Друиды (ЛП) - Лливелин Морган. Страница 81

Едва придя в себя, он попытался что-то сказать, но я опередил его.

— Давай я попрошу твоих людей отвезти тебя обратно в лагерь? Ты же торопился... Боюсь, сейчас ты не в лучшей форме, чтобы продолжать нашу приятную беседу. Мы, кельты, гордимся своим гостеприимством. Но так и быть, отложим разговор до следующего раза. Мне почему-то кажется, что ты не захочешь рассказывать своим людям об этом маленьком происшествии? Твоей репутации не пойдет на пользу, если ты будешь на каждом углу рассказывать, как легко какой-то варвар вывел из строя доблестного римского военачальника. Может, просто лучше считать, что ты оступился и неудачно оперся на руку? В этих домах такая темень...

Я помог римлянину подняться на ноги. Он даже не смог отказаться от моей помощи. Боль накрывала его волнами; поврежденная рука безвольно свисала вдоль тела, словно мешок с камнями. Ему никогда больше не взять меч в руку. Сустав сломан. Ни одна рука в мире не выдержит веса земли.

Я заботливо поддерживал его, пока мы шли к двери, но здесь я разом поменял заботу на ледяное презрение. Низким, проникающим глубоко внутрь любых предметов и тел голосом я прошипел:

— У тебя теперь лишь один выход, Луций Планк — умереть. Ужасно умереть. Ты уже пострадал. Уходи, пока не поздно, уходи и уводи своих людей, пока они еще живы!

Мы вышли на крыльцо. Заходящее солнце окрасило запад кроваво-красным. Я повернулся так, что последние его лучи отразились у меня в глазах, и снова повторил:

— Уходи! — приказал я. — Пока можешь!

Глава тридцатая

Люди ждали меня у ворот нашего поселения; многие старались протолкнуться поближе, чтобы первыми услышать о событиях в Ценабуме. Позади, нахохлившись, как одинокий ворон, стоял Кром Дарал.

Я думал лишь о том, как бы побыстрее доползти до постели, но чувство долга заставило меня отправиться к дому собраний и рассказать о том, как решалась проблема с римлянами. Повествуя о нашем общении с Луцием Планком, я немного приукрасил историю, как это наверняка сделал бы Ханес. Нет, я не искажал деталей, просто играл голосом, передавая все перипетии нашего противостояния. Результат мне понравился. Возможно, в какой-то другой жизни я мог бы стать хорошим бардом.

Спрашивали в основном друиды. Диан Кет дважды спросил: «Так римляне ушли или нет?»

— Планк вернулся в лагерь. У него было о чем подумать, — ответил я. — Никто и не предполагал, что легион снимется и уберется прочь. Еще некоторое время они продолжали проводить учения, тренироваться и вообще жить, как раньше. Но в Ценабуме никто из них больше не появлялся, и смертью Тасгеция никто не интересовался.

— А вы что делали? — спросил кто-то из друидов.

— Мы ждали, — коротко ответил я.

Еще полных семь дней не происходило, казалось, ничего. А на восьмой день наши стражники сообщили, что легион переправился через Лигер и ушел в сторону туронов. Наверное, Луций Планк решил, что особой разницы нет, за кем ему наблюдать, но присматривать за туронами все-таки спокойнее.

Гобан Саор с ожесточением потер подбородок.

— Не понимаю, почему он тебя не убил, — с недоумением спросил он. — Ты же напал на командующего римской армией!

Я улыбнулся.

— Видишь ли, я старался не дать ему восстановить внутреннее равновесие. Римляне привыкли во всем добиваться полной ясности. Посмотри на их бесконечные тренировки: они же до совершенства оттачивают действия во вполне предсказуемых ситуациях. А в доме короля Планк столкнулся с чем-то совершенно непонятным для него, с неожиданным. Он оказался не готов. Будь он человеком торопливым, но опрометчивым, ему никогда бы не стать во главе римского легиона, так что мне ничего не угрожало. Просто следовало поддерживать его в состоянии замешательства. Он никак не мог понять, что происходит. Обстоятельства для здравомыслящего римлянина складывались необычно. Вернувшись в лагерь, он, конечно, сообразил, что его дурят, но боль в руке способна убедить кого угодно. Я на это и рассчитывал. Время от времени мы по разным поводам напрягаем руки, даже не замечая этого. Но Планк замечал, поскольку каждый раз вынужден был корчиться от боли. А боль мешает ясности мысли. А если ты не можешь ясно мыслить, остается только отступить, сохраняя лицо. Вот он и принял самое мудрое решение. А уж как он будет объяснять это Цезарю, не моя забота. Наверное, подыщет какое-нибудь убедительное оправдание.

