Белый кролик, красный волк - Поллок Том. Страница 17

— Я согласен. — Мой голос тихий, но в нем звучит твердость, которая удивляет даже меня. Они обе поворачиваются в мою сторону. — Если я могу чем-то помочь, я хочу помочь. Пожалуйста. Я хочу найти того, кто это сделал.

Тут воцаряется тишина. Стиснув зубы, Фрэнки все же разворачивает монитор так, чтобы нам тоже было видно. Она открывает папку и дважды кликает по файлу. Черно-белое видео воспроизводится беззвучно. Я вздрагиваю, узнав коридор с выставленными экспонатами, в котором нашел маму. Там пусто. В правом нижнем углу экрана часы отсчитывают часы, минуты, секунды, десятые и даже сотые доли секунды, мча сломя голову — слишком быстро, чтобы уследить.

Грудь и горло сковывает льдом. Когда дошло до дела, я уже начинаю сомневаться, что смогу это смотреть. Фрэнки, настороженно глядя на меня, начинает рассказ:

— Запись идет вплоть до 10:58, когда ты… а, вот и ты показался.

Слева направо кадр пересекает фигура: худая, бледная, машет руками, шевелит губами, хотя говорить тут не с кем. Я стискиваю забинтованную руку до тех пор, пока не чувствую вспышку боли. Часы на камере отсчитывают еще восемь секунд, и в коридоре появляется еще одна фигура.

— Мама, — шепчу я.

В одной руке у нее каблуки, в другой скомкан подол платья, и она тоже бежит, но в отличие от меня не выходит из кадра. Она останавливается как вкопанная, и то, что написано на ее лице… страх, узнавание, растерянность и отчаяние. Взгляд человека, столкнувшегося со своим худшим кошмаром и понимающего, что он настиг тебя наконец, но ты не готов, ты никогда не будешь готов.

Она делает неуверенный шаг вперед, затем пятится назад, ее губы округляются в крике о помощи, произносят имя, мое имя. Она поворачивается, решаясь бежать, и экран становится черным.

Я круто поворачиваюсь к Фрэнки со слезами на глазах.

— Включите!

— Видео работает, — отвечает она. — Что-то не пропускало сигнал. Посмотри на часы.

Я смотрю на монитор. Часы никуда не делись и продолжают работать: пять секунд темноты, шесть. Я тяну руки к экрану, как будто могу отвести черноту, скрывающую мою мать, как покрывало.

А потом происходит странное. Часы замирают. В течение двух ударов моего сердца они показывают 10:58:17:00, после чего, как споткнувшийся бегун, вернувшийся на трек, устремляются вперед. Через три секунды время снова замирает, ровно настолько, что я успеваю сделать судорожный вдох и выдохнуть снова: 10:58:20:00, — и продолжает свой бег, разматываясь и разматываясь в темноте. Глаза болят оттого, что я вглядываюсь в не вполне черное свечение экрана.

— Смотри дальше, — говорит Рита.

Часы снова замирают: в 10:59:13:00, на целых две секунды. Затем возвращается картинка.

— Мама, — выдыхаю я, хотя с такого ракурса ее не узнать.

Она вся изломана: переплетенные конечности, окровавленная ткань, и рядом с ней на коленях стою я, мои руки в темных пятнах отчаянно барабанят по телу. Я смотрю на пятна на своих руках сейчас и чувствую, как к горлу подступает та же бессловесная паника.

— На паузу, — командует Рита.

Фрэнки нажимает на кнопку, и черно-белый я перестаю двигаться.

— Видеозаписи самого нападения нет, — говорит Фрэнки. — Но после включения ты был первым, кто появился в кадре. Ты видишь здесь что-нибудь, что мог оставить нападавший? Уликой может оказаться все что угодно. Посмотри на экран, напряги память.

Я качаю головой. Глаза жгут глупые слезы.

— Совсем ничего? Ничего, что помогло бы нам найти их?

Нет, разве что…

— Питер?

— Часы, — шепчу я. Мой голос охрип. — За время без изображения часы остановились трижды. С частотой…

— Мы уже проверяли. Отрезки неравномерные, — говорит Фрэнки. Она хмурится. — Закономерности нет.

— Они не неравномерные, — настаиваю я. — Не совсем. Пауза наступает каждый раз ровно в момент смены секунды. Смотрите.

Онемевшими пальцами я отбираю у Фрэнки мышку и перемещаю ползунок видео туда, где часы остановились в первый раз.

