Смотрите, как мы танцуем - Слимани Лейла. Страница 55

Медсестры в больнице страшно на нее злились. Прием длился целую вечность, Аиша на несколько часов задерживалась на работе. Лежа в смотровом кресле, расставив ноги, пациентки рассказывали о своей жизни. Доверяли ей секреты, о которых никогда не решились бы сказать вслух. Они говорили о своем одиночестве, о своих печалях, о жестокости мужа, равнодушии матери, неблагодарности детей. Говорили о своих любовниках и денежных проблемах, словно забыв о докторе в белом халате, которая сидела у них между ног. Иногда, выходя из кабинета Аиши, женщины гадали, что на них нашло и почему они вдруг излили душу, и краснели от стыда. Наверное, все дело в нервах или в смущении, ведь им пришлось оголяться перед посторонней женщиной. А может, всему виной взгляд доктора, он их как будто околдовал. Мехди часто удивлялся, откуда Аиша столько знает о людях. Когда пациентки узнавали ее на улице, они бросались к ней и обнимали. И говорили своим мужьям или детям: «Это тот самый доктор, о котором я тебе говорила». Мехди, занятый самим собой, забывал имена, лица и часто обращался к жене за помощью: «А эта женщина, она кто?»

В детстве Аиша играла с братом в дам. Днем, когда Амин уезжал в поле, а Матильда принимала больных в амбулатории, они открывали шкафы и доставали материнские платья, туфли на каблуке и шляпы. Иногда Селим залезал на белую тумбочку, служившую Матильде туалетным столиком, чтобы дотянуться до полки со шляпами. Переодевания вызывали у мальчика невероятное возбуждение, он даже забывал, что отец может застать его врасплох. Селим разрисовывал лицо косметикой, нацеплял кучу украшений и, смеясь, ковылял на высоких каблуках. «Ну что ты делаешь?» – возмущалась Аиша, считавшая, что брат недостаточно серьезно относится к игре. Для нее главным было не вырядиться во что-нибудь ради забавы, а стать настоящей женщиной. Из тех, кто носит перчатки и шерстяные пальто, из тех, кто прячет в лифчик пачку денег: этот жест казался ей ужасно пошлым, но он ее завораживал. Она подражала манерам соседок, прохожих, матери, прижимала сумку к животу, крутила связку ключей на указательном пальце. Она держала за руку куклу и отчитывала ее за то, что она не умеет сидеть смирно. Делала вид, будто курит, и громким голосом отдавала приказы воображаемой прислуге. И вот она стала дамой, самой настоящей. Сумка ее теперь была набита вовсе не конфетами, а ключи служили для того, чтобы заводить настоящую машину и закрывать дверь настоящего дома. Теперь ей хотелось стать хорошей женой для своего мужа, умело вести хозяйство и принимать гостей. Она почти не бывала дома, не умела готовить, и они питались в основном бутербродами и пиццей. Вот ее мать была королевой своих владений. Матильда каждую весну устраивала «генеральную уборку» – так она это называла – и выстилала новой тканью внутреннюю поверхность всех ящиков. Долгие годы она трижды в день кормила детей, которые принимали это как должное, и, несмотря ни на что, всякий раз спрашивала: «Что вам приготовить?» Она знала наизусть множество рецептов, но когда Аиша спрашивала, сколько специй или масла нужно добавить в блюдо, отвечала: «Не знаю, я это делаю на глазок». Матильда умела молча сесть рядом с другими женщинами и произнести по-арабски традиционные слова соболезнования. Она обнимала больных, не испытывая отвращения ни к их неопрятности, ни к симптомам их недугов. Аише ни разу не приходило в голову, что ее мать покорилась судьбе. Напротив, Матильда казалась ей феей, которой подчиняются человеческие существа, животные и неодушевленные предметы. И теперь, когда она сама стала дамой, она с завистью вспоминала неутомимую Матильду, которая носилась по дому, перекинув тряпку через плечо и напевая эльзасские песенки. Однажды Аиша предложила Мехди устроить ужин для его коллег из министерства: «Я знаю, для тебя это важно. Нужно поддерживать знакомства». Мехди колебался. Он был очень занят составлением речи, которую должен был записать и произнести на заседании совета министров в присутствии Его Величества. Речи на классическом арабском. От этого Мехди бросало в холодный пот. В колониальной школе его не учили писать на родном языке, и теперь, когда ему было уже почти тридцать, он тайком зубрил арабский алфавит и спряжения глаголов. Его друг Ахмед посоветовал ему транскрибировать речь, и каждый вечер он ее репетировал.