— Но легион может вернуться...

— Может. Но не сразу. Немного времени у нас есть.

Мне казалось, что мы с Цезарем играем в сложнейшую игру. Мне приходилось напрягать все силы разума, чтобы отыгрывать для своих людей день, потом еще день и еще... Я словно нанизывал бусины по одной на нитку времени. Мы оба оказались вовлечены в борьбу, истинную природу которой я понимал все же лучше. Для Цезаря галльская кампания виделась просто очередной ступенькой в карьере, а для нас на кону стояли жизнь и смерть. А самое главное, я очень надеялся, что Цезарь пока не понял, с кем он сражается на самом деле, что его истинным и непримиримым врагом в Галлии является Орден Мудрых.

Король треверов, отважный Индуциомар, попал в плен, когда пытался пересечь реку. По землям Галлии прокатилась волна гнева, когда люди узнали, что по приказу Цезаря голову короля на длинном копье принесли и установили посреди лагеря. Римляне встретили ее издевками. В Священной Роще мы принесли достойную жертву во славу короля треверов, одного из нас, отныне и навсегда.

Гибель Индуциомара не надолго ослабила сопротивление римлянам на севере. Цезарь созвал совет галльских вождей — впоследствии он утверждал, что на совете присутствовало большинство вождей, но это ложь. Галлия на время затихла. Но под покровом тишины, которую только непосвященный мог бы принять за мир, друиды неустанно трудились, споря, убеждая, предлагая. Я знал об этом лучше многих.

Из Священной Рощи в сердце Галлии я руководил всеми подспудными движениями, ведя незримую игру против жестокости и хитрости Гая Цезаря.

В Рощу зачастил Риоммар, главный друид сенонов. Это был молодой, талантливый и энергичный человек, почти мой ровесник, думавший только о защите племени. Его прорицатели видели предзнаменования, заставившие его отодвинуть в сторону старые распри. Все же между нашими племенами лежала давняя огненная жертва пленных сенонов. Да, такой эпизод имел место, но он был в порядке вещей для галльских племен, а вот угроза со стороны Рима имела совсем иной характер. Риоммару хватило ума взвесить одно и другое и понять, что важнее. Если бы короли были такими же мудрыми!

По моему настоянию Риоммар предостерег Каварина, короля сенонов, от посещения совета у Цезаря. Каварина ослепляло богатство и мощь Рима, но Риоммару удалось смутить короля страшными предзнаменованиями.

— Это лишь временный успех, — сказал он мне в Роще. — Каварин все еще под впечатлением от личности Цезаря. Он ведь стал королем при поддержке римлянина, по сути дела, сверг прежнего короля Моритазга и уселся на трон в Веллаунодуне.

— Знакомая история для Галлии, — кивнул я. — Но ведь старый король еще жив, не так ли?

— Жив и здоров.

— Что ж, ему повезло больше, чем некоторым, — пробормотал я, думая о Кельтилле, короле арвернов. — Послушай Риоммар, всем будет лучше, если прежний король вернется на трон. В первую очередь, лучше будет для тебя. Не думаю, что старый король отдаст тебя римлянам. А вот Каварин может.

Риоммар кивнул. На лице его явно читалось беспокойство.

— Трудные времена! — вздохнул он.

— Если бы сеноны вошли в союз племен свободной Галлии, нам бы это сильно помогло, — словно размышляя вслух, промолвил я. — Как ты считаешь?

— Каварин никогда не пойдет на это! А вот Моритазг обязательно примкнул бы к союзу. Он ненавидит Цезаря.

— Если бы Каварина убили, — продолжал я размышлять вслух, — римляне сочли бы его смерть подозрительной. Я не хочу, чтобы твое племя привлекло их пристальное внимание, как случилось с нашим после гибели Тасгеция.