— Первый раз — в 10:58 и семнадцать секунд ровно, второй в 10:58 и двадцать секунд ровно, — я двигаю ползунок вперед сначала раз, а потом еще. — И последняя остановка в 10:59 и тринадцать секунд ровно. Какова вероятность того, что это могло произойти случайно? — Они непонимающе смотрят на меня, и я отвечаю за них: — Ровно один на миллион. Это не случайность. Эти цифры что-то значат: семнадцать, двадцать и тринадцать.

Когда я произношу это вслух, закономерность кажется незначительной и нелепой. Я жду, что Фрэнки отмахнется, но, к моему удивлению, она выглядит задумчивой.

— Я сравню это с записью взлома лаборатории, — говорит она Рите.

— Какого взлома?

Фрэнки уже повернула монитор к себе и отвечает, безостановочно долбя по клавишам:

— Сегодня в четыре утра в лабораторию твоей матери в «Империале» вломились. Записи с камер попали сюда, и с ними был загружен вирус, который стер все файлы на жестких дисках.

— Думаете, эти случаи связаны? — спрашиваю.

Туман в голове начинает рассеиваться.

— Если нет, то это чертовски странное совпадение.

— Получается… это связано с маминой работой? — дрожащим голосом спрашиваю я.

Рита вздергивает брови.

— Она специалист по стратегическим исследованиям. Конечно, это связано не с ее стряпней.

— Но… но ведь…

Я вспоминаю слова Фрэнки о том, что они пытались связаться с Бел. Вспоминаю, что сказала Рита, докладывая о положении дел, когда ответила на телефон. «Кролик у меня». А я знаю, что Кролик — это я. Первым делом, войдя в эту дверь, она спросила: «Девчонку нашли?» Наверняка она имела в виду Бел. «И рискую я не только блестящей карьерой, но и своей лебединой шеей, — сказала Рита, — потому что ради нее мы обязаны позаботиться о вашей безопасности».

Даже сейчас мне сложно сформулировать свой вопрос. Думаю, потому, что для этого приходится отказаться от вшитого в подкорку моего мозга предположения, что все происходящее непременно должно касаться меня, — предположения, которое до этого момента не позволяло мне обратить внимание на тот факт, что все, что я видел и слышал сегодня, необычным и подозрительным образом касалось меня…

…меня и моей до сих пор не объявившейся сестры.

— Если это все из-за маминой работы, — тихо спрашиваю я, — откуда такое внимание к ее детям?

Фрэнки на мгновение пугается, но быстро приходит в себя.

Считай. Я оглядываюсь через плечо, смотрю мимо Риты. Пятнадцать шагов до двери. Дверь в девять дюймов толщиной. Восемьсот пятьдесят шагов по коридору к выходу на улицу через дверь, которую я не смогу открыть. Я смотрю на часы: девяносто три минуты с тех пор, как закончилась моя прежняя жизнь. Я не хочу задавать следующий вопрос, но от него никуда не деться.

— Кто бы ни стоял за этими нападениями, им нужна не только мама, ее работа или ее коллеги. Им нужна Бел, и им нужен я. Почему?

— Все дело в том, кто он такой.

«Он, — думаю я, вспоминая взволнованное лицо Шеймуса в музее. — Он забрал ее? Как он вообще сюда попал?»

— Вам уже известно, кто это сделал.

— У нас есть догадки. Но мы не хотели влиять на твои воспоминания о преступлении.

Я жду. Нет смысла задавать вопрос, который и так висит в воздухе, как газ, просочившийся из канализации.

Фрэнки смотрит на Риту, как бы спрашивая разрешения. Рита кивает. Фрэнки вздыхает и говорит:

— Это доктор Эрнест Блэнкман.

В основании черепа сжимается ледяной кулак. Похищение. Дети. Почему я этого не предвидел? Что же ты, Пит, ты ведь силен в закономерностях. Рот удается открыть только с третьей попытки, потому что язык присох к нёбу намертво.

— Папа?

РЕКУРСИЯ: 3 ГОДА НАЗАД

Злой смех раздавался неподалеку от женского туалета.

В другой ситуации я бы предпочел свалить оттуда на безопасное расстояние, развернулся бы на сто восемьдесят и двинул обратно по коридору. Сегодня я взял встречный курс и пошел прямо на группу тел в школьной форме в эпицентре смеха. Я не смог бы объяснить, почему так поступил. Может, просто был один из таких дней, золотых, храбрых дней, слишком редких дней, когда все казалось по плечу.