Как выиграть любой спор. Дома, на работе, в суде – где угодно - Спенс Джерри. Страница 26
ИТАК. Всегда есть аргументы, которые можно привести перед лицом неумолимой предвзятости. Но обычно они приводятся, потому что мы должны их приводить. Иногда, когда должным образом обыгрывается личный интерес Другого, такой спор можно выиграть. Иногда, хотя и редко, спор помогает открыть Другому глаза на его предубеждения. Иногда спор слышат сторонние наблюдатели и тоже извлекают из него пользу.
Иногда мы становимся сильнее, вступая в априори безуспешный спор, но, в принципе, споры и доводы редко изменяют предвзятое мнение. Говорят, что Христос изменил мир своими аргументами, но Его аргументы апеллировали к личному интересу человека в спасении души и подпитывались благоговейным страхом перед вечным проклятием в случае ослушания. С такими мощными аргументами мы бы тоже могли изменить ход истории.
Так что остерегайтесь предубеждений. Понимайте, что невозможно выиграть все споры со всеми людьми. Будь это иначе, несмотря на название этой книги, в мире бы давно победили логика и справедливость, а те из нас, кто стремятся к триумфу, были бы не у дел, не так ли?
7
Сила слов
Шлифуем монолог
Лучшие аргументы блистают остроумием, лучшие аргументы поражают метафорами. Описывая скучное действо на сцене, мы можем воспользоваться избитой фразой и заметить: «Наблюдать за этим парнем так же увлекательно, как за отклеивающимися обоями». Но это клише настолько заездили, что оно само нагоняет скуку. Хуже того, употребляя его, мы сами становимся отклеивающимися обоями. Уж лучше последовать примеру Дороти Паркер, которая, узнав о смерти Келвина Кулиджа, заметила: «Как они смогли это определить?», или тихо пожаловаться, как это сделал в 1986 году Денис Хили, бывший государственный деятель и канцлер казначейства Великобритании, в ответ на тираду напыщенного болвана: «Я чувствую себя так, будто надо мной поизмывалась дохлая овца».
Креативные перлы других людей всегда в нашем распоряжении; как говорил Монтень, цитаты — это «цветы других представителей человеческого рода». И разве не прав был Эмерсон, что «каждый человек — это цитата из всех своих предков»? Но может, я тоже не ударю в грязь лицом, если скажу, что «цитаты и афоризмы других людей приправляют нашу овсяную кашу изюмом»?
Для меня лучшим источником цитат являются обычные люди, окружающие нас в повседневной жизни. Нефтяник, безжалостно коверкающий язык, всегда выдаст что-нибудь более забавное, более яркое, более меткое, чем смертельно занудный профессор английского языка и литературы со своей идеально правильной речью. Я согласен с Ницше, который однажды воскликнул: «Я ушел из дома ученых, да еще и громко хлопнул дверью. Слишком долго моя душа сидела голодной за их столом».
Помню, несколько лет назад я выпивал в баре после долгого дня в суде и услышал, как сидящие неподалеку работяги отзываются об умственных способностях местного шерифа.
«Этот шериф такой тупой, что не сможет отличить свадьбу от похорон», — сказал ковбой в бейсболке. О том, что он ковбой, можно было догадаться по сапогам с отворотами и протяжному говору, характерному для Оклахомы.
«Он такой тупой, что не сможет найти свою задницу даже с прожекторами и зеркалом», — сказал нефтяник. Он был в стальном шлеме, и от него сильно тянуло мазутом.
«Он такой тупой, что не сможет помочиться без указателей на своих ботинках», — сказал другой ковбой. Это был настоящий ковбой. На кармане его голубой джинсовой рубашки прорисовывались очертания банки жевательного табака Skoal. Только показушные ковбои носят Skoal в заднем кармане штанов. Настоящий ковбой сидит весь день в седле, а на коробке Skoal это проблематично.
При желании того остолопа-шерифа можно было бы охарактеризовать словами выдающегося американского юриста и судьи, Оливера Уэнделла Холмса: «Последний, кто докопается до истины». Но все же я предпочитаю язвительный сарказм простых работяг. Увидев шерифа, я всегда отчетливо представляю, как он пытается отыскать указатели на своих ботинках (и редко вспоминаю изречение Холмса). А еще я помню колкое замечание одного малого об умственных способностях кандидата в Палату представителей США: «Этот тормоз слушает “Шестьдесят минут” два часа»[2].
