Каждый может умереть - Кин Дей. Страница 25

— Не вешай мне лапшу на уши, — сказал Ромеро.

— Это правда.

— Тогда кто это там, с тобой?

— Это не ваше дело.

Девушка, лежавшая на диване, приподняла одну коленку.

— Кто это?

Пилот обернулся к ней:

— Ромеро. Он говорит, что хочет извиниться перед Грейс.

— Извиниться перед Грейс? За что?

— Он не сказал.

Судя по голосу, девушка была слегка пьяна.

— Ну, не стой же там просто так! Скажи ему, что ее здесь нет. Скажи ему, что она работает на показе мод в отеле в Беверли-Хиллз. Скажи ему, чтобы он уходил.

Пилот повернулся к Ромеро:

— Мисс Арнесс здесь нет. Она работает на показе мод в отеле Беверли-Хиллз.

— Я слышал, что она сказала.

— Тогда отвали!

Пилот закрыл дверь, и половина девушки в зеркале исчезла.

Все, что осталось, — это жара, ночь и гул голосов других жильцов на ланаи.

Ромеро, пошатываясь, прошел по балкону к своему собственному номеру. Нагруженному упаковкой пива и бутылкой виски, ему было трудно открыть дверь. Алисия уложила Пепе спать и сидела в кресле у окна.

Пока он стоял спиной к двери, хмуро ее разглядывая, мысленно сравнивая с хрупкой бело-золотистой женственностью половинки от девушки, которую он видел в зеркале, она перестала плакать, встала и попыталась улыбнуться.

— Прости, Марти. Я знаю — ты не любишь, когда я плачу. Просто тебя так долго не было, и я волновалась.

Ромеро продолжал изучать девушку. Даже теперь, когда Пепе шесть лет, Алисии — всего двадцать один или двадцать два. Если мужчине нравятся женщины смуглые, со множеством черных волос, с тонкой талией и большой грудью, которую, казалось, никогда ничто по-настоящему не прикрывает, то Алисия все-таки очень хорошенькая. Такой пышный, нездешний стиль. Что бы он ни делал, что бы ни говорил, все ее устраивало. Она принадлежала ему в любое время, по-всякому — как ему только хотелось. Хотя он и не собирался рисковать, но не исключено, что он даже может задать ей небольшую трепку, и если кто-то другой и может рассказать маме, сама она — никогда. Лишь знакомое, обиженное выражение появится в ее воловьих глазах.

Он был ее мужчина.

От этой мысли Ромеро сделалось немного тошно. Он прошел в кухоньку и поставил упаковку с полудюжиной пива в холодильник, потом, с шумом в голове от уже выпитого виски, облокотился о раковину, поглаживая горлышко бутылки.

За кого его держит Пэтси? Или летчик и маленькая голубка?

Или, если на то пошло, старик Кац. Только потому, что он немного подурачился с его толстой женой, старый еврей сказал ему: «Впредь оставь миссис Кац в покое, а не то я сплющу твои проклятые мозги. А если я не смогу сделать этого своими кулаками, я употреблю бейсбольную биту».

Психи какие-то. Все они. Кац, мама, Пэтси, длинноногая лесбиянка из номера 23, ее подружка, летчик, с которым та ей изменяет.

«Чем бы дитя ни тешилось». «И не говори мне madre mia. Надо было мне воспользоваться гусиным пером, прежде чем я произвела на свет такого сына, как ты».

"Вот и отлично. Пожалуйста, помни об этом, Марти. Я знаю, что ты живешь тут неподалеку. Но в следующий раз, когда будешь проходить мимо, скажи себе: «Я не хочу пить в этом паршивом баре».

«Скажи ему, чтобы он уходил».

«Тогда отвали!»

Огромные слезы жалости к самому себе покатились по его щекам. Все они обращаются с ним как с грязью. Но он может отплатить им той же монетой. Ни у кого не получится безнаказанно им помыкать. Он — Ромеро. Он — Марти Восходящая Звезда. Если бы не одно-другое невезение и пара не правильно присужденных побед по очкам, он мог бы стать чемпионом мира в полутяжелом весе.

Глава 12

Тридцать шесть… тридцать семь… тридцать восемь… тридцать девять… сорок…

Юношей в Шропшире, потом молодым человеком в Лондоне, Барри Иден всегда был ревностным поборником хорошей физической формы. Он не видел никаких причин меняться из-за того, что работал в Штатах. Даже из-за сидячего характера работы расширил свою программу строгой самодисциплины.

