В сетях любви - Грант Сесилия. Страница 51

— Сначала ты. — Она отодвинула его руку.

«Давать», — сказал он. Она умеет давать. Не выпуская одну руку, она взяла его за другую и вынудила закинуть обе за голову. Продолжая ритмично двигаться, наклонилась над ним, почти вплотную к его лицу.

— Говори со мной, — произнес он голосом, очень похожим на тот, каким Змей искушал Еву.

И она о многом ему рассказала. О ширине его плеч, о впечатляющих размерах его члена, о его способности раздевать ее взглядом. А когда его бедра задвигались в такт ее, а его лицо приобрело сосредоточенное выражение, она рассказала ему еще кое о чем. О том, что надевала фиолетовый шелк только исключительно для него.

О том, что запах лавровишневой воды впредь будет напоминать ей о нем. О том, что она никогда прежде не спала в объятиях мужчины.

Все эти откровения потребовали от нее страшных усилий. Но разве она может сожалеть о них, видя такой потрясающий эффект? Он высвободил руки из ее пальцев и снова обхватил ее за талию. Его дыхание стало хриплым. Он находился на пороге исступления, и она решила подтолкнуть его вперед.

Она прикоснулась к себе. Ничем не рискуя, потому что он был близок к завершению. Она знала, что не опередит его, но последует за ним очень быстро.

Он увидел, как ее пальцы исчезли между ее ног, чертыхнулся и задвигался еще быстрее, яростно врываясь в нее. Губы, разошедшиеся в оскале, открыли идеально ровные белые зубы. Брови, напоминавшие два чернильных росчерка, сдвинулись. Пальцы непроизвольно впились в ее талию.

Судорога скрутила его, как удар молнии, в одно ослепляющее мгновение. Он выгнулся и замер на секунду, хватая ртом воздух и удерживая ее на своих бедрах. Она поняла, что от его пальцев теперь останутся синяки, но не расстроилась из-за этого. Напротив, боль от его пальцев была ей приятна. Движения ее руки между ног убыстрились, и она взлетела на волну его наслаждения, чувствуя, как он высвобождается внутри ее. «У меня получилось. Он думал, что я не смогу дать это ему, а я смогла».

Она затрепетала и снова зажала рукой рот в тщетной попытке заглушить крики. У нее все поплыло перед глазами: и балдахин, и стены. Не осталось ничего, кроме безграничного восторга, кроме ощущения правильности. А потом и этого не осталось. Ее окутала сладостная пустота, вернее, эта пустота окутала ее ту, какой она могла бы стать, но которую она тщательно прятала и которая не должна была никогда возвратиться.

Но другая она возвратилась. Она всегда возвращалась. И на этот раз лежала обнаженная на этом мужчине в то время, когда ей следовало бы ублажать другого. Все последние часы кларет и пробудившееся поутру желание затуманивали очертания ее поспешного и бесполезного поступка. Теперь туман рассеялся, и все стало четким и ясным.

Его дыхание восстановилось не скоро, отчасти из-за того что он отвык от столь тяжелых физических нагрузок, и отчасти по вполне приятной причине, а именно из-за женщины, лежащей у него на груди.

Уилл сделал глубокий вдох и обнял ее. Она отдала ему все свои силы. Пусть лежит, сколько ей нравится, и отдыхает.

Вот если бы можно было… нет, он не будет тратить эти драгоценные минуты на размышления. Никак нельзя. За пределами этой кровати лежит ледяная реальность, сотканная из скудости его финансовых возможностей и первоочередных обязательств, а также из ее желания не зависеть от своего покровителя.

Ну и ладно. Он почти год ждал такой ночи и такого утра, и они стоили каждой минуты его ожидания.

Он вдруг почувствовал, как задергалась ее грудная клетка. О, черт. Она плачет.

— Лидия. — Его охватило разочарование, однако оно тут же уступило место беспокойству и желанию защитить. — В чем дело, дорогая? Что случилось? — Он положил ладонь ей на затылок.

Несколько мгновений она не могла облечь свои всхлипы в слова, и он встревоженно гадал, какие мысли овладели ею в тот момент, когда он поверил, будто ей было так же хорошо, как и ему.

— Я не хочу здесь оставаться, — наконец проговорила она. — Я хочу домой, в Лондон. — Признание, вероятно, сломало последние сдерживающие барьеры, и она горько зарыдала.