Я замечаю аргументы и язык рабочих людей. Они говорят не слишком утонченно, но прямо, от души и с простой мудростью, которой недостает многим интеллектуалам. Когда мне нужно продумать аргументацию какого-то вопроса, я часто обсуждаю его с теми, у которого руки покрыты мозолями или болят кости от тяжелого труда. Возьмем то же печально известное дело Имельды Маркос: я обмолвился о нем таксисту, который подвозил меня в суд.
— Что вы думаете о деле Имельды Маркос? — спросил я.
— Не пойму, почему все так озабочены ее туфлями, — сказал он с сильным бруклинским акцентом, даже не глянув на меня в зеркало заднего вида. — У моей жены сто пар обуви, хоть я всего лишь таксист, и никто не поднимает из этого бучу.
Слегка изменив набор слов, я успешно изложил точку зрения таксиста присяжным.
Мы все больше становимся визуалами. Основным источником получения информации для многих, если не для большинства людей, как это ни печально, стало телевидение. Некоторые педагоги утверждают, что мы эволюционировали до такой стадии, что не можем воспринимать то, чего не видим. Это значит, что сегодня залогом успешной аргументации являются отчетливые визуальные образы и наглядные изображения. Однажды я был свидетелем того, как бульдозеры валили нетронутый многовековой лес. Мы стояли в тихом ужасе, как если бы у нас на глазах гигантский крокодил пожирал ягненка. Вот как я описал это зрелище — применительно к чувствам леса:
«Шум бульдозеров усилился, земля заходила ходуном, и огромные сосны зашатались. Я посмотрел вверх и увидел, что их тонкие иглы дрожат и трепещут. Могучие ели, которые четыре сотни лет мужественно противостояли пожарам и грозам, наводнениям и засухам, вредителям и ветрам, эти гиганты, которые уже были высокими деревьями, когда Патрик Генри восхвалял достоинства свободы, заревели и затряслись. Горло леса перехватило от ужаса. Сойки прекратили свою болтовню. Сверчки, лягушки и даже комары онемели, как камни. Лица людей напоминали сжатые кулаки».
Тем не менее я предпочел земное описание водителя бульдозера, потому что мне было проще понять переживания людей, чем переживания леса, которого я наделил человеческими качествами. Опыт водителя был более реальным и убедительным. Водителя звали Билли Джо Уилер. Билли Джо попытался объяснить дилемму, с которой он столкнулся как первый человек, нанесший удар по беспомощному лесу. На его глаза наворачивались слезы.
«Хорошие люди выращивают табак и делают сигареты. Хорошие люди работают на заводах по производству виски и в барах. Хорошие люди производят атомные бомбы. А еще есть хорошие люди, которые ездят на бульдозерах в лес. — Он остановился, чтобы взять себя в руки. — Мне надо кормить семью. Не я, так другой сел бы на тот трактор. Легко рассуждать о высоких идеях, когда есть деньги. — Он вытер красным платком нос и прошептал: — Этот звук падающих елей… Знаете, некоторым из них больше четырехсот лет. Ужасно слышать, как они с грохотом ударяются о землю. Этот звук невозможно забыть».
В разговор вмешался водитель лесовоза, который тоже участвовал в печальном действе. Его звали Кэп. «Знаете, не только мы, люди, убиваем деревья. Насекомые убивают деревья, и дикобразы убивают деревья. Иногда мы с Джорджией трелюем лес. [Джорджией он называл свой грузовик.] Надо ж чем-то зарабатывать на жизнь. Однажды я познакомился с Джимми Хоффом. Вот это был настоящий злодей. Но я скажу вам одно. У нас была работа! А со всеми этими гринписовцами мы бы все перебивались на пособии».
— А как насчет вековых лесов? — спросил кто-то.
— Я рассуждаю так. Человек — что древесный жук. Он тоже все поедает, портит, занимается всякой хренью, но когда человеческий род вымрет, все наладится. Нет смысла втолковывать что-то древесным жукам, и нет смысла втолковывать что-то людям. Лично я собираюсь жить, пока живется.