Белый кролик, красный волк - Поллок Том. Страница 24

Нет.

— Сорок четыре. Знаешь, сколько мышц задействует твоя мимика? Сорок две. Тело более чем способно передать любую твою мысль, не прибегая к помощи речи, Питти, — и тебя это особенно касается. И я… я просто откалибрована специально для того, чтобы принимать их. Или, точнее, отражать.

Отражать. В уставшей, настрадавшейся голове всплывает воспоминание. Это было много лет назад. Мама, сложив руки мостиком над тарелкой картофельных вафель, объясняла то, чем она занималась на работе.

— З-з-зеркала?

Это все, что я могу из себя выдавить, но Ингрид понимает. Естественно, она понимает.

— Совершенно верно, Питти, — кивает она. — Зеркальные нейроны. То же самое, что позволяет тебе на интуитивном уровне чувствовать, когда у твоей сестры плохое настроение или когда маме нужно выпить. Они есть у всех. Но у меня их больше — на двести процентов больше. Я — зеркало. Ты чувствуешь — я чувствую. Ты думаешь — я думаю.

Ужасно глупо, но почему-то теперь я могу думать только о липких салфетках в мусорке под моим столом и еще о том, что сейчас я думаю об этих салфетках. А потом я вспоминаю учебник математики, открытый на странице с благодарностями, и думаю, как я был горд собой, как невероятно воодушевлен тем, что у меня появилась подруга, которая меня понимает, с которой мы настолько на одной волне, что иногда казалось — и тут мне хочется и рассмеяться, и закричать, и расцарапать себе лицо, — она читает мои мысли.

А где Джин Грей?

Концепция телепатии меня пугает.

Мое лицо горит огнем, и слезы унижения текут по щекам.

— Да, — говорит она, и ее голос немного срывается, как будто она тоже на грани слез. — Прости.

Я отворачиваюсь, и присоски на виске тянут обожженную кожу.

— П-п-п-пыт… — начинаю я.

— Тебя никто не пытает, Питер, — чуть ли не упрекает Рита.

А чертовски на это похоже.

У Ингрид вид не менее болезненный, чем у меня.

— Понимаю, тебе больно, — говорит она. — И мне правда жаль. Я знаю, как это больно. Но нам пришлось так поступить. У тебя начиналась паника, а с тобой невозможно общаться, когда у тебя паника. Твой пульс был на отметке двести двадцать, ты был неуправляем. Пришлось дать тебе разряд тока, чтобы остановить это и я могла прочитать тебя. Понимаешь? Мне жаль, но другого варианта не было. Мы должны найти Бел.

Каждое слово сочится искренностью. Или мне это кажется. Я поднимаю на нее отяжелевшие глаза и думаю одно слово.

Почему?

Ингрид сглатывает, прежде чем ответить. Она переводит взгляд на меня, на Риту.

— Ты сам знаешь ответ.

И я знаю: безликий человек в пыльном черном костюме с мясистыми ладонями, застывший ужас узнавания на мамином лице на видеозаписи из музея.

Волк.

Папа. Я боюсь своего отца.

— Знаю, Питти. Я тоже.

Я опускаю глаза. Красные браслеты ссадин обвивают мои запястья там, где я вырывался из пластиковых стяжек.

Смотри, слушай, думай. Видишь, что они со мной сделали.

Нам пришлось.

Но вдруг они говорят правду? Могу ли я по-прежнему доверять Ингрид? Надежда разгорается в груди. Могу ли я по-прежнему считать ее своим другом?

Когда эта мысль приходит мне в голову, клянусь, я замечаю, как отпрянула Ингрид. На секунду маска соскальзывает с нее, и я вижу ее такой, как в школе, в отражении зеркала женского туалета. Испуганной, уязвимой и израненной.

Нет. Она мне не подруга. И эти люди мне не друзья. Они проявили свою истинную натуру, связав мне руки, напялив мешок на голову и подключив к моему черепу гребаный аккумулятор. Когда Бел сказала мне бежать, она не имела в виду бежать от папы — она имела в виду бежать от них.

Рита подходит к Ингрид и встает рядом с ней.

— Питер, — повторяет она, — скажи нам, где Анабель. Куда бы она направилась, если бы испугалась?

Белла. Им нужна Бел. Воображение рисует красные кирпичи и красные листья. Я слышу голос сестры: «Я так боялась, что с тобой что-то случилось».