— Предоставь это мне. — Другого ответа он дать и не мог. — Не волнуйся. Я отвезу тебя домой. Сегодня же. — Для следующего слова ему понадобилось сделать глубокий-глубокий вдох. — Обещаю.

Мистер Блэкшир предложил взять на себя неприятную обязанность переговорить с Эдвардом.

— Я скажу ему, что ты плохо себя почувствовала, что виконт и так собирался сегодня возвращаться домой и предложил подвезти тебя. Я могу сказать, что твое плохое самочувствие стало препятствием для каких-либо недостойных действий.

Но Эдвард был не настолько доверчивым, чтобы поверить в эту сказку. И даже если бы мистеру Блэкширу удалось убедить его в том, что между ними ничего не было, он все равно счел бы ее виновной. Она бросила ему вызов на глазах у всей честной компании. Он не скоро простит ее за такое.

И действительно, механизм ее наказания уже был запущен: когда она звонком вызвала горничную и отправила ее в комнату мистера Роанока за муслиновым платьем цвета бургундского и за свежей сорочкой, девушка вернулась ни с чем. Как выяснилось, ее вещи уже вынесли из комнаты мистера Роанока. Поэтому ей пришлось надеть вчерашнее платье и ждать мистера Роанока в его кабинете.

Пока она шла по коридору, от страха у нее скрутило желудок. Мистер Блэкшир оделся первым и отправился сначала уговаривать виконта, а потом, возможно, объявлять Эдварду об их отъезде. Вполне возможно, что он сейчас находится в этом самом кабинете и готов поделиться с ней своей непоколебимой решимостью.

Но нет. Дверь была открыла, и она, переступив порог, обнаружила, что Эдвард беседует с каким-то господином, по виду похожим на управляющего. Он бросил на нее быстрый взгляд и жестом указал на стул, где, по всей вероятности, ей предстояло сидеть и молча ждать своей очереди.

Она прошла к стулу, но садиться не стала. Подчиняться его приказу — это демонстрировать свое раскаяние.

А вот раскаяния она совсем не чувствует. Да, она встревожена, ее охватывает страх перед последствиями ее безрассудства, ей трудно представить, каким образом ей и Эдварду удастся восстановить то, что было разрушено предательствами последних дней, однако она не испытывает ни доли раскаяния.

Беседа продолжалась еще минут пять, и когда управляющий ушел, Эдвард встал из-за стола и, не глядя на нее, приблизился к окну, сложил руки за спиной и расставил ноги.

— Полагаю, ты провела приятный вечер? — ледяным тоном осведомился он.

— Надеюсь, не менее приятный, чем ты. — Если он ожидал, что она в этой драме сыграет роль виноватой стороны, то он просчитался.

— Мои поздравления. А теперь слушай. — Он слегка вздернул подбородок, но не обернулся. — Твои вещи сложили в сундук. У тебя есть двадцать минут, чтобы позавтракать и попрощаться с тем, с кем считаешь нужным. Ты вместе со своим сундуком доедешь в телеге до Уитэма, там ты можешь сесть в почтовую карету. К концу недели, когда я вернусь в Лондон, ты должна съехать из дома на Кларендон-сквер. Я ясно выразился?

Ее реакция была неоднозначной. С одной стороны, она предполагала, что ей придется расплачиваться за свое вызывающее поведение. Более того, она догадывалась, что ей больше никогда не придется лечь в его постель, какие бы чувства им ни овладевали. Но с другой стороны, его заявления до глубины души возмутили ее, и от гнева у нее даже запылали щеки.

— Ясно. — Она тоже сцепила руки за спиной и сделала несколько шагов в его сторону. — Я вещь, на которую можно спорить, которую можно передавать другим мужчинам, когда захочется. Так? Предполагается, что в ответ на это я должна блюсти себя и молчать, когда ты не стесняясь рассказываешь мне о своих похождениях? — Своим бунтом она ничего не добьется. Даже если у него хватит духу признаться в том, что он поступил по отношению к ней несправедливо, она все равно к нему не вернется. У нее нет сил удерживать слова, которые давно рвутся наружу. — Ты волен развлекаться с другими женщинами, на которых ты положил глаз, а я должна сидеть и ждать, не требуя от тебя никаких объяснений?