– Тебе ничего не придется делать, – заверила его Аиша. – Я сама всем займусь.

Осматривая пациенток, она продумывала меню ужина, который подаст гостям. На одном из рецептов она вместо названия таблеток написала «мусс из лосося». А когда обеспокоенная пациентка спросила, что это значит, Аиша пустилась в путаные объяснения: «Вам нужно есть побольше лосося. Это полезно для гормонов». Она сначала задумала приготовить чисто марокканскую еду, но побоялась опозориться перед гостями, преимущественно уроженцами Феса, чьи матери великолепно готовили, и в их семьях из поколения в поколение передавались рецепты самых тонких блюд. Потом она вспомнила, что в первое лето, которое она провела в доме Монетт, у ее гостей пользовались огромным успехом эльзасские колбасы. Кстати, коллеги Мехди часто называли ее эльзаской. Они рассказывали о своей учебе в Париже, о маленьком ресторанчике в Латинском квартале, где за несколько су можно было получить пинту пива и сосиски с жареной картошкой. «Шукрут. Вот что я им приготовлю», – решила Аиша.

Она отправилась в лавку «Поросенок-лакомка». Лучшим мясным магазином в городе владела высокая худая француженка с пупырчатой, как корнишон, кожей. Ей помогал молодой марокканец с широкой залысиной, с трудом произносивший слова «ветчина» и «сервелат». Аиша четверть часа отстояла в очереди за француженками, преподавателями в командировке и водителями, присланными забрать заказ. Она наблюдала за тем, как молодой человек необычайно ловко нарезает тонкими ломтиками жирную грудинку и вяленые колбаски. «Следующий!»

Весь день она до изнеможения трудилась на кухне. Картошка переварилась. Капуста, несмотря на вино и специи, получилась пресноватой. Но колбасные изделия были превосходны, и она предвкушала, как гости будут макать франкфуртские сосиски в горчицу и наслаждаться окороком, который тает во рту. Она долго ждала, сидя на кухонном стуле перед тарелкой с фруктами, облепленными мелкими мушками. Дважды звонила в министерство, и оба раза секретарша Мехди огорченно сообщала, что совещание затянулось. Когда она наконец услышала, что машина заезжает в гараж, то расправила юбку, пригладила прическу и торопливо подняла крышку тяжелой кастрюли. Все было готово. Преподаватели всегда хвалили ее за выдержку и хладнокровие, но теперь она сходила с ума от беспокойства. Она боялась что-то сделать не так, сболтнуть какую-нибудь глупость.

Гости – только мужчины – расположились в гостиной. Аиша постоянно бегала на кухню и обратно. Она открыла бутылку шампанского: «Если хотите, есть еще виски». Она передавала гостям маленькие тарелочки с заварными сырными шариками и настаивала, чтобы гости положили себе еще, но Мехди взглядом дал понять, что ей пора уняться. «Ужин подан», – объявила она, и мужчины направились в столовую. Аиша поставила на середину стола блюдо с капустой и торжественно открыла крышку кастрюли. Она воткнула вилку в колбаску и помахала ею: «Это эльзасский шукрут. Наше традиционное блюдо». Позже она пыталась сообразить, что больше шокировало ее гостей – эти слова или тот факт, что она подала на стол полную кастрюлю тушеной свинины. Она сказала: «Наше традиционное блюдо» – и это прозвучало так, как будто она забыла, где находится, кто она такая и кто ее муж. Она выросла здесь, как и они. Ее имя Аиша, а отец – крестьянин из деревни, тем не менее она сказала: «Наше традиционное блюдо» – и помахала колбаской у них перед носом. Один из гостей поднес ко рту салфетку, словно хотел стереть грязь. Он поднял руку и мягко произнес, как будто извиняясь:

– Это очень мило, но не для меня. Я пробовал шукрут, это очень вкусно. Но я только что вернулся из Мекки, так что…