Род князей Зацепиных, или Время страстей и казней - Сухонин Петр Петрович "А. Шардин". Страница 13

Когда, после некоторых колебаний, между отцом и ею было решено, что приличнейшей супругой для Василия Дмитриевича могла быть одна из княжон Кубенских, княгиня Мосальская отправилась к Кубенским и, разумеется, была принята с большим почётом.

После первых обыкновенных приветствий княгиня Мосальская сказала Кубенской, что она много слышала хорошего о её дочерях, слышала, что они и красавицы, и скромницы, и рукодельницы, и очень бы хотела с ними познакомиться. Кубенская, разумеется, поняла, в чём дело, и позвала обеих своих дочерей: Груню и Сашу. Мосальской больше понравилась Саша, младшая сестра; но когда ей тонко, очень тонко дали понять, что прежде старшей сестры выдавать младшую замуж они не полагают, то Мосальская, рассчитывая, что её племяннику Василию ждать некогда и давно уже пора было озакониться, перенесла свой хвалебный гимн на старшую, Грушу. Эти похвалы её были приняты княгиней Кубенской вполне сочувственно, и она немедленно начала показывать Мосальской шитьё и другие рукоделья своей княжны Груши; начала рассказывать о её воспитании, доброте и других качествах, представила ей нянюшку и сенных девушек княжны Аграфены Павловны, которых княгиня Мосальская, разумеется, щедро одарила. За обедом княжна Аграфена Павловна сидела подле княгини Мосальской. Она же проводила её в опочивальню для послеобеденного отдыха и сидела подле её постели. В заключение, для доказательства своего полного расположения и уважения, с тем вместе, разумеется, чтобы показать, что её дочь Груня — товар нележалый и непорченый, а девушка во всех отношениях хорошая, скромная и благонравная, княгиня Кубенская, угощая Мосальскую всем, чем можно, сказала ей, что с дальней дороги ей нужно отдохнуть, — шутка, без мала двести вёрст проехала, нужно оправиться, и предложила, по русскому обычаю, сходить в мыльню. Мосальская не отказалась. Тогда Кубенская приказала Груне сопровождать её и угощать, наблюдая, чтобы всё было хорошо, в порядке и чтобы всего было вдоволь.

Таким образом, Мосальской был предоставлен случай лично удостовериться в правильном и красивом сложении княжны, в её девической красоте и скромности. Она могла вполне оценить внешние достоинства молодой девушки, которую выбирала в подруги жизни своему племяннику. Она убедилась, что будущей супруге его не нужно ни подкладок, ни фальшивых кос, ни сурьмы, ни белил, что она не горбатая, не кривобокая, не золотушная или чахоточная, а просто хорошая девушка, которая, надобно думать, будет хорошей женой и хорошей матерью. Возвратясь, она расхвалила Груню брату. Тот, не говоря ни слова, поехал сам к Кубенскому; переговорил обо всём, что следовало, уговорился и о рядной записи. Потом гостил там целую неделю и порешил всё настолько, чтобы на следующей неделе можно было, благословясь, и дело начать. На возвратном пути он заехал просить быть сватами Вадбольского и Щепина, князей их же рода. Устроив таким образом это дело, он воротился домой и велел позвать сына.

— Ну, Василий, мы с тёткой тебе невесту сыскали на зависть. Нашего рода, Рюриковичей, княжна, во всём подходящая и не бедная. Сватами пригласил князя Григория да князя Ивана Алексеевича. На той неделе поедут. Выбирай себе дружку и подружьев.

Василий Дмитриевич только спросил на это:

— К кому же, родимый, ты надумал сватов посылать?

Да и спрашивать более было нечего. Ведь переменить было невозможно. Отец заручился за него своим словом, а разве может слово князя Зацепина на ветер лететь? Василий Дмитриевич был уже не мальчик, сам понимал, что после того, как отцы по рукам ударили, детям рассуждать не приходится. На весь род охулку положишь. А ведь он сам ни за что в мире не захотел бы, чтобы на его род пятно легло.

Отец назвал ему невесту, хвалил её, но это для него было совершенно безразлично. Он не подумал бы возражать, если бы вместо Кубенской ему назвали Вадбольскую, Ростовскую или какую бы там ни было иную княжну. Он не сказал бы ни слова, если бы даже знал или слышал, что выбранная ему отцом невеста была кривобока или глуха. Вопрос его женитьбы был вопрос рода, ясно, что и решать его должен был глава рода. Что же касается до него самого, то выбранный им дружка мог смело в тот же вечер начинать свою: «Славу Ладу и Лелю», с которой начиналось в древней русской жизни величание жениха. Таким образом, Василий Дмитриевич стал из молодого княжича настоящим князем и семейным человеком. Аграфена Павловна, его жена, была действительно хорошая женщина и добрая подруга. Она заведовала всем в доме и была прекрасная хозяйка, несмотря на свою молодость. Старика тестя она берегла, ходила за ним как за ребёнком. Он жил долго. Андрею уже не то четвёртый, не то пятый год пошёл, как старик что-то очень расхворался. Мать подвела к нему его внука Андрея.

— Батюшка, благослови внука-то! — сказала она.

Отец приподнялся.

— Благословляю тебя, — сказал он, осеняя ребёнка образом. — Будь ты своему отцу и роду нашему тем, чем князь Зацепин! Не забывай это!

«Потом меня и жену благословил, послал своё заочное благословение брату Андрею и велел ему Батановскую волость отдать.

— Он не виноват, — проговорил отец, — если он не такой, каким мы желали бы его видеть. Он искупительная жертва за нас.

После стал меня благодарить. Благодарил за верность родовым преданиям, за любовь и почтение к нему.

— Помни — сказал он, — род прежде всего! Сына тому же учи и других детей, если, Бог даст, будут. — Тут вспомнил о внучках, тоже благословил, старшей Аграфене много говорил о любви и послушании, а младшая, Елизавета, слишком ещё мала была. Потом ещё раз простился с нами и почил с миром. Жена закрыла ему глаза.

Да! Счастливо я с женой живу вот уже более двадцати лет. Слова от неё поперёк не слышал. Раз только как-то, в первые ещё годы, из Москвы портниху привезли, там обучалась; я и вздумал пошалить, пощекотал там её, что ли, при встрече. Увидала жена и таково тихо сказала:

— Князь Василий Дмитриевич! Я в твои мужские дела там, где на стороне, не мешаюсь! Это дело твоей совести. Но в доме нашем, уж как ты там хочешь, о чём-нибудь таком и думать не моги. Не то я от тебя уеду Богу молиться и в монастырь уйду.

И не стала держать при себе портнихи, настояла, чтобы замуж её выдать, а потом, когда стали требовать людей Петербург строить и на канальные работы, потребовала, чтобы её с мужем я в Питер отправил. Я, разумеется, не спорил.

Этот только раз она и выказала себя, а то никогда ни слова. Всегда любящая, послушная, детям мать, а мне друг… Между тем, между тем…»

Лет ещё за двенадцать до свадьбы, когда он вместе с отцом в нетчиках скитался, стараясь скрыться от страшных указов Петра, — он был ещё совсем юношей и шёл куда-то в Пскове, — вдруг его обожгли чьи-то глаза.

«И что это за глаза были! — вспоминает Василий Дмитриевич. — Бывают же такие ясные, чистые, как лазурь небесная! Глубоко смотрели на меня эти глаза из-под длинных ресниц, в самое сердце заглядывали!

— Боярин молодой, помоги! — сказала ему девушка, сверкая своими глазами. — С матушкой тут на улице бог весть что приключилось, обморок, что ли, какой!

Щёчки говорившей зарделись ярким румянцем; на ресницах засверкала слезинка, а сама она будто улыбнулась, светло так улыбнулась.

Я бросился по указанию, дотащил старуху до скамьи, положил, спрыснул водой и позвал людей, которые донесли её до дому. Они жили близко.

— Что с ней сделалось? — спросил я.

— Бог ведает! С утра матушка жаловалась, а сегодня праздник, — как помолиться не пойти? Только идём домой, вдруг матушка опустилась, хочу поднять — сил нет! А на улице ни души. Только вот, на счастье, ты идёшь. Прости, что потревожила.

Мать скоро пришла в себя. Обе они благодарили меня, а я думал: «Господи, бывают же такие глаза, ведь взглянуть на них радостно!»

Она оказалась дочерью какого-то приказного, стало быть, девицей, вовсе не подходящей быть подругой жизни светлого князя Зацепина. Из Пскова они должны были скоро скрыться. Он больше и не видал её. Но что до того? До сих пор он чувствует на себе этот светлый взгляд, эту тёплую, сердечную улыбку.