться самостоятельно выглядели жалко и нелепо. Чем дальше вглубь, тем сильнее сужалась пещера, и стены ее становились все более шершавыми. Пол — тоже, но я уже не особо отслеживал особенности. Перед глазами все плыло, кровь бухала в висках, да еще свист ветра казался все более оглушающим. Метров через сто, когда вокруг сильно стемнело, мы увидели, как сузившийся скальный ход постепенно заворачивает за угол. Поняв, какая тьма будет там, за поворотом, я в последний раз решил осмотреть стены, будто боясь, что больше их не увижу. И, убого перевалившись на спину, вскоре заметил что-то искусственное. Настолько искусственное, что крикнул «стоп» несколько громче, чем следовало.

Процессия остановилась, и все воззрились на меня. Все, кроме Малыша — тот осел и замер. Я захотел ткнуть в направлении стены рукой, не смог — и яростно боднул головой в нужную сторону. Все тоже перевернулись на спину, и стали разглядывать заинтересовавшую меня стену.

Граница стен и потолка отсутствовала, свод был совершенно покатым. И, наверное, ближе к стене, чем к потолку мы увидели на темном камне нечто постороннее. Рисунок. Или надпись… Малыш, подчиняясь приказу, осветил участок стены поярче, и мы в подробностях смогли разглядеть начертанное. Разглядывать там, в общем-то, было нечего — какая-то черная блямба, загогулина. Совершенно не возникало сомнений, что это не природный нарост или даже чуждое плоское существо — рисунок сильно истерся, и чем-то напоминал какой-то неведомый символ, или даже эмблему, будто тут водятся драконы. Черная, сильно неровная полоса загибалась подобием спирали, или эдакой стилизованной шестеркой, лежащей на боку. Некоторое время мы молча хлопали глазами, потом Фарч ехидно поинтересовался, точно ли кверки открыли эту планету? В общепринятых кверковских символах я разбирался неплохо, и эта загогулина совершенно на них не походила. Вообще ничем — это явно оставили не кверки. И, похоже, что очень давно. Это тоже было поразительно — рисунок, на манер татуировки, выглядел хоть и древним, но четким, несмотря на то, что поверхность истерлась довольно ощутимо — надпись имела толщину.

Малыш сгрудил нас кучей у стены, отсканировал рисунок, пару минут посидел в неподвижности и посеменил к выходу. Фарч проводил его задумчивым взглядом, насколько я разглядел этот взгляд в сильно сгустившихся сумерках.

— Снаружи связь… лучше? — услышал я в наушниках его голос.

Кверки не снизошли до ответа. Что-то они на этом Краптисе совершенно распоясались, Фарч — все-таки капитан. Нельзя так. Я со вздохом опять посмотрел на черное пятно. Оно не было похоже не на один межгалактический язык, хотя в символике всех известных чужих я разбирался не сильно. Если надпись оставили вероятные местные жители — тоже странно, что с такими продвинутыми технологиями работы с камнем они не используют поверхность своей планеты. Уж какой-нибудь форпост у входа могли бы поставить… Впрочем, какие тут, к черту, жители — вараны да змеи — больше тут никто бы не выжил.

Минут десять назад по моему телу начала растекаться слабость, и она все усиливалась. Сейчас, когда я подумал об этой слабости предметно, стало понятно: коктейль перестает действовать. Скоро мы опять превратимся в вялошевелящихся, обессиленных заморышей — надо бы поспешить. Но спешить абсолютно не хотелось, хотелось спать. И есть. Я закрыл глаза, и решил хоть как-то отдохнуть, раз уж у нас получился такой спонтанный привал. Но вскоре вернулся Малыш, бесстрастно доложил, что «сообщение передано неоднократно, связь отсутствует», снова обвил нас, каждого в районе груди, и мы отправились дальше.

Рывки Малыша мне очень быстро надоели — у нас что, нет другого способа передвижения? Мы все трое суток так и будем ползти на брюхе? Я попытался встать — не получилось. Сильный ветер вносил дополнительную нагрузку, это черт знает, что такое! Как жаль, что антиграв слишком громоздкий — это первейшая вещь в такой адовой обстановке, я бы лично выдрал его из корабля, дай мне кто такую возможность. Надо было сляпать хоть какие-нибудь тележки, санки… я был вне себя от своей беспомощности и злости.

Минут через десять после поворота Малыш включил свет — слабый и рассеянный. И пол, и стены совершенно потеряли свою природную полировку, ползти становилось все труднее. Появились бугристые грани, неудобно ложащиеся под тело. От постоянного гудения воздуха я начал глохнуть, дышал все тяжелее, по лицу опять потек пот, норовя стечь к глазам. Фарч, насколько я заметил, почти перестал шевелить конечностями, кверки тоже двигались не особо активно.

Наконец, похоже, даже Севи устала. Малыш утвердил нас у покатой стены и уселся сбоку, чем несколько перекрыл давящий из недр тоннеля воздушный поток. Кверки опять перекинулись несколькими непонятными фразами, затем Абвир объявил, что следует снова перейти на фильтры. Песок тут практически отсутствует, пояснил он, а кислород на всякий случай следует экономить.