— Есть! — Ингрид подается вперед. — Есть. Где это? Что это за место, Питер? Где вы встречались с ней?

Черт! Я лихорадочно выталкиваю эти мысли из головы. Я думаю о слонах, о хулахупах, о вкусе соли и уксуса, о комках земли, о… Мне нужно отвлечься…

Считай.

1; 1,414213; 1,732050; 2; 2,236…

Во рту кислый привкус. Уже начиная считать, я понимаю, что не могу делать этого вечно. Я чувствую, как информация о нашем с ней тайном месте бьется о клетку моего разума так же сильно, как моя паника.

2,449…

— Что-то промелькнуло на секунду, — говорит Ингрид Рите. — Но я не успела. Теперь он вычисляет квадратные корни.

Рита молчит, выражая непонимание.

— Из целых чисел, — поясняет Ингрид, — до шести знаков после запятой.

— У нас нет на это времени, — фыркает Рита. Она снова подходит ко мне сзади, повышая голос, как будто говорит под запись. — Сейчас я введу еще одну дозу.

— Питер, хватит, — умоляет меня Ингрид. — Прекрати, ты же не можешь продолжать вечно.

2,828427; 3…

— Прошу тебя. — В ее глазах стоят слезы. — Если ты не остановишься, мы будем давать тебе разряд снова и снова, пока ты не перестанешь сопротивляться. Пока ты не разучишься считать.

— 3,162277.

Я рычу, даже мысленно. Я не отдам ей Беллу.

— Питти, — шепчет Ингрид.

Голос Риты из-за моей спины отрубает, как будто лязгает ящик в морге:

— Четвертая доза.

Мир становится белым. Я так сильно сжимаю зубы, что слышу хруст и чувствую, как они ломаются. Цифры в моей голове рассыпаются в прах. Я ничего не вижу и не слышу. Я плююсь, лепечу что-то, хочу закричать, но получается лишь тихонько стонать. Я с силой впиваюсь пальцами в рейки под коечным каркасом, и завиток тончайшей фанерной проклейки остается в моей ладони. На одну короткую блаженную секунду в голове становится пусто, но затем ее заполняют красные кляксы, как кровь, сочащаяся сквозь бинты. Я пытаюсь задвинуть их назад, но не могу, я устал. Красное. Красные листья. Красные кирпичи. Я берусь за цифры, чтобы прогнать образ, но не могу вспомнить ни одной. Лес за северо-западным углом школы. Моей школы. Там мы с Бел встречаемся, когда что-то идет не так.

И как только я думаю об этом, понимаю, что Ингрид тоже все видит. Я слушаю и жду, что она скажет Рите.

Я жду.

И жду.

Я открываю глаза. Ингрид вцепилась в свои руки до побелевших костяшек. Ее трясет. Тушь тонкими черными ручейками струится по ее лицу. Рита не обращает внимания на ее состояние.

Ты чувствуешь — я чувствую. Ее слова всплывают как дым в моем обожженном мозгу. Ты мой лучший друг.

Так, может, это не ложь?

Она медленно тянется к тыльной стороне перчаток. Скользит взглядом по моему лицу. Она на грани паники, — может, она и притворяется, но я сомневаюсь. Я чувствую ее, застывшую в неуверенности, виновато поглядывающую через мое плечо на Риту, после чего она переводит взгляд на меня и снова на нее. Она начинает говорить, передумывает и сглатывает.

Я стискиваю зубы. Встречаюсь с ней взглядом, и она не может оторвать глаз. «АРИА», — думаю я. Доказательство того, кто мы есть. Я думаю о потрепанных учебниках математики и шифрах с номерами страниц. Я думаю, что это десятка по шкале ЛЛОШКИП, но мы с этим справимся. Она слегка качает головой, умоляя меня прекратить, но я не слушаюсь. Я думаю о восклицательных знаках. Думаю о соприкосновении наших рук и тепле ее тела, когда она лежала рядом со мной на одеяле с Ночным Змеем. Я думаю о том, чтобы поцеловать ее. Я думаю об окровавленной хозяйственной щетке, падающей в раковину. Думаю о том, как сильно люблю ее.

«Если ты не доверяешь себе, доверься мне», — думаю я.

На лбу у нее выступает пот. Он стекает по ее лицу, как капли конденсата по холодному стеклу. Рита молчит, но я чувствую ее присутствие за своей спиной. Она наблюдает и ждет.