Когда он мог, он шел пешком, а не ехал. Они с Далей питались хорошо, но умеренно. Каждое утро он упражнялся с гантелями и эспандером. Он следил за тем, чтобы и он и Далси переплывали бассейн двадцать раз, прежде чем съесть свой ужин, потом, прежде чем пойти спать, он всегда завершал день очередной серией гимнастических упражнений.

Теперь, делая, пятьдесят отжиманий в ожидании жены с новостями, хорошими, как он надеялся, о Еве Мазерик, он, выполняя упражнение, попутно прислушивался к знакомым ночным звукам, проникающим через окно. Он открыл его после того, как отключил чертов кондиционер, от которого в номере становилось так холодно, что можно было подумать, что ты очутился в епископском замке.

Теперь он слушал приятные звуки: сухой шелест пальмовых ветвей в продолжающейся жаре… свист рассекаемого воздуха от машин, проезжающих перед зданием… приглушенный гул на ближайшей автостраде… жужжание самолета, пролетающего над головой, держащего курс на международный аэропорт… проигрыватель в здании, крутящий пластинку с Кармен Кавалларо… поздние новости по девятому каналу… старый британский фильм по пятому каналу… периодический стук высоких каблуков, приглушенный шум голосов и негромкий смех на ланаи.

Жизнь складывается из множества вещей, некоторые из них — приятные, некоторые — нет.

Сорок четыре… сорок пять… сорок шесть…

Иден мрачновато подтрунивал над собой. Юношей он так много знал. У него было столько уверенности. Теперь, между тридцатью и сорока, после четырех лет в Соединенных Штатах, трех из них — в «Аэроспейс тектонике», работая оговоренный срок над одной из систем ракетного наведения, с баснословным годовым жалованьем, он был уверен только в одной вещи.

Если это правда, что только англичане и бешеные собаки выходят на улицу при полуденном солнце, то потомки участников самого дорогого чаепития, которое когда-либо знала Британская империя [Имеется в виду так называемое «бостонское чаепитие» — бостонский бунт против ввоза англичанами чая], с точки зрения психиатрии недалеко от них ушли.

Сорок восемь… сорок девять… пятьдесят.

Иден поднялся, вышел на маленький балкон и встал, любуясь огнями, звездами и ночью. Все американцы, по крайней мере все, с которыми ему доводилось встречаться, были сумасшедшими, буйными, признающими это, упивавшимися этим.

Они горько сетовали на тяжкое налоговое бремя, которое им приходилось нести, однако отдавали миллиарды долларов в год на помощь другим странам, значительную ее часть — странам-сателлитам мировой державы, обещавшей их похоронить.

Они жаловались на иностранный шпионаж и принимали неотложные меры, чтобы покончить с ним, а потом публиковали свои сверхсекретные открытия в научные журналах и газетах, которые любой желающий мог купить за несколько центов.

Они отвергали правительственную помощь образованию в религиозных школах, потом избирали президента-католика, и из-за того, что у них не хватало физиков, ученых и инженеров для своей всеобъемлющей космической и ядерной программ, импортировали инженеров вроде него, получивших образование за границей, платя им на сотни фунтов стерлингов в месяц больше, чем те могли заработать в своих собственных странах.

Потом, есть еще расовая проблема. Если негр попытается снять апартаменты в Каса-дель-Сол, не исключено, что из-за цвета его кожи миссис Мэллоу не пустит его под тем или иным предлогом. И это притом, что глава федерального управления жилищного строительства — негр, а совсем недавно федеральное правительство отправило вооруженные войска и истратило свыше четырех миллионов долларов на поддержку точки зрения ничем не примечательного студента-негра, считающего, что у него есть право на посещение занятий и постоянное проживание в одном из ведущих научных центров, который, как назло, находился к югу от более или менее воображаемой линии, впервые проведенной в 1763-1767 годах двумя английскими астрономами, мистером Чарльзом Мейсоном и мистером Джеремайей Диксоном [Линия Мейсона-Диксона, граница между Пенсильванией и Мэрилендом, проведенная им и Дж. Диксоном в 1760-х годах, разделявшая «свободные» и рабовладельческие